Океан присмирел, но не утих. Волны били тральцы о наш борт. Пневматические кранцы, конечно, смягчали удары, но «Кузьма» все больше и больше покрывался вмятинами. Раньше, когда «Онега» швартовалась к тому же «Академику», было ещё хуже. Тогда кранцами служили бревна с насаженными на них, как шашлыки, автомобильными покрышками. Вот то были удары! Да, сейчас наши дела обстояли всё-таки лучше, хотя приходилось смотреть в оба, принимая строп с бочками. Промажет лебёдчик мимо горловины трюма или же, попав в «цель», не учтёт поправку на качку, шарахнет ими о пиллерс или о палубу – и летят клочки и клёпка по закоулочкам. Словом, хватало всего, но трюма забили почти до твиндека.
Кончился ноябрь, а мы этого вроде и не заметили. Все были в мыле. Декабрь начался с предчувствия большой трёпки. Капитан говорил о неделе «хорошей» погоды, а прогнозы путали карты. Мурманчане, видимо, лучше знали норов Ян-Майена. Когда он закутался в облачный покров, иногда показывая нам только чёрные скалы подножия «влк», они быстренько смотали удочки и ушли на восток. Перебрались к Медвежьему. После этого и мы получили распоряжение следовать к Фарерам.
Фарерские острова гористы и сложены главным образом из твёрдых пород, между которыми виды пласты красного и зелёного туфа. Пласты располагаются в основном слегка наклонно. Склоны гор и обрывы спускаются к воде ступенями в виде террас.
Вершины гор имеют характерные остроконечные очертания. Самые высокие горы находятся в северной части этих островов. Наибольшей высоты 882 м достигает гора Слаттаратинне, расположенная вблизи северной оконечности острова Эстере.
Лоция северной части Атлантического океана
Мы уходили от шторма. Пока это удавалось.
Я гадал, поспеем ли в порт к Новому году, хотя в гадании не было смысла. Какая мне разница, даже если придём позже? Поздравить подругу и родных могу и с морей. Другое дело, что я не знал, какую давать радиограмму о своих дальнейших планах. Как ни крути, а если впереди никакой ясности, то пусть подруга гостит на Урале до тепла. При всём при том море не любит гадалок и гаданий, потому капитан никогда не скажет, что завтра во столько-то будем на месте. Море не признаёт подобной точности и в любой момент может подставить ножку. Отсюда и присказка: всегда считай, что ты ближе, а под килем меньше. Это говорит о том, что лучше недобздеть, чем перебздеть: пусть лучше берег на самом деле окажется дальше, а под килем будет глубже, чем ты предполагал. Целее будешь.
Зимний океан внушителен в своём монотонном однообразии. Это ощущаешь физически, словно непосильную ношу, взваленную на плечи.
Заунывный ветер срывает с трубы клочья дыма, сизые склоны волн мерцают злыми бликами, а пепельные гребни, придавленные низкой грядой разбухших облаков, нехотя прогибаются под собственной стылой тяжестью – наследием близкого ещё Полярного круга.
Было одно желание – поскорее убраться оттуда, спрятаться за островами, добрать груз и драпать «со страшной силой» в Клайпеду, куда нас неожиданно направило начальство. Что ж, в Клайпеду так в Клайпеду. Меня это не колыхало.
С вечерними замерами воды я поднялся в рубку, чтобы сдать квиток Гурьеву.
Сашка лежал животом на столе с путевой картой, читал лоцию и намурлыкивал мотивчик, похожий на «степь да степь кругом, путь далёк лежит».
– Товарищ вахтенный ямщик, примите замеры, – сказал я, подавая бумажку.
– Положи в журнал, –ответил «ямщик» и, переступив широко расставленными ногами, толкнул ко мне толстую книгу. – На, почитай о местах, куда мы тащимся.
– Это можно, – кивнул я его спине и взял лоцию, которая скользнула к краю стола и упёрлась в бортик. – Всегда полезно узнать что-то о местах, где замёрз ямщик.
– Ну ты, не вякай на ночь! – суеверно предостерёг он.
«Северный и западный берега Фарерских островов круто обрываются к воде и представляют собой отвесные утёсы и обрывы высотой 398—480 м, – читал я в копилке знаний. – В небольшом расстоянии от береговых обрывов имеется много остроконечных скал. Восточные берега островов значительно ниже северных и западных».
– А почто, Александр Яковлич, топаем к скалам и обрывам? Слышал я, что западные ветры особенно сильны именно здесь.
– А потому, знаток навигации, что ныне они слабы именно тут, – ответил за Сашку капитан, вошедший в ходовую. – Шторм идёт от зюйд-веста, движется противу часовой стрелки, а когда опишет круг и обрушится на нас у этих обрывов, мы, надеюсь я, уже уберёмся отсюда.
Наверное, капитану хотелось поболтать, вот он и прочитал нам лекцию о климате Фарер, который, оказывается, формируется циркуляцией атмосферы, вызванной влиянием двух барических формирований: исландского минимума с пониженным давлением и азорского максимума с повышенным. Отсюда следствие – слишком развитая циклоническая деятельность во все сезоны года, но особливо интенсивная зимой. Ещё кеп поведал нам об «отдельных случаях», когда скорость ветра достигает ста километров в час.
Я покинул рубку, размышляя, что будет с «Кузьмой», если «отдельный случай» врежет нам по горбу. Тогда в трубу вылетят не только колосники, но и оба Ваньки-кочегара со своими лопатами. А следом, само собой, последуют и все остальные.
Под свесом надстройки дымили сигаретами Эскулап и стармех Козюра. Рядом машинист первого класса Филипченко опорожнял за борт бадью с золой и шлаком. Нас обдало удушливое облачко тёплого пепла, и Эскулап меланхолично заметил:
– Пимперлимпимп…
– А ты, чумазый, поаккуратнее! – прикрикнул на Петьку стармех. – А то я спою тебе такой же припевчик!
– А вы не торчите здесь! – огрызнулся Петька, отправляя в шахту мятую бадью и закрывая дверцу ниши.
Он убрался в низа, а дед Маркел сказал Козюре:
– Это не припевчик, а особый ладан, который превращает обычную воду в святую. А вот уголёк, что ты принял, Антоныч, даже в пар превращает её с великим трудом. Поди, за бутылку согласился на этот мусор?
Стармех выбросил охнарик за борт.
– За ведро! Помнишь, как нас выпихивали из порта?
– Н-да, без труб, без барабанов Одессу покидает последний батальон, – согласился дед.
– То-то и оно, – кивнул Козюра. – Что есть, сказали, то и бери. Мне бы сейчас ваш… этот перлимпопо. Наш «Кузя» помчался бы у меня со страшной силой, как говорит Рэм.
Стармех скрылся в надстройке, а я попросил Эскулапа повторить для меня чудное словечко.
– Зачем тебе? – спросил он.
– Помпа пристал со второй газетой, с юморной. Мало ему «На вахте». Ваше перлим…
– Пимперлимпимп…
– Вот—вот! Было бы в самый раз. Ведь юмор – это превращенье милого лица.
– Миша, Миша, не употребляй всуе то, о чем не имеешь представления!
Вот так. Врезал мне по бамперу и ушёл.
Я тоже отправился к себе и допоздна разрисовывал стенгазету с привычным названием «На гак!» Мне было, в общем, всё равно.
А мальчик мне сказал, боясь,
Совсем взволнованно и тихо,
Что здесь живёт большой карась
И с ним большая карасиха.
Анна Ахматова
Эти строчки продекламировал мне, кто бы вы думали? Кочегар Броня Ремкявичус! (По решению помпы, в редколлегию «юморной» газеты был введён второй человек, и оказался им Броня.)
Я как раз кончил раскрашивать заголовок, навесил «на гак» всяких смешных человечков без опознавательных знаков и не знал, что делать дальше. Тем у меня ещё не было.
Броня, рывшийся в моих книжках, предложил изобразить штурмана Лекинцева.
– В каком виде? – спросил я.
– В рубке, на рабочем месте, с биноклем в руках, но голым.
– Совсем без всего?
– Нет, в фуражке и кителе, – ответил котельный машинист второго класса.
– У тебя есть какие-то основания для этого? – спросил я.
– Ты, говорят, плавал с ним, поэтому должен знать Рэма лучше меня. Это же ходячая буква закона. Срать не сядет, не заглянув устав и не испросив разрешения начальства.
– Не пойдёт, – отрезал я. – Если он тебе чем-то насолил, это не повод совать его в стенгазету. И потом, какую ты подпись придумаешь под таким шаржем?
– За нас её придумал один американец. Я эту цитатку выучил наизусть. Слушай: «Он был из той редкой породы людей, которые скорее выйдут на улицу без штанов, чем без шляпы».
– И всё равно, Броня, это похоже на сведение счетов. Никто не поймёт тебя… нас. Ты назвал себя, когда пришёл, «спецкором преисподней», вот и давай, хотя бы для начала, что-нибудь из жизни братьев-кочегаров.
В это самое время и открылся за иллюминатором остров Эстере с горушкой Слаттаратинне. Броня увидел её, после чего и угостил меня «карасём и карасихой», хотя держал в руках книжку стихов Исикавы Такубоку. Я купил её перед самым выходом в море и с удовольствием дал почитать новоявленному коллеге по несчастью горбатиться на помпу.
«Что он имел в виду, – думал я. – Будем здесь кормить карасей или только „ловить“ их со страху возле здешних скал?»
В общем, я плюнул на стенгазеты, заодно – и на притязания помпы, и достал свой бювар.
«15 декабря. Ползём к югу вдоль западных берегов Фарер. Тральцы уже нас ждут. Штормяга шумит где-то на севере, а здесь пока терпимо. Старпом острит по трансляции: „Остановка остров Воге! Никто не выходит? Следующая – остров Мюггенес!“ Возле него расположились две бородавки: Кольтер и Хесте. Каждая с горками, на каждой – обрывы и утёсы. И каменюк возле них очень даже изобильно – так и кипят бурунами. Все бородавки и острова – голые. Ладно хоть травка растёт, главная жратва здешних баранов. Капитан, бывавший в Торсхавне, говорит, что на иных островах растёт вереск».
«16 декабря. Фареры переводятся с датского как Овечьи острова. Стас Варнело носил именно фарерский свитер с каким-то здешним „суровым“ узором. Где сейчас Стас, и где остальные? В нашей конторе я никого не встречал. Хованес, по слухам, успел закончить в Мамоново ускоренные штурманские курсы. Букин ему подарил когда-то тужурку с галунами КДП, вот Рыжий и решил, видно, достичь командных высот».
«17 декабря. Конечная „остановка“ – остров Санне. А погода вовсе дрянная. Сээртэшки скачут возле нас серыми козликами. Все спешат, все торопятся сдать груз и смыться подальше от сих скал. Надо и нам убираться отсюда. Глянул сегодня на карту – батюшки! Каменюка на каменюке, да все клыкастые, словно пасть тигры».
После этой записи всё и началось.
Остров Санне – самый северный в южной части архипелага. Когда обрабатывали последние тральцы, берега — а на сей раз мы находились в прямой их видимости – начали быстро кутаться в призрачную кисею водяной пыли. Там всё гудело и кипело.
«Кузьма» уходил от берега в океан и уваливался к зюйду, чтобы, обогнув острова, бежать в Северное море. Всё складывалось как будто благополучно, но тут Щеглов принял «SOS» с тральца, который последним отвалил от нашего борта. У него отказал движок. Кораблик держался под стакселем, пытался наладить машину. Дважды ему удавалось запустить двигун и отойти от скал, но каждый раз тот снова сдыхал.
СРТ, средний рыболовный траулер, очень мореходное судно, имеющее высший класс регистра. Длина малыша – всего тридцать два метра, «лошадей» у движка – четыреста. Он может уходить в океан в любое время года, но когда случается такое, у кого просить помощи? Или у того, кто рядом, или у Николая Угодника. Рядом только мы, нам и карты в руки.
«Конец дня – наиболее подходящее время глядеть в царственный лик Западного Ветра, вершителя судеб наших кораблей», ибо, по мнению Джозефа Конрада, «Западный Ветер – владыка морей, окружающих Соединённое Королевство», от которого рукой подать до Фарер. Значит, Западный Ветер здесь тоже командует парадом.
Беспомощный тралец находился во власти «владыки» и волн. Такого не пожелаешь никому. Слишком тягостное зрелище. Не для слабонервных. Корпус его в жабо ноздреватой пены. Шумит и гремит, и грохочет кругом, а мариманы никак не могут выбрать и закрепить наш буксир, – тяжеленную стальную верёвку диаметром шестьдесят пять миллиметров, каждые сто погонных метров которого весят аж тонну и два центнера. В конце концов мужики победили. А куда деваться? Или победить, или умереть – другого выхода не было.
Едва забрезжил мутный рассвет, «Кузьма» вытравил за корму триста метров троса и повлёк по угрюмым хлябям безмолвный кораблик.
А шторм набирал силу – и очень даже ощутимо.
В видимом пространстве беспорядочно кипела толчея воды. Может порядок и был, но с борта – сплошной бедлам. Над ним дымилась некая промежуточная субстанция: уже не вода, но ещё и не воздух. Если это «цветочки», то каковы будут «ягодки»?! Отправимся в гости к «карасям»?
Тралец едва угадывался за пеленой серой взвеси. Иногда он, взлетев на гребень, демонстрировал нам своё ржавое днище. Потом буксирный трос разрезал склон волны и, тугой как струна, взлетал над водой, чтобы снова скрыться в ворохе пены. Шлюпок на тральце уже не было. Это мы успели разглядеть, прежде чем судно скрылось в зеленоватых горбах.
«Кузьма» пыхтел и скрипел, стремясь уйти подальше от уже невидимых обрывов, которые всё равно оставались где-то поблизости. Он еле плёлся, но это, при таком ветрище, в порядке вещей. Лишь бы выдержал буксир. А он должен выдержать. Не линкор тащим – клопа. И всё-таки, если лаг и не замер на месте, то показывал сущую ерунду. А ведь кочегары выбивались из сил. И старпом кинул клич в духе бюрократа Бывалова: «Поможем братьям кочегарам!»
Я пошёл добровольцем.
У котлов парило. Не слишком, но достаточно для того, чтобы удушливая сырая жара превратила кочегарку в преддверие настоящей преисподней. Даже серой припахивало, а парни, глянцевые спины которых блестели от пота и жирной угольной грязи, походили на чертей, суетящихся у котлов, в которых варятся грешники. Я подавал уголь из ямы, я выгребал шлак и золу, я, как и все, постоянно бегал к чайнику, висевшему посреди кочегарки на цепочке, и подставлял лицо под струйку тёплой вонючей воды, я выдержал все четыре часа вахты, но чего мне это стоило!
Совсем рядом бились лбом в стальную обшивку свирепые волны. Лопата повизгивала, скребя железный настил, угольная пыль скрипела на зубах, тело нестерпимо чесалось – и я скрёб его жёсткой рукавицей, где мог достать и даже там, где не мог.
Наконец пробил час – можно подниматься наверх. Я был уже на трапе, когда мою спину обдало жаркой волной, что-то пронзительно засвистело, а кочегаров скрыли клубы пара.
– Трубки потекли! – заорал Войтов. – Петька, глушим топки! Пар, пар перекрой! А ты, Мишка, – он обернулся ко мне, – дуй к стармеху, тащи его сюда!
Кто в детстве не бегал вдоль ручья, кто не подталкивал прутиком щепку, которую нёс стремительный весенний поток? Наверное, все занимались этим. Вот и нас, как щепку, тащило на скалы, разве что не так быстро. В какой-то мере выручал плавякорь. Сначала его соорудили на тральце, потом и мы последовали его примеру, благо имелся тяжёлый кольчужный пластырь. И тут, надо сказать, дракон Стражевич проявил умение и сноровку. На «Меридиане» мы постоянно имели дело с лёгким учебным брезентом, а чтобы справиться с этим громилой, прошитым стальной сеткой, пришлось звать на помощь чуть ли не всех матросов. «Кузьма» зарывался в воду, она кипела на баке, сбивала с ног, поэтому когда готовый плавякорь сбрасывали с носа, все участники операции были привязаны страховочными концами. На этой стадии пришлось купаться мне. Дракон на бак не полез, сославшись на ногу, которую якобы подвернул.
Кочегарка вымотала меня, возня с плавякорем – доконала. И всё же, сполоснувшись и переодевшись в сухое, я пошёл в столовую. Люди предпочитали отсиживаться не в каютах, а здесь. Я угадал к моменту, когда старпом делился последними новостями и сам же комментировал их.
Первым делом, докладывал чиф, нужно обнаружить потёкшие трубки, а для этого кто-то должен лезть в топочное пространство. Сказал с нажимом, выделив слова, сказал и зыркнул влево и вправо: «Да, моряки, в топку! Улавливаете?» Уловили! Очко, поди, не железное, очко-то, поди, у каждого – жим-жим! Поэтому улавливали с ходу.
А дальше, усмехнулся чиф, нужно какое-то время, чтобы котлы хоть немного остыли. Температура в них выше ста, а времени нам, увы, не отпущено, времени, сами понимаете, в обрез. Мы понимали и это. Улавливали, так сказать, шкурой. И спрашивали, а что дальше? А дальше, чиф снова улыбнулся, я бы сказал, кривой улыбкой, если найдутся потёкшие трубки, кто-то должен лезть в верхний коллектор и заткнуть их эдакими бронзовыми чопиками. В коллекторе тоже под восемьдесят, работать придётся лёжа, а это, вы же понимаете, не у бабки на печи парить кости. Ну а потом нужно будет перебраться в коллектор нижний и проделать то же самое. Из него уже начали сливать воду.
– Такая вот музыка, товарищи моряки… – Он почесал подбородок, потом поскрёб щёку и лоб. – Этим уже занялись, но на всю работу понадобится часов семь-восемь. Котлы, вы же понимаете, должны хоть немного остыть.
Мы смотрели на него, и каждый думал и мечтал о чём-то о своём, но и об одном, общем, на самом деле: пронесёт или хряпнет? А чтобы не хряпнуло, лезть в пекло придётся кому-то из кочегаров, но кому? Парней из других вахт я толком не знал. Мелькали там и тут, но познакомиться не получалось. Да и зачем? Мне хватало вахты Ивана Войтова, а для сбора материалов в стенгазету имелся «спецкор преисподней» Броня. Может, он полезет? Вряд ли. Слишком велик. Ваньки – другое дело. У обоих «вес пера», а габариты мышиные.
– Да, товарищи, плотник здесь? – спросил старпом, глядя поверх моей головы.
– Тут я…
– Нужно быстренько, в темпе, подвесить парочку виндзейлей и сбросить их в кочегарку через световой люк. Возьми, Михаил расторопных человеков и действуй.
– Да я не знаю, где они лежат! Пусть боцман покажет, – взмолился я: уж очень не хотелось мне снова лезть под ледяной душ.
– В форпике лежат, – подал голос Стражевич, которому совсем не светило такое купание. – Слева лежат, на нижней полке.
– А куда их подвешивать? – спросил я. – Мачта далеко, а…
– К трубе, Гараев, к трубе! Болтаешь много, а время идёт! – вспылил старпом. – Бери Родиновича и Шуткина и поворачивайся, болтун, шевелись, как в цирке!
Виндзейль – длинный брезентовый рукав, который служит для вентиляции помещений. Изнутри в него вшиты обручи-распорки. Заканчивается рукав «будкой» с отверстием, которое следует направлять против ветра, и конусом с фалом для подъёма виндзейля на нужную высоту.
Значит, в форпике… А это значит – снова «вплавь», как было уже с плавякорем.
Недаром Гомер утверждал, что гибель на море тягостна, отвратительна и противоестественна. Пифагорейцы придерживались того мнения, что душа представляет собой огонь и что она огненного происхождения; таким образом, если человек гибнет в воде (стихии враждебной огню), то – заключали пифагорейцы (хотя истина не на их стороне) – вся душа го гаснет.
Франсуа Рабле
