Однажды, – продолжает он после паузы. – Я отправился на пункт вербовки. Хотел пойти служить, но к тому времени за мной уже тянулся длинный шлейф из мелких нарушений и неприятных историй, противоречащих закону.
Зак сплёвывает прямо на пол и кривится:
– Эти уроды указали мне на дверь.
Я сверяюсь с записями в блокноте:
– Сто второй сформировали уже во время войны?
– Точно. Через несколько месяцев после атаки на Марс.
– И вас приняли?
– В этот раз, без вопросов. С радостью. Такие, как я стали нужны, – на его лице улыбка, больше похожая на оскал.
У сто второго полка плохая репутация, скорее не солдаты, а каратели. Набранный впопыхах, из отбросов общества с единственной целью, наводить порядок на территориях, перешедших под контроль правительства. С этим полк справлялся отлично.
Набираясь смелости, задаю вопрос, ради которого я сюда и приехал:
– Вы были на Новом Пекине?
Утвердительно кивнув Зак достаёт очередную сигарету:
–Да, – отвечает он.
– Расскажите?
– Есть же официальное расследование. Вы наверняка читали отчёты.
– В отчётах нет человеческого фактора. Вы этот фактор. Вы всё видели сами.
– Хорошо. Будет вам история про Пекин.
Он встаёт. Достаёт из холодильника упаковку дешёвого пива. Молча предлагает мне. Я отрицательно машу головой. Открыв банку, он садится обратно в кресло и начинает:
– После двух месяцев подготовки нас перекидывают на Марс. Там какое-то время мы занимаемся охраной правопорядка. Чёрт! Правопорядок. Там это звучало не так. Какой порядок может быть на пепелище? Города в руинах. Дороги, мосты, порты – всё уничтожено. Всюду разруха. Местных осталось так мало, что мы их практически не видели. Почти всегда следили за разборами завалов, иногда сами принимали в этом участие. Сопровождали строительные бригады. В общем, скукота. Либо таскаешь камни, либо трясёшься в машине, вместе с группой ремонтников. С другой стороны, на развалинах, всегда можно найти что-то стоящее. В разорённых домах или торговых центрах мы обшаривали всё. Иногда находили деньги, ценности, всё что угодно. На это смотрели сквозь пальцы. Командиры пили, занимались не пойми чем. Мне кажется, они таскали не меньше нашего. Только в других масштабах. Это длилось чуть больше трёх месяцев.
Потушив сигарету, он продолжает:
– Потом была уже настоящая работёнка. Мы прибыли на Самир. Поганое место. Дождь лил там неделями. Влажность, духота. Насекомые. Ненавижу этих гадов, – передёргивает плечами. – Линии фронта не существовало. Постоянные нападения, обстрелы. Конвои пропадали и не выходили на связь. Мы носились по своему сектору как угорелые. Неделю назад над городом или деревней установили полный контроль, а сегодня в ней находят только мёртвые тела наших и немногих местных жителей, которые жмутся по своим домам и боятся поднять взгляд. Мы знали, что половина из них в «Сопротивлении» и при любом удобном случае достанут оружие и начнут по нам палить. Если отряд большой, да ещё и с техникой эти засранцы только выкатывали глаза и клялись, что ничего не знают и не видели. Мол появились повстанцы, завязался бой, наших перебили и ушли. Врали, конечно… Но у нас был приказ – местных не трогать. Дерьмо, а не приказ. Как можно взять планету под свой контроль, если днём ты разговариваешь с местным, он жалуется тебе на войну, знакомит тебя со своими детьми, просит немного продуктов, а ночью, с такими же, как он, залазит в твою палатку и перерезает тебя горло?
Зак кидает смятую пивную банку в угол и тычет в меня пальцем:
– Вам бы понравилась такая война?
– Мне она вообще не нравится. – отвечаю я.
– Вот, вот. Дерьмо это. И мы ничего не могли сделать. Восемь недель. Прошло всего восемь недель, и от полка осталась половина. А толку ноль, – собеседник фыркает и гладит бритую голову. – Дальше нас отвели на переформирование и отдых. Нам дали нового командира. Помню, он построил нас во временном лагере и толкнул речь про наше очередное задание. С первых слов стало ясно, что теперь мы воюем иначе. Идиотский приказ не трогать местных остался в прошлом. Он употребил слово «террор».
Мистер Черезку ехидно смотрит на меня. Закидывает ногу на ногу и кивает:
– Тут и начинается «Новый Пекин»!
С Ли Во Джонгом мы встречаемся в фойе отеля «Самаритен». Он немного опаздывает. Я не против, чашка кофе и сэндвич, после долгого перелёта будет для меня кстати.
Здание практически не пострадало во время войны, несколько снарядов, разорвались на соседней улице и ударной волной выбило стёкла на фасадной части. Небольшой пожар по вине персонала в ресторане, вот и весь урон. «Самаритен» принимал гостей и постояльцев всю войну. По большей части дипломатов и чиновников. Сейчас он вновь самый популярный и роскошный отель на побережье. Сезон в разгаре. От туристов нет отбоя.
Мистер Джонг жмёт мне руку, извиняется за опоздание и напоминает, что у него мало времени.
– Постараюсь не задерживать Вас, – уверяю я. – Я хотел бы услышать о вашей работе в дипломатической миссии в годы войны.
– Вы имеете в виду «комитет»?
– Да.
Он устраивается поудобнее на стуле и поправляет пиджак.
– Я попал туда случайно. Мой предшественник погиб в авиакатастрофе, через несколько дней после назначения. Начальник позвонил мне и велел вылетать первым же шаттлом. Я стал помощником консула и его референтом. Мы жили и работали здесь в «Самаритен», по большей части. Комитету, с первых же дней его образования, поставили задачу наладить контакт с правительствами колоний, и попытаться дипломатическими методами уговорить их сложить оружие и остановить войну. Легче сказать, чем сделать. Двадцать четыре колонии. Двадцать четыре причины отколоться от метрополии и в два раза больше причин не идти на контакт.
Он вздыхает:
– Как человек, обыватель я понимал их, мог согласиться с несправедливостью, жадностью или надменностью политики метрополии. Хорошо представлял себе, что богатство внутренних миров, строится на выкачивании всего необходимого из колоний. Мог понять их мотивы и цели. В истории человечества такое бывало не раз, всегда по одному и тому же сценарию. Загляните в учебники истории, вы увидите там другие даты, услышите название стран и континентов нашей материнской планеты, имена давно умерших людей, их истории, поступки и деяния, и поразитесь сходством с событиями шестилетней давности. Ничего не поменялось. Люди не поменялись. Можно спорить о мелочах, но суть подобных конфликтов остаётся неизменной.
Наступает момент, когда кто-то скажет – «хватит».
«Мы слишком много им отдаём» или «наши ресурсы должны принадлежать нам» или «мы хотим всё решать сами». Список можно продолжать долго. И это, не принимая в расчёт простую и понятную причину – власть и амбиции, отдельных людей. Я и это понимал.
Что я не понимал и с чем был не согласен, так это с тем какую форму и размах получила эта идея. Из двух с лишним десятков колоний большая часть разорвала все контакты с Землёй. Вспомните, сколько граждан метрополии пропало без вести, были убиты или захвачены в первые недели войны. Гарнизоны, туристы и чиновники. Все эти люди, стали случайными жертвами конфликта только потому, что выполняли свою работу, оказались в неподходящем месте в не то время или имели несчастье быть обладателями паспорта метрополии. Бессмысленно. Жестоко. Бесчеловечно…
Ненависть прорвалась неожиданно и таким потоком, что остановить её было невозможно. Нам потребовалось время, чтобы осознать происходящее.
Мы принялись за работу. Связь не действовала. Её глушили сепаратисты. Личные каналы бесполезны, не скажу, что имел друзей в колониях, но знакомых было множество, никто не вышел на связь, никто не попытался связаться с нами, на первых порах. Полная информационная блокада. Какое-то время единственной возможностью для контакта была высадка наших войск на планету и поиск вероятных связей на месте.
Комитету нужны были контакты, любые представители власти или правительств, полевые командиры, лояльные. Просто люди, которые сохранили трезвый рассудок в этом безумии и могли принимать решения. Как можно больше таких людей. Как это и бывает, первые удачные шаги удалось сделать на передовой.
Первые обмены пленными, первые договорённости об эвакуации гражданских. Временное прекращение огня…Агенты комитета пытались пролезть везде, где только могли. Часто рискуя жизнью.
Наша работа, дипломатия. Хоть мы и представляли одну из сторон конфликта, но смотрели и воспринимали это иначе, чем военные. Для них существовал только враг, которого нужно уничтожить или привести к покорности. Цель оправдывает средства. Армию содержат чтобы воевать, солдат должен выполнять приказ и не рассуждать о политике, забыть, что он человек, не думать о противнике как о себе подобном. Враг, неприятель, одетый в форму манекен, без души и рассудка. Так им проще. Так не нужно думать о совести.
Комитет, мы все, искали возможность понять тех людей. Увидеть их мотивы. Убедить. Помочь, в конце концов. Человечность – стремление к взаимопониманию и вера в людей, двигала нами. Я не говорю о фанатиках и преступниках, о возомнивших себя не пойми кем, психопатах, упивающихся властью и кровью. Нет. Они не стоили нашего внимания. Простые люди, обиженные, гордые, обманутые, недовольные, но сохранившие в себе человеческие качества. Люди, попавшие в ловушку истории и обстоятельств.
– Когда вам удалось наладить постоянные дипломатические контакты?
– Сложно сказать. Мне кажется, это случилось, когда многие поняли, насколько далеко всё зашло. Те дни проходили в хаосе. Внезапная отмена договорённостей, предательства, ловушки, ложь с обеих сторон… Упущенные возможности. Бюрократия. Огромные расстояния и меняющаяся обстановка на фронтах. Задержка во времени, ошибки, плохое взаимодействие, упорство военных, их ограниченность… Представьте себе вашего знакомого, у которого есть к вам обида, мнимая или реальная, неважно. Вы встречаете его на улице и пытаетесь поговорить. В ответ он отворачивается и уходит. Что вы будете делать? Догоните его? Схватите за руку? Он не хочет, неспособен с вами разговаривать, а вам нужны правильные и уместные именно сейчас слова. Только до него они не доходят сквозь шум автомобилей и крики толпы. Вы надрываетесь, но говорите в пустоту… А на войне, мнимых обид нет… Ненависть порождает ненависть.
Даже спустя время, когда мы смогли наконец, сесть за стол переговоров, разногласия, упёртость, враждебное поведение и недопонимание, не улетучивалось по мановению руки. Каждый шаг, каждая уступка, маленькая победа достигалась часами и днями криков и взаимных обвинений. Но мы продолжали свою работу. В самые чёрные дни находили ещё одну возможность спасти немного жизней. И не сдаваться. Не опускать руки…
– О чём в то время вы думали чаще всего?
– О том, что каждую минуту, пока мы сидели за столом, обложившись тоннами бумаги, пока мы произносили речи и подписывали соглашения… делали перерывы на обед…
Ли Во Джонг понижает голос и смотрит сквозь меня:
– Десятки людей расставались с жизнью.
Целый день я трачу на то, чтобы добраться до места назначения. Затерянный в глуши, вдали от цивилизации и людей дом принадлежит Александру Борроу, бывшему чиновнику и руководителю администрации Самуэля Ронгази.
Видимо, мистер Борроу не хочет, чтобы его беспокоили и специально выбрал это уединённое место для своего проживания. Он встречает меня у дома. Высокий, худощавый. Внешность аристократа. Только на лице и в глубине глаз читается разочарование и усталость.
Мы устраиваемся на веранде у дома. Его супруга приносит нам немного закусок и пару бутылок вина и оставляет нас наедине.
– Своё, – говорит хозяин, откупоривая бутылку.
Вино отличное. Ароматное.
– Вы давно тут живёте? – спрашиваю я.
– Шесть лет, примерно. Жена настояла.
Я с пониманием киваю:
– Простите если этот разговор вам будет неприятен. Но он очень важен для меня.
– Не беспокойтесь, мы общались с вами по телефону, ваши цели мне понятны. Надеюсь, буду вам полезен.
– Но всё равно… спасибо, что согласились на интервью.
Борроу кивает.
– Я попытаюсь рассказать вам о человеке по фамилии Ронгази, так… как его знал и видел я, – он делает паузу. – Мы познакомились во время учёбы в университете Старой Праги, на Земле. Мои родители были состоятельными людьми, наша семья владела крупными фармацевтическими фабриками и лабораториями. Мне могли дать лучшее из возможных образований. Я выбрал метрополию, её сердце и центр. Земля… Удивительное место для рождённого в колонии. Человек давным-давно покинул эту планету. Заселил множество миров, но как и прежде она манит к себе нас. Никогда там не бывав, ощущаешь, что вернулся домой. В молодости много романтики. Так, я тогда это чувствовал.
Самуэль, как и я, отпрыск старинной, богатой семьи. Только в отличие от меня, его отношения с родителями никогда не были тёплыми. Он о них говорил редко и неохотно. За время учёбы, насколько я знаю, получил лишь пару писем и столько же отправил в ответ. К тому времени, как мы получили дипломы его мать и отец скончались. Он не был на похоронах. Просто не поехал.
Сами понимаете, наше с ним происхождение, дало толчок к началу нашей дружбы. Мы прилежно учились, знакомились с новым для нас миром, изучали людей и их культуру. Впитывали информацию. Он всегда вёл себя немного отстранённо, где-то холодно, с другими учениками. Не любил больших компаний. Много читал… Ничего необычного. Просто тихий парень. Так, про него говорили.
Особый интерес и страсть в нём пробуждалась, только когда заходили разговоры об истории и устройстве современного государства. Об экспансии человечества, метрополии, колониях. О политическом строе и месте каждого населённого людьми мира в этой системе. Он любил рассуждать на тему самоопределения и возможностей всех планет, людей, живущих на них и целей, которые перед ними стоят. Однажды он спросил у преподавателя:
«Будет ли прав человек, который решится изменить ход истории, руководствуясь исключительно своим, личным мнением, без оглядки на остальных?»
«Смотря какие идеи он захочет реализовать и что это даст обществу» – ответил тот.
«То есть его правоту будут расценивать по результатам его действий?»
«Сейчас один человек не способен изменить мир, мы живём в демократии и решения принимает множество людей.»
«А раньше или, возможно, в будущем?» – не унимался Самуэль.
«Не могу сказать про грядущее, но когда-то таких людей называли либо тиранами, либо спасителями, в зависимости от их поступков».
– Забавно, – Борроу вертит перед глазами бокал с вином, разглядывает, как янтарная жидкость перекатывается по стенкам. – В прошлом всегда можно найти намёки на будущее, если хорошо присмотреться. Или найти объяснения тому, что случилось…
–В общем, – продолжает он. – После университета мы оба вернулись домой. Я, благодаря связям отца, стал помощником сенатора, а Самуэль получил должность в управлении столичного аппарата внутренних дел. Тогда нам было по 25 лет. Мы строили карьеры, не прерывая общения. Виделись нечасто, но не теряли друг друга из поля зрения.
Через несколько лет я стал сенатором. Женился. И жил в столице. Самуэль организовал политическую партию и разъезжал по планете с выступлениями, встречами и собраниями. На очередных парламентских выборах его партия получила места в Сенате и он стал частым гостем на политических шоу и Сетевых программах. Его популярность росла, как и популярность партии. Мы стали видеться больше. Он стал частым гостем в моём доме. И его неуёмный энтузиазм, желание быть всегда на виду, участвовать во всех аспектах политической жизни, страсть с которой он отдавался делу, меня поражала. Я буквально восторгался им. Да и не я один…
По-прежнему скромный, тихий и не очень общительный он менялся, как только, оказывался на трибуне перед слушателями. Чёткий и выразительный голос, горящий взор, твёрдая убеждённость в своих словах – завораживала. Ему рукоплескали…
– Он верил в то, что говорил, так? – спрашиваю я.
– Искренне. По-настоящему. Политики всегда угождают избирателям…
– А он?
– Он говорил как есть. Правду. От всего сердца и люди это чувствовали. Этим он отличался от всех.
– У него была личная жизнь?
– Нет. Говорю с полной уверенностью. Мне кажется, он никогда и не думал о семье и детях. Я никогда не видел его в обществе женщины, не слышал от него ни слова про любовь и отношения. Ничего подобного. Лишь однажды, когда он был у нас в гостях, моя супруга шутливо поинтересовалась:
«Когда ты отдашь своё сердце девушке?»
«Оно занято» – ответил он, – «В нём нет места».
На этом всё. Мы посчитали, что карьера для него самое важное. И не трогали эту тему. Так, в скором времени, Самуэль Ронгази был избран президентом. Он легко обошёл всех своих соперников и получил высшую должность в неполных сорок лет. Став самым молодым лидером в нашей истории. В ту ночь, когда голоса ещё считали, но никто не сомневался в его победе, от него раздался звонок. Я ожидал услышать радостный голос без пяти минут президента, удовлетворение от победы, желание отпраздновать его достижение, но он спокойно и даже несколько скучающе сказал:
«С завтрашнего дня ты руководитель аппарата президента… у нас много дел».
Я не мог, да и не хотел отказываться. В течение следующих десяти лет он дважды переизбирался на новый срок. Доверие к нему было фантастическим. И пользуясь этим доверием, Самуэль сделал много для нашего народа. Поднял экономику, искоренил коррупцию, добился преференций от метрополии. Там с ним считались, а на родине любили. Потрясающее время… Я постоянно был рядом, помогал во всех его начинаниях. Поддерживал самые опасные и рискованные реформы. Нам всё удавалось…
Мистер Борроу замолкает, глядя на пустой бокал.
– За эти годы парламент, из противовеса превратился в проводника его воли. Многопартийная система ушла в прошлое. Нет, он не менял конституцию, не боролся с политическими соперниками, их просто не стало, они все перешли под его знамёна. Одна партия – один президент – один народ. Лозунг тех дней, – продолжает он.
–Тогда мы думали, что поступаем правильно. Да, демократия стала другой, но ведь она осталась! Что с того? Мы едины, изменения налицо. Прогресс, процветание. Не к этому ли стремится каждая нация? У нас есть сильный лидер, он делает всё во благо людей, даёт им уверенность в завтрашнем дне…
В эйфории этих лет незаметно проросли зачатки, того, что называют поклонением. Доверие переросло в безоговорочную веру. Сомнения уступили место слепой покорности, – вздыхает Борроу. – Мы были так увлечены и воодушевлены, что не замечали этого.
– Как-то вечером, возвращаясь с работы, я слушал местную радиостанцию. Они освещали текущие события и пытались анализировать происходящее. Строили доводы и предположения. Обычная болтовня в эфире. Правительство уверяло нас, что мы придерживаемся нейтралитета… Что беспокоиться не о чем. Пока во всяком случае.
Мы и не беспокоились. События разворачивались далеко, а новости приходили с опозданием и больше напоминали слухи. Сеть тогда ещё работала, но выудить оттуда достоверную информацию было сложно. Поэтому меня больше заботила ситуация с просроченным кредитом на дом, чем далёкая и не понятная война.
Мы находимся в реабилитационном центре, построенным четыре года назад, на деньги, собранные фондом «Детство», его основатель и руководитель Сид Майер, сидит напротив меня. Скромный кабинет на пятом этаже, больше похож на картотеку или архив, всё свободное место занимают папки с личными делами его подопечных. Я устроился на пластиковом стуле у окна, после того как Сид, извинившись за беспорядок, освободил его от стопки бумаг.
