Тогда еще он не знал, что его бывшая жена не успеет стать счастливой. Через год Ирина выйдет замуж, удачно, как говорили и писали в прессе. Но он уже знал, что удачно – не значит счастливо. И в ту же зиму она сломала себе позвоночник, катаясь на лыжах на самом модном европейском курорте. Травма была фатальной, и молодой муж, почти не задумываясь, оставил Ирину доживать дни там же, в Швейцарии, в одной из тихих лечебниц. Она была брошена, как когда-то сама бросила в беде и отчаянии Власова.
Он с трудом разыскал лечебницу, но, войдя в комнатку, которую занимала Ирина, не нашел ее. Вернее, не нашел ту, которая уезжала в тот далекий день из их дома. На кровати лежала совершенно чужая женщина, высохшая от горя.
– Ира….
– Уходи….
Она уже умирала, и только глаза, полные отчаяния и страха, пылали в последнем желании обвинить его в чем-то. В чем? Он уже понимал, в чем, а она еще – нет. Он сидел возле нее весь день, вытирая ее глаза и бисеринки смертельного пота на лбу. Наконец, когда вечерняя заря коснулась покрывала на ее постели, она судорожно вздохнула и улыбнулась:
– Все-таки я заразилась….
Он грустно улыбнулся ей в ответ и опять промокнул пот со лба.
Она долго молчала, потом, собрав последние силы, сказала:
– Прости меня. Может, и твой Бог меня простит.
– Простит, – пообещал Власов.
– Прости за ребенка.
– Прощаю.
– Он мне везде мерещился…. Каждый день…. Дома – на кровати, здесь – на снегу. Сидит молча и смотрит. И не плачет. Смотрит, как большой, а сам такой маленький-маленький. Страшно!
Она заплакала и опять попросила:
– Прости за ребенка.
Он сглотнул подкативший и ставший привычным ком в горле и солгал:
– Прощаю.
Уже после похорон, на которых присутствовал лишь он один, да еще медицинская сестра из пансионата, он мучительно пытался понять, кто из них виноват в смерти ребенка и в смерти самой Ирины. Неужели он? Господи, будь проклят тот день, когда он вздумал исповедаться жене. Кому нужна была эта исповедь! «Нужна! – ту же откликнулось сердце, – в исповеди нуждаются все. Исповедь, ведь это совесть, которая всегда просится наружу, в мир! Даже преступники признаются в преступлении, потому что их признание – это как исповедь, как очищение. И часто желание очищения не зависит от самого преступника, это движение души, которая всегда жива, жива даже в самых черствых людях». «Но я же не преступник! – возразил сам себе Власов, – ведь это не мои преступления! Почему тогда жизнь карает меня?».
Он так и не услышал в тот день ответа. Никто не ответил ему…. Иногда ответ приходит позже, когда мы уже забываем и сам вопрос, заданный Богу, судьбе, собственной совести. Но одно Власов запомнил на всю жизнь – в тот день он поклялся больше никому не исповедаться, ни пред кем не открывать своего сердца. Он был уверен, что своей исповедью сеет только смерть. И эта уверенность жила в нем еще несколько лет.
Глава 7
– Щорсик, а Щорсик, проснись, – Егорку трясли за плечо, а он все не мог проснуться. Ему снился отец, река в деревне и занимающаяся заря за далеким бором. Сон не отпускал его, как будто пытаясь подсказать что-то, и Егорка напрягал весь свой ум, чтобы догадаться, о чем рассказывает ему отец, о чем он его просит…. Наконец, он смог разлепить глаза и увидел склонившегося над ним Щорса.
– Крестный, ты чего? – он улыбнулся и сел на койке.
– Ухожу я, Егорка, списали меня. Отпускают умирать, так сказать, на волю. Но ты не дрейфь, пацан, я теперь не умру. Я тебя дождусь. И здесь ничего теперь не бойся. Не тронут тебя.
– Я знаю…, – слезы невольно подкрались к Егоркиным глазам, но он больно прикусил губу и отвел их.
Щорс внимательно следил за лицом мальчика, и сердце его сжалось от неведомого до сих пор чувства.
– Ладно, не будем сопли-то распускать. Ты, Егорка, держись, я тебя на волю быстро вытащу, тебе, брат, учиться ведь надо. Мы из тебя ба-а-ль-шо-го человека сделаем. Веришь мне?
– Верю, – что было силы мотнул Егорка головой.
Когда он вернулся в камеру, воцарилась тишина. Но теперь она была не страшной, не угрожающей, а какой-то завороженной. Как будто пацаны ждали первого слова, первого движения от него, Егорки. Он знал, наученный Щорсом, что теперь должен был занять лучшее место. А лучшим было место Щасика.
Егорка вразвалку прошел в глубину камеры и встал против Щасика. Тот секунду помедлил, а потом медленно поднялся и встал напротив Егорки. Он был намного выше него, да и плечи были пошире. Видно было, что если он захочет, то легко одолеет бледного еще и худущего, как городского воробья Егорку. Но за спиной этого непонятного новенького теперь маячил призрак самого Щорса, и это служило не только защитой Егора, но и рождало непонятное уважение к пацану, которому дал кровь вор в законе!
– Тебя как зовут, Щасик? – совсем не насмешливо спросил Егор. Тихо так спросил.
– Женькой, – Щасик даже икнул от неожиданного вопроса.
– Так вот, Женька, мое место теперь здесь, а твое…, – Егорка оглянулся, ища подходящее место для бывшего вожака сокамерников. Ему не хотелось обижать Щасика, но и свою власть упускать он тоже не мог. Вдруг глаза его поймали мелькнувший страхом и злобой взгляд Васьки.
– Вот там твое место, – рука Егорки протянулась к койке, на которой сидел рыжий Васька.
– А я? – Васькин голос сорвался, и вопрос прозвучал пискляво, как будто спрашивала девчонка. Камера дружно заржала, внимательно и с удовольствием следя за унижением ненавистного всем Васьки.
– А ты…, а ты ляжешь вон там, – Егорка кивнул на то место, где несколько дней назад лежал он сам. Честно говоря, Егорка старался не смотреть в ту сторону, ему казалось, что там до сих пор не отмыты следы его крови. Но он помнил все, чему научил его в лазарете Щорс, и не менял сурового выражения лица и старался, чтобы в голосе сквозили властные нотки.
– Пацаны ведь ушами боятся больше, чем глазами. Душонки-то сломленные. А Щасик, он пацан опытный и правильный, законы наши знает. Он все поймет. Ваську берегись. Он, когда его к стенке припрешь, может так ужалить, что мало не покажется. И хитрый он. Берегись, день и ночь берегись, – еще раз предупредил Щорс, – в общем, продержись, Егор, неделю-другую. Я тебя вытащу, – еще раз пообещал он.
Егорка набрал в легкие побольше воздуха и прикрикнул на Ваську:
– Ну?
– Что я, опущенный, что ли? – с обидой протянул Васька.
– Это просьба? – насмешливо сощурил глаза Егорка. Он вдруг почувствовал власть над этими потерянными пацанами и с ужасом и восторгом понял, что власть эта ему нравится.
– Если это просьба, – повторил он, – так мы это… быстро организуем, да, братва? – и хотя все внутри него сжалось от отвращения, Егорка продолжал улыбаться.
А «братва» дружно откликнулась хохотом.
Васька злыми рывками пособирал свои вещи и ушел в угол, к параше.
Егорка лег на свое новое место и отвернулся к стене. И все время, пока он так лежал, в камере стояла тишина. Лишь изредка кто-нибудь из пацанов подходил к параше и справлял нужду. При этом каждый старался погромче пускать газы или стрелять струей с такими брызгами, которые непременно долетали до Васькиного места. Васька молчал, только изредка вытирая правую щеку.
А Егорка тем временем отчаянно скучал по Щорсу. Он так привык к заботе, даже к голосу старого вора, что сейчас чувствовал, как его второй раз в жизни бросили, оставили один на один с этим мерзким и страшным миром. Нормальным и добрым он его уже не помнил. «Держись, пацан», – звучало у него в ушах. И он держался. Целых десять дней. И за эти дни в камере произошло одно событие, которое едва не стоило Егорке жизни. Дождливой ночью, когда разразилась небывалая для средней полосы России гроза, в камере то и дело полыхали отблески молнии. Каждый раз молния как будто подкрадывалась откуда-то снизу и расчерчивала острыми кинжалами потолок. В ее огне, казалось, плавилась даже железные прутья на окнах. Гром звучал, как будто то ли небо треснуло, то ли Земля раскололась на части.
Никто не спал, почти все натянули на себя одеяла, дрожа больше от нервного напряжения, чем от ночной прохлады. Только Егорка и Щасик стояли недалеко от окна, с жадностью ловя грозовые звуки.
– Пацаны, закройте фортку, – пискнул Васька, – холодно.
Но на него никто даже не оглянулся. Но очередной всполох молнии заставил вздрогнуть даже Егора и Щасика. Внезапно через решетку, как вор, медленно вполз маленький яркий сгусток огня. Сверкающий шарик умудрился не задеть металлические прутья, медленно вплыл в камеру, замер на секунду и поплыл в сторону Егора. Даже при солнечно желтом свете шаровой молнии видно было, как Егор побледнел и застыл. Щасик, движимый какой-то непонятной ему силой вдруг поднял руки и замахал:
– Иди ко мне, иди ко мне! – молния, качнувшись, как будто услышала призыв или почувствовала движение воздуха. Она, как живое существо, медленно поднялась на уровень головы Щасика и поплыла в его сторону. Все замерли, как замирают наблюдатели за казнью на электрическом стуле.
Молния, в очередной раз ударившая как будто у самого окна камеры, внезапно протянула тонкий ослепительный луч, как будто соединившись с молочно-желтым шаром, он вспыхнул, как лампочка и беспомощно рассыпался на тысячи маленьких колючих искр.
Женька стоял с опаленным лицом, без бровей и ресниц, и глаза его были крепко зажмурены. Волос на голове у него почти не было, они как будто скрутились в маленькие пожухлые спиральки, и от них шел легкий неприятный дымок.
В лазарет их забрали обоих. Врач в первую очередь обеспокоено осмотрел Егорку:
– Я за тебя головой отвечаю, парень, ты смотри, это…, побереги себя.
И только затем он обратил свое внимание на обгоревшего Щасика.
– Повезло тебе, Евгений, – добродушно констатировал он, – если б не зажмурился, без глаз бы остался.
– Испугался я, – неожиданно для себя признался Женька и испуганно посмотрел на Егорку.
– Я тоже, – успокоил его Егор, – спасибо тебе, Женька, ты спас меня.
– Щорсик, возьми меня с собой, – неожиданно сказал Женька.
– Куда? – удивленно поднял брови Егорка.
– Хоть куда, я хочу быть всегда с тобой.
Егорка внимательно посмотрел в безволосые Женькины глаза и вдруг понял, как он нуждался именно в таких вот незатейливых искренних словах.
Они разговаривали, как будто врача не было рядом. Да и то сказать, где еще могли они поговорить откровенно, не строя из себя перед сокамерниками отпетых преступников. Они были обыкновенными мальчишками, брошенными судьбой, родителями, государством. И только обещание старого Щорса вытащить на волю Егорку сулило им надежду.
Когда Егорку в очередной раз забрали на перевязку, он больше в камеру не вернулся. Не вернулся и Щасик. Васька, прождав их до вечера, накостылял одному-двум особо настырным сокамерникам, и торжественно занял место Егорки. В камере власть менялась часто. Васькиной власти никто рад не был.
Глава 8
В то утро Василиса Андреевна проснулась рано. Она проснулась от собственного крика, который застрял у нее в горле и долго не давал отдышаться.
– Ты что, старая, заболела? – Захар Михайлович повернул к жене заспанное лицо.
– Спи, Захар, спи, это так – морок у меня, заслонку, видать, закрыла рано. Пойду водицы хлебну.
Василиса Андреевна прошла в сени, зачерпнула ковш воды, принесенной вчера вечером из родника. Вода из него почему-то долго оставалась студеной и сейчас памятно скользнула по зубам зимним холодом. Василиса Андреевна постояла босиком на прохладном полу сеней, потом подошла к небольшому низкому окну. Голубоватый зимний рассвет уже скользил по высоким сугробам, расцвечивая их холодными синими искрами. И этот леденящий рассвет, и этот снег, и сон, четким воспоминанием скользнувший ночью в ее сознании, напомнили ей события, которые хотелось забыть за-ради спокойной жизни и, в то же время, забыть было совестно. Да и как забыть то, что снилось так часто, что иногда казалось ей настоящей жизнью. А то, что происходило днем, было лишь зыбким сном?
«Совсем ты, старая, с ума спятила, – думала Василиса Матвеевна, – в зеркало-то посмотри – тебе уж ко встрече с Господом готовиться надо, а ты все видишь себя молодой да красивой!».
Она подошла к старому тусклому зеркалу, за ненадобностью приспособленному в углу, возле новой раковины. Сквозь мелкую сетку трещин она вдруг увидела не свое постаревшее лицо, а лицо человека, и спасшего ее жизнь, и надломившего ее. Его взгляд скользнул по лицу Василисы Матвеевны и растаял, и зеркало уже ничего не отражало, потому что в сенях на самом деле было еще темно, и рассмотреть собственное отражение в таком сумраке было невозможно.
«Мороки, – устало вздохнула Василиса Матвеевна, – и как это я с ума не сдвинулась за столько-то лет». Она понимала, что чувство вины, пластавшее ее дух который уже десяток лет, не отпустит ее до конца. «Может и вправду, надо было лечь рядом с ним в могилу, что б не мучиться самой и не мучить Захара, – привычно и в который раз рассуждала она.
Она никак не могла простить себе тот давний грех, молила тысячу раз о прощении Бога, и Он, наверное, давно простил ее. И грех это было, не прощать себя, если Всевышний простил, она знала это и все-таки мучила себя и мучила. Она понимала, что ее мучениям на самом деле есть другая причина, другая вина – отступничество, но это было страшнее смерти и она заслонялась от него картиной казни, вновь и вновь вслушиваясь в автоматную очередь, как будто пытаясь собственной грудью поймать те пули.
Она помнила, как офицер СМЕРШа небрежно махнул рукой, и сухая автоматная очередь отдалась в ее ушах негромким звуком. Как будто кто-то из ребят созорничал и надломил над ее ухом сухую ветку. И три далекие от нее фигурки, четко обозначенные на снегу, вдруг согнулись, как будто этот треск дал им команду наклониться вместе, в одну секунду. И они послушно согнулись, как будто кланяясь и ей, и капитану с красными новенькими погончиками, и двум пожилым солдатам, экономно расстрелявшими троих приговоренных. Полицаи упали некрасиво, как-то набок. Наверное, эта неловкость случилась из-за того, что у них были связаны сзади руки. А тоненькая фигурка немецкого солдата упала навзничь, на спину, и руки его успели беспомощно взмахнуть, как будто надеясь еще надеть зачем-то снятые перед казнью очки, и улеглись ровненько так…, как будто он и мертвый стеснялся своего нелепо высокого роста и узеньких плеч. Его и связывать-то не стали перед расстрелом, столь очевидна была его неспособность к сопротивлению или даже резким движениям.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69861400&lfrom=174836202) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
