Во дворе того дома, где я обитал несколько месяцев после отъезда от Веры, постоянно околачивался один мужик. Ну, околачивался – это, наверно, преувеличение, потому что он просто сидел и ничего не делал. Каждый день с раннего утра он садился на низкое гимнастическое бревно под высоким тополем, которое местные жители использовали как скамейку, и сидел там до позднего вечера. Иногда он пересаживался на металлическую ограду возле своего подъезда или бродил вокруг дома, но всегда возвращался к месту постоянной дислокации. Я не видел его ни с пивом, ни в компании таких же деклассированных элементов, он всегда был один. И он был грустен.
Зимой и в начале весны мужик одевался в старую болоньевую куртку с капюшоном (во времена дешевого китайского изобилия их называли «аляска»), толстые ватные штаны и сапоги вроде «дутышей». Когда потеплело, он облачался в серые джинсы и бежевый плащ до колен. И его потрепанный гардероб, и небритость на высохшем сером лице, и какая-то общая понурость свидетельствовали о всепоглощающем одиночестве. Мое писательское воображение рисовало картину семейного и личностного краха: дети его забыли, внуки вообще не знают о его существовании, жена давно на кладбище (сука такая, жарят тебя там черти во все дыры), телевизор пропил, более-менее приемлемую пенсию не заработал, на завтрак, обед и ужин – гречка, картошка, иногда китайская лапша и гребаный бледный чай из «многоразового» пакетика. Давно бы вздернулся, да боязно как-то… и ремня подходящего нет.
Разумеется, я всего этого не знал. Как жил этот мужик, почему все время сидел во дворе, а не дома, о чем думал, медитируя на этом видавшем лучшие зады бревне – бог ведает. Но, глядя на него, я думал, что не хочу на закате жизни стать хотя бы отдаленно похожим на этого старика, человека без цели и стимулов, без поводов для маленьких радостей, у которого нет никакого будущего, а есть только прошлое.
Может, именно поэтому я и купил дом на берегу живописного Озера – чтобы отдышаться и, как пели братья Самойловы, «заново придумать некий смысл бытия». Почему нет? Возраст-то шепчет. Я не думал, что дойду до такого же состояния отрешенности, все-таки я обладал солидным интеллектуальным багажом и создал кое-какой задел на безбедное существование, но кто знает. Ни от чего нельзя зарекаться.
Старик Степаныч, что сидел на воротах номер один в поселке Речной Жемчуг, чем-то походил на того дядьку с моего двора. Я жил в «Чудовом доме» уже почти две недели, и сколько шнырял через этот въезд-выезд, никого другого на посту не видел. Дежурил всегда Степаныч, седовласый, с широким и испещренным прожилками лицом, как у алкоголика, хотя я никогда не видел его выпившим. Камуфляжную штормовку с капюшоном, делавшую его похожим на грибника, он сменил на легкую куртку такой же милитаристской расцветки. В ней дедок так же отчаянно потел, но почему-то никогда не снимал – ни в жару, ни в прохладную дождливую слякоть. Упрямый старик, но добродушный. От моего истукана-на-бревне его отличала склонность к досужим разговорам и философским обобщениям.
В пятницу, 31 мая, я с утра пораньше заглянул в поселковый магазин. Он находился рядом с главными воротами на южной стороне улицы Центральной, напротив будки охранников, и пеший путь от моего дома занимал минут пятнадцать, если вразвалочку. Погода стояла хорошая, день обещал быть ясным и теплым, сам бог велел прогуляться. Активные жители поселка, обитатели всех этих пряничных домиков, выстроившихся вдоль улицы под сенью берез, вязов и кленов, в большинстве своем уже разъехались на работу (многим приходилось пилить на машине не меньше часа, но жизнь в раю стоила того). Женщины суетились по хозяйству, детвора, у которой начались каникулы, каталась по аккуратным асфальтированным улочкам на велосипедах и самокатах. Яблони и черемуха отцвели, сирень еще сопротивлялась, одуванчики обзавелись мохнатыми белыми шапочками, зато во весь цвет пошли рододендроны. В общем, было так хорошо, что я уже забыл свои первые сомнения в правильности выбора.
Поселковый магазин «Парус», в отличие от его древних деревенских аналогов, был большим и просторным. Фактически это был супермаркет с самообслуживанием и смешанным продуктово-промышленным ассортиментом: в нем можно было купить и хлеб с молоком, и шурупы с ножовкой по металлу. В правом крыле магазина, обращенном фасадом к улице Курортной, размещалось одноименное кафе. Я в него ни разу не заходил, но вечерами, проходя мимо, слышал громкую музыку и видел зажженную гирлянду, висевшую над входом.
В «Парусе» мне особенно нравились стойки с газетами, журналами и книгами карманного формата по двести рублей за экземпляр. Они стояли возле кассы, и я иногда, сгрузив покупки на транспортировочную ленту, застревал возле них, перебирая свежие поступления. Заведующая Нина Матвеевна, миловидная толстушка-хохотушка в возрасте «ягодка опять», старательно пополняла ассортимент детективами, дамскими романами и глянцевыми таблоидами наподобие «Стар хит» и «Экспресс-газеты».
В то утро я купил два пакета молока, кефир, творог и вчерашний батон, еще не успевший потерять мягкость. На кассе меня обслужила Маша Чепурная, студентка-заочница института культуры, милая барышня лет двадцати с небольшим, живущая в поселке с мужем и свекровью. Мне нравилось приходить в магазин в ее смену. Улыбка этой голубоглазой Барби с шелковистыми волосами, ниспадающими на плечи, согревала даже в пасмурные дни. Кроме того, нас с ней объединял один секрет: Масяня угощала меня домашней выпечкой – безумно вкусным, тающим во рту печеньем и воздушными пирожными. Она приносила их на работу и тайком от чужих глаз совала в мой пакет.
– Скромненько вы сегодня, Максим Юрьич, – сказала Маша, пропуская мои покупки через сканер. – Где борщевой набор? Где говяжья вырезка? И пиво вы совсем не покупаете, а сегодня, кстати, еще и пятница, да еще и последний день весны. Как так?
– Машенька, душа моя, – вальяжно, по-отечески ответил я, складывая продукты в пакет, – начав здесь активно готовить, я понял одну интересную вещь: невозможно приготовить борщ или, например, солянку только на две-три порции. Каждый раз получается целый котел, потому что как же я буду покупать четвертинку капусты или, допустим, одну свеколку и две картофелины. Борщ у меня, конечно, получается знатный…
– Не сомневаюсь, – вставила Машенька.
– …но при большом количестве вещь нестерпимая. Не могу я его целую неделю есть.
– А вы гостей приглашайте! – рассмеялась девушка, и я не мог не отметить, как резво подпрыгнула ее грудь. Тот факт, что по возрасту Масяня годилась мне в дочери, не отменял моих маленьких эстетических радостей.
– Это вариант, – согласился я. – Вот вы и заходите как-нибудь, тем более что живете рядом.
Легкое облачко грусти накрыло ее милое лицо. Я понял, что сморозил глупость. В поселке вот-вот поползут слухи, что заезжая звезда попсовой литературы кадрит местную невинную овечку, а я тут еще и с борщом своим…
– С мужем приходите, – сморозил я еще большую глупость. Маша совсем сконфузилась. – Ладно, не берите в голову.
– А я и не беру.
Она все-таки улыбнулась напоследок, кокетливо вздернув плечиком.
Покидая магазин, я подумал: Шилов, тебе нужны лишние проблемы? Ты сюда переехал, чтобы отдохнуть от людей, а не трахаться с ними.
Просторная парковка перед «Парусом», на которой оставляли свои машины жители ближайших домов, была почти пуста, если не считать покрытого пылью черного «логана» и сверкающей на солнце белой «спектры». Спешить домой мне было незачем. Я посмотрел на другую сторону дороги. Седовласый охранник-вахтер сидел на прежнем месте – на короткой двуногой скамейке, приставленной к сторожевой будке. Он теребил в руках сигарету, щурился на солнце и бормотал что-то себе под нос.
– Здоров, Степаныч! – крикнул я, подняв свободную руку.
Старик смерил меня внимательным взглядом, как проникшего на закрытую территорию лазутчика. Это была его обычная форма визуального контакта даже с местными, и к ней я уже привык.
– Здоров, Юрьич. – Он похлопал ладонью по лавочке, мол, присаживайся, если хочешь. Я принял его предложение, пересек улицу и присел рядом. Это была солнечная сторона будки, но сегодня я захватил с собой темные очки, а на голову натянул черно-белую бейсболку с эмблемой хоккейного клуба «Трактор».
– Рассказывай, как твое жили-были, – предложил Степаныч, засовывая в зубы изрядно помятую сигарету. – Со вторника тебя не видал. Ремонт, поди, затеял?
– Ремонт не ремонт, – уклончиво ответил я, натягивая кепку на глаза, – но кое с чем пришлось повозиться.
Я начал привыкать не только к своеобразному «дружелюбию» Степаныча, но и к его чрезмерному любопытству, которое, впрочем, проявляли и некоторые другие местные жители. Чем-то это напоминало мне уклад жизни маленьких американских городков, многократно описанный в литературе: все здороваются при встрече, как со старыми друзьями, интересуются делами (пресловутое «how are you?»), рассказывают об успехах своих домочадцев и всякий раз приглашают на яблочный пирог. Ситуацию усугубляло то, что многие в поселке меня узнали, точнее, наверняка узнали двое-трое, а уж «интернет-сарафан» разнесся по Речному за считанные часы. Это была тема номер один в местных пабликах: «В нашем доме поселился замечательный сосед, известный писатель, автор „Спящих“. Сериал смотрели? Вот же счастье подвалило!» Теперь, прогуливаясь по тихим улочкам, я вынужден был отвечать на немые (и порой не очень ласковые, что меня озадачивало) приветствия совершенно незнакомых людей.
– Возиться там особо не с чем, – сообщил Степаныч, зажигая спичку. – Я бывал в том доме при разных хозяевах…
Он сделал паузу, чтобы прикурить. Обмусоленная и наверняка сырая «Прима» без фильтра (где он ее раздобыл?) никак не хотела раскуриваться. Наблюдая за потугами деда, я в тысячный раз возблагодарил небеса за свободу от никотиновой зависимости.
Наконец, выпустив с блаженным видом облако дыма, старик продолжил:
– Я заглядывал туда и при Пашке-Кукрыниксе, он жил в девяностых, и при Савельиче, царствие ему небесное, рукастый был мужик, заходил и при Василиске…
Старик еще какое-то время перечислял предыдущих владельцев «Чудова дома», останавливаясь на незначительных фактах их биографии, и мне вспомнилось бессмертное от Ильфа и Петрова: «Я сидел при Александре Втором „Освободителе“, при Александре Третьем „Миротворце“, при Николае Втором „Кровавом“. При Керенском я сидел тоже». Чтобы прервать поток воспоминаний, я спросил:
– И что в итоге-то?
Он смерил меня исподлобья угрюмым взглядом.
– Я тебе так скажу, мил человек: и сорок лет назад, и двадцать, и даже в прошлом лете дом выглядел одинаково – и внутри, и снаружи. Я там бывал, я знаю, можешь мне поверить.
Я приподнял козырек кепки, вытер вспотевший лоб. В этот момент к шлагбауму с внешней стороны подъехал белый фургон с символикой компании грузоперевозок. Из кабины с пассажирского сиденья выглянул парень в голубой униформе. Степаныч приветственно махнул рукой, вынул из кармана куртки дистанционный пульт управления, нажал кнопку. Шлагбаум, будто очнувшись ото сна, вздрогнул и медленно поднялся. Фургон въехал на территорию и на первом же перекрестке свернул направо, на улицу Курортную. На этой улице жили представители среднего класса (по терминологии Степаныча, «полунищеброды»), которым не удалось подобраться поближе к берегу Озера. Жил там, кстати, и он сам.
– Сосед мой Лёнька-байстрюк баню строит, – прокомментировал мой рассказчик. – Сдается мне, ни хрена у него не выйдет. Криволапый.
– Почему байстрюк? Ты в его родословной копался?
– Больно надо. Фамилия у него Быстрюков. Да и выглядит он как заполошный, что-то вечно придумывает, носится со своими чертежами, как тот мужик, который деревенский сортир заново изобрел. Только до ума никогда ничего не доводит. Помяни мое слово, и баню свою он бросит после фундамента. Хотя парень хороший, добрый, чего уж там…
Степаныч дымил сигаретой и всё смотрел на перекресток Центральной и Курортной. Он будто забыл о моем существовании. Я вынужден был поставить его обратно на рельсы.
– Ты жил здесь сорок лет назад?
– Кого? – встрепенулся дед. – А, звиняй, задумался… Поселок-то еще в шестидесятых заложили. Тут недалеко карьеры разрабатывали, под Кыштымом, графитовый и каолиновый. Работяги себе Тайгинку из землянок собрали, а потом, когда все росло и ширилось, как морды генсеков, народ поближе к Озеру потянулся. Тут и мой отец обосновался, переехал из Кыштыма, когда я еще пацаном был. Здесь как-то тише, да и воздух, сам понимаешь, не карьерная пыль.
– Это заметно.
Я мысленно прикинул, сколько же лет Степанычу. Если его отец приехал сюда в шестидесятых, когда он был мальчишкой, то сейчас ему должно быть шестьдесят с чем-то. Но дед выглядел гораздо старше: при первой встрече, когда он тормознул меня на шлагбауме, я дал ему далеко за семьдесят. Потому, собственно, и называл его за глаза дедом. Получается, что он и не дед вовсе. Что же его так состарило?
– Не ломай голову, – будто услышав мои мысли, бросил Степаныч. – Я сам не знаю, сколько мне.
– То есть?
– В паспорте написано, что я пятьдесят первого года. А по ощущениям… будто полтора века прожил.
Я не хотел, чтобы он начал пересказывать содержание своих ненаписанных мемуаров, у меня было слишком хорошее настроение, но дед и сам быстро сменил тему.
– Тот дом, в котором ты сейчас живешь, был первым. – Он посмотрел на меня из-под бровей, с хитрецой, изучая реакцию. – И он совсем не изменился. Каким построили, таким и остался. Ни разу при мне капитального ремонта или, там, перестройки какой, не было. Кое-где подмазать, зашкурить, а в целом он вроде… ну, не стареет, в общем.
– Первостроителем был некто Чудов?
Глаза у Степаныча стали совсем похожими на узкие щелочки.
– Откуда знаешь?
– У меня абонемент в публичную библиотеку.
Старик удивленно вскинул седые брови.
– Да шучу я. Прежняя хозяйка рассказала.
– Это Танька, что ли?
– Она.
Степаныч кивнул, погасил сигарету подошвой шнурованных ботинок, серых и пыльных, как припаркованный у магазина «логан».
– Толковая баба, – сказал он, прицеливаясь окурком в урну, стоявшую на углу сторожки. – Умная. Жаль ее, конечно…
– Из-за мужа?
– Угу. – Огрызок «примы», которым пульнул старик, пролетел мимо цели. – Зар-раза!
Я промолчал, ожидая продолжения. Степаныч был интересным собеседником, одним из таких, у кого я периодически черпал вдохновение для создания своих персонажей, но он постоянно перескакивал с темы на тему, причем сюжеты его рассказов соединялись друг с другом без единого шва. Временами я даже испытывал к нему что-то вроде зависти.
– Милая была семья, – молвил старик, глядя на витрины магазина. – Николай душевный был мужик, задумчивый. Бывало, сядем у него на пирсе, часами о чем-то говорим, а я даже не помню о чем. Хорошо было.
– На берегу?
– Ну да. Он там себе скамейку небольшую поставил. Она стоит еще?
– Нет. Только старые качели и грибок.
– Танька выдернула, значит. Не хотела душу бередить.
Степаныч шлепнул себя ладонями по коленям и с кряхтением поднялся. Разговор, видимо, подошел к концу. Но мне хотелось услышать еще кое-что.
– А что с ним случилось? С Николаем?
Старик посмотрел на меня сверху вниз, шамкнул губами.
– Загляну как-нибудь на рюмочку чая, расскажу. А пока пойду отолью.
– Ты второй человек сегодня, кто намекает на приглашение в гости.
– Я не намекаю и не напрашиваюсь. Надо будет – зайду. А кто был первым?
– Маша из магазина.
– А, вона как… – Степаныч почесал нос. – Хорошая девка, ладная. Выросла здесь, учится, работает. Родители у ней пьющие были, на девку времени не тратили, сама росла как-то. Выросла вот умницей-красавицей. Да ты и сам видишь.
– Были родители? А где они сейчас?
– Да кто их знает. Отец сидел, мать куда-то в город усвистала. Потерялись с концами. Мы и не спрашиваем, чтобы душу не травить. Манька дом старый продала под снос, замуж вышла. Муж у ней тут… вроде ничего, тоже с детства его знаю, они всегда дружили. С матерью живет, а Маня, получается, со свекровью. Они малость того…
Старик подозвал меня поближе, явно чтобы сообщить нечто конфиденциальное.
– Ты бы их сторонился лучше, Юрьич.
– В смысле?
– В коромысле. Я ж тут давно живу, всё вижу, не слепой. Ты учти, парень, что Машка тут у нас на особом счету, ее трогать никак нельзя.
– Кто ж ее трогает?
– Это я тебе на будущее. Понимать надо.
Он постучал пальцем по виску. Потом, как бы извиняясь за сказанное, хлопнул меня по плечу и побрел за угол сторожки, где стояла синяя будка биотуалета.
– Элвис покинул здание, – пробормотал я, цепляя на нос солнечные очки.
Шагая по Центральной с пакетом продуктов и наблюдая, как суетятся за изгородями аборигены (не у всех домов были высокие глухие заборы, попадались и обычные деревенские штакетники), я размышлял над услышанным. «Чудову дому» уже лет пятьдесят, а он всё как новенький. Что бы это значило? Да, раньше строили на совесть, это понятно, но чтобы за полвека ни разу не ремонтировался? Любопытно.
По дороге мне встретилась еще одна местная достопримечательность – отец-герой Олег Садвокасов. Молодой улыбчивый мужчина успел к своему тридцатилетию обзавестись уже четвертым ребенком. Его-то он сейчас и выгуливал в кричаще розовой коляске. Поравнявшись со мной, Олег кивнул и улыбнулся так широко и приторно, что мне стало немножко тошно. Так не улыбаются даже кассиры «Макдональдса». Эта улыбка показалась мне знакомой. После первой встречи я мучительно вспоминал, где мог видеть его раньше, и на второй раз меня осенило: это же тот самый тип, что скалился с календаря в офисе Марины Сотниковой, рекламируя элитные апартаменты в новом жилом комплексе «Манхеттен». Вот дела! Живет здесь, оказывается!
Степаныч называл Садвокасова «счастливым идиотом», и это было меткое прозвище. В соцсетях папаша публиковал исключительно фотографии своих отпрысков во всех возможных групповых комбинациях, причем вел подробную хронику их взросления прямо от крыльца роддома и до последних обедов и прогулок на свежем воздухе, вот как сегодня. И везде он, черт возьми, улыбался как обдолбанный! Его посты собирали какое-то немыслимое количество просмотров и лайков, которому можно было только позавидовать. Без сомнения, Олег был звездой местного Интернета.
Кстати, сообщество в ВК «Поселок Речной Жемчуг» в целом представляло собой довольно любопытное собрание – любопытное в плане познания психологии жителя уже не деревни, но еще и не города. Я узнал о его существовании, когда меня упомянули в одном из постов. Я забавы ради вступил в сообщество и втихаря, не влезая ни в какие дискуссии, изучал местных и их нравы. Выяснилось, что люди в основной массе своей придерживались консервативных взглядов, и не только в политике. Не скажу, что они совсем уж были пуритане, но и прогрессистами я бы их не назвал. Всё было как-то мелко, обыденно, словно в домовом чате: ворота отремонтировать, асфальт на Курортной подлатать (перед гостями неудобно), прилавок с бытовой химией в магазине обновить, Валька – шалава, Васька – педагог… Никакого тебе мессианства. Впрочем, нет, в Речном имелся свой анонимный проповедник. Он скрывался под ником «Серафим Морковкин», в качестве аватарки использовал изображения животных, преимущественно обитающих в других частях света – гамадрила, например, – и в постах своих нес околесицу типа «покайтесь, ироды, и получите промокод на бесплатную экскурсию в Царствие небесное».
А еще меня не на шутку заинтересовал один секретный чат, куда я не мог войти ни с промокодом, ни без него. Назывался он чарующе – «ОНО», – и содержал какое-то немыслимое количество тем и сообщений. К сожалению, Степаныч не мог меня просветить, в чем там цимес, ибо сам к Интернету был равнодушен.
Главное, что меня, дипломированного филолога, серьезно напрягало, – это безграмотность членов местного паблика. Не тотальная, но какая-то вопиюще демонстративная. Да, я знаю, что большинство из нас не заморачиваются знаками препинания и другими мелочами, набирая тексты на смартфонах, на бегу и в рекламных паузах телесериалов, но высокомерное пренебрежением склонениями и элементарными школьными правилами типа «жи-ши» и «тся-ться» – это для меня уже как кошка в водосточной трубе.
Удивительная штука эти социальные сети: избавляя от необходимости заводить личные знакомства, они прекрасно выполняют обязанности гида в сообществах людей. Жизнь кишками наружу – одновременно благодать и проклятие наших дней.
Я же не рассказал в подробностях, как обустроил свое новое жилище. Впрочем, рассказывать особо и нечего.
Убранство дома, оставшееся от прежних хозяев, было скромным. Я поменял мебель в гостиной на первом этаже: вынес псевдославянскую старину, купил кожаный диван под цвет деревянных стен, пару мягких стульев и широкий журнальный столик со стеклянной поверхностью, который вполне мог сойти и за обеденный. У входной двери я поставил высокую деревянную стойку с широкими полками, чтобы было куда бросать ключи, класть сумки и ставить уличную обувь.
Не желая выслушивать лишние вопросы от Веры – она до сих пор оставалась в неведении относительно дома у озера, – я не стал забирать все оборудование из своего кабинета в нашей квартире. Я купил себе новый большой телевизор, звуковую и видеотехнику для домашнего кинотеатра, рабочий стол с ящиками и стойками для дисков и даже роскошный кожаный стул, который так приглянулся моей заднице в мебельном центре «Калибр». Прежнее кресло, долгие годы служившее мне творческим талисманом, уже поистрепалось. Я мог бы, конечно, перетянуть на нем кожу и заменить ролики, но тогда кресло потеряло бы свою магическую силу (если таковая вообще имелась). Проще было купить новое.
Второй этаж стал моей приватной территорией – кабинетом, спальней, библиотекой, складом нужных и ненужных вещей и даже дискотекой. Там я тоже поставил телевизор, уже поменьше, две колонки с усилителем и виниловый проигрыватель, выстроил на полу у стены грампластинки, которые собирал еще со школы (насобирал немного, штук триста, но каких!), прибил две широкие книжные полки.
