– Разверни.
Я взял сверток. Внутри была какая-то коробочка, довольно увесистая. Я был заинтригован. Дубль старого подарка? Какого? И почему он вновь актуален?
– Слишком много вопросов, милый, – улыбнулась Вера. Она прочитывала меня по глазам.
Я аккуратно развернул упаковку (рвать на лоскуты такую красивую оберточную бумагу в присутствии дарителя было бы невежливо), с трепетом отложил ее в сторону…
…и обомлел.
Прах тебя побери, Шилов!
Я поднял взгляд на Веру. Она смотрела на меня с каким-то нездоровым удовлетворением. Так смотрят родители подростка, предъявившие на опознание порнографический журнал, найденный под его матрасом.
В руках у меня был футляр серого цвета, с мягкой прорезиненной поверхностью и откидывающейся покатой крышкой, на которой был изображен тисненный золотом логотип компании «Parker». У меня задрожали ресницы, а по груди разлились одновременно тепло и холод.
Веру забавляла моя реакция.
– Откроешь?
Я откинул крышку. Вот она, чертовка, лежит себе как новенькая, сверкает. Перьевая ручка «Parker Sonnet» с золотым пером. Подарок моей жены по случаю выхода первого романа «Плей-офф».
Я поставил футляр на стол. Отвернулся к окну. В просвете между плотными коричневыми портьерами я видел ноги прохожих – в джинсах и кроссовках, в легких туфельках и даже сапогах. Такие разные и смешные. Оказывается, можно многое сказать о людях, изучая лишь ноги и походку.
– Ты здесь? – поинтересовалась Вера.
Я вернулся, покашлял, прочищая горло.
– Да, здесь… Где ты ее нашла?
– Там, где ты ее спрятал.
– Спрятал?
– Ну, дорогой, если считать, что дальний угол шкафа за старыми книжками – самое место для вещи, которой регулярно пользуешься, тогда ты просто хранил ее там. Но мне кажется, что все-таки прятал.
Вера больше не улыбалась. У меня желание изображать благостность тоже испарилось. Стало как-то грустно.
Юная официантка принесла наши заказы. Ловко управляясь с большим подносом, она расставила на столике чашки и тарелки, напоследок улыбнулась и попросила не стесняться, если потребуется что-то еще. Вера молча приступила к кофе. А я мешал ложечкой сахар в чае и размышлял.
Я совсем забыл об этом золотом «паркере». Точнее, он не был для меня особенным фетишем, хоть я и неравнодушен к хорошей канцелярии. Он с самого начала «не вписался в мою руку». Ручка, безусловно, роскошная и, мать ее, дорогая – дороже продвинутого смартфона, – но я успел сделать ею лишь несколько коротких записей в рабочем дневнике. Я даже не успел израсходовать комплектный картридж с чернилами. Что же было не так?
Я знал ответ. А теперь его захотела узнать и Вера.
– Почему ты от нее избавился? – спросила она, пристально глядя мне в глаза. Я никогда не мог выдержать этот взгляд, почти всегда пасовал. Но сегодня решил высказаться.
– Знаешь, милая, что самое важное для писателя? Не тишина и покой в доме, не количество проданных книг и не благодарность читателей. Точнее, все это тоже важно, но куда важнее для него признание близких. Даже если он много лет пишет рассказы, которые никто не хочет печатать. Кстати, почти все авторы с этого начинают…
Вера начала хмуриться, опустила взгляд на бокал с латте.
– Я вполне устраивал тебя, когда работал на подхвате в разных изданиях или редактировал чужие мемуары и диссертации. Да, это были неплохие деньги, но они слабо утешали мое самолюбие. Ты на моем фоне была очень успешной, благополучной, правильной и нормальной, и на мои забавы с литературой смотрела со снисхождением. Мол, пусть балуется в свободное время. Кто-то из мужиков в гараже пропадает, кто-то на рыбалке, а мой что-то пишет по ночам. Такой смешной, ей-богу, ладно хоть не пьет…
Я сделал глоток из чашки. О блинчиках даже не вспомнил. Меня потихоньку несло, но я продолжал говорить спокойно, без форсажа.
– Я писал и пытался показывать тебе написанное: «Мамочка, посмотри, какую собачку я слепил из пластилина!» Ты улыбалась, но смотрела на меня так, будто я слепил собачью какашку. Да-да, не ухмыляйся, всё так и выглядело. Это было очень грустно. И это могло продолжаться вечно. Но вдруг… – Я взял паузу, сделал вдох-выдох. – Вдруг случилось невероятное: мне улыбнулась удача. Громкий дебют, успех, подписание долгосрочного контракта, интервью, эфиры. И вот он, золотой «паркер» в подарок от любимой жены… которая впоследствии не прочла ни одной моей книги, изданной большим тиражом.
Вера приоткрыла было рот, чтобы возразить, но я не позволил.
– Да, я уже слышал: устаешь на работе, дети взрослеют и требуют внимания, голова болит… как будто я от тебя требовал ежедневного траха. На самом деле всё было проще: ты не хотела меня читать. Боялась читать. Ты боялась узнать, какая пропасть нас разделяет. Для тебя чтение моих работ было равносильно признанию, что я представляю собой нечто большее, чем просто муж и отец, и мои амбиции имеют под собой основания. С того момента, как я это понял, твой «паркер» стал для меня олицетворением фальши и назойливым напоминанием о моем ментальном одиночестве. Поэтому я убрал его с глаз долой.
Я протянул руку к футляру, повернул к себе. Черная полированная ручка с золотыми вставками звала, манила, притягивала, как магнит.
– И вот он вернулся, – закончил я, отодвигая футляр. Больше мне сказать было нечего, мяч улетел на половину поля соперника.
Вера долго молчала. Теребила соломинку в бокале, не поднимая глаз. Я терпеливо ждал реакции, какой бы она ни была.
Вера меня удивила.
– Ты ошибаешься, – тихо сказала она, оставив в покое соломинку. – Во многом ты, возможно, прав, и мне нелегко это признавать… но мой подарок здесь ни при чем, поверь. Он был сделан от души, с любовью. И я была очень рада за тебя. Правда.
Она все же посмотрела на меня. Глаза ее предательски блестели. Черт, ну что же это такое.
– Помнишь ту историю с Полинкой, когда она… когда вы с ней чуть…
– Стоп, – прервал я. – Прошу тебя, не надо.
Вера покраснела. А я, наверно, стал белым как полотно. Та давнишняя история с нашей дочерью была, пожалуй, еще одним триггером грядущего расставания. Отложенным штрафом. Но я не хотел сейчас думать об этом.
Вера взяла себя в руки и сказала с легкой грустной улыбкой:
– Когда-то мы мечтали жить долго и счастливо и умереть в один день. Такие смешные были.
Я проглотил ком, застрявший в горле.
– Забавно, что твой новый роман называется «Умереть вместе». Именно сейчас… О чем он?
– Не о любви. Он о дружбе, которая проходит испытание подлым предательством. Точнее, НЕ проходит.
– Звучит неплохо. – Она вновь погладила мою руку. – Творец мечты. Ты был им всегда. Таким и останешься.
– Что, прости?
– Ты забыл? На тренинге, в который нас с тобой втянули в девяносто девятом, тебя назвали «творцом мечты» – человеком, который создает сказку для людей. Видимо, пришло время создать ее для себя, а я только мешаю.
– Ох, вспомнила же…
Вера отняла руку.
– Ладно, всё. Еще раз с днем рождения.
Она вышла из-за стола. Не дожидаясь моей помощи, надела куртку, сняла со стула сумочку. Хотела еще что-то сказать напоследок, но передумала, послала мне небрежный воздушный поцелуй. Спустя несколько секунд я увидел в окно ее ноги в элегантных бежевых туфлях, медленно вышагивающие по тротуару.
Всё, что начинается за здравие, заканчивается вот так – за упокой.
Я захлопнул футляр «паркера» и вернулся к чаю. Он уже остыл.
Остаток рабочей недели прошел в ненужной суете. Я что-то писал, кому-то отсылал написанное, принимал чьи-то звонки и договаривался о встречах на следующий квартал. Даже вспомнить не могу. Зато выходные выдались ровными и спокойными, почти без контактов с внешним миром.
В субботу я читал «Москву 2042» Войновича, прерываясь на просмотр ленты новостей, приготовление кофе и визиты в сортир. Потом спал, как вампир, задернув плотные шторы и погрузив комнату в приятный дневной полумрак. Потом снова пил кофе и чай, игнорируя плотный обед, приготовленный накануне (говяжий стейк и салат из помидоров и огурцов), снова читал Войновича, а вечером, когда наркоманское майское солнце спряталось за соседними домами, смотрел «Штурм Белого дома» с жесткого диска. Фильмы Роланда Эммериха, великого голливудского разрушителя, умудрившегося за свою карьеру четырежды уничтожить мир, – идеальное зрелище для разгона хандры и апатии.
Была ли у меня апатия? Определенно. Если в голове нет идеи для следующей книги даже в зачаточном состоянии, я могу часами бродить по квартире, не зная, куда себя приткнуть. Мое нынешнее положение осложнялось тем, что в однокомнатном скворечнике особо не побродишь – наша с Веркой стометровая обитель подходила для этого куда больше, – поэтому я сходил с ума гораздо быстрее и сильнее.
В воскресенье я гулял по городу – без цели и планов. Просто сунул в карман бумажник и побрел куда глаза глядят. Надеялся, что это поможет, как уже бывало. Например, сюжет своего второго опубликованного романа «Волки» (четвертого, если считать все мною написанные) я нашел именно во время прогулки. Шатался как-то зимой перед Новым годом по елочным базарам, ледяным городкам, оккупированным детворой, ел горячие хот-доги, смотрел на людей. Накануне прошел сильный снегопад, город был засыпан по самые чердаки, но дорожные службы в первую очередь расчистили площади перед зданиями областной, городской и районных администраций, а смерды продолжали барахтаться в сугробах. По дороге мне попался пассажирский микроавтобус, уткнувшийся носом в большой террикон на обочине. Водитель елозил колесами туда-сюда, но ничего не выходило. Я прошел мимо, но в голове уже крутилась мысль: а что, если автобус застрянет на пустынной загородной трассе, и произойдет это вечером 31 декабря, а в салоне будут зябнуть пассажиры, торопившиеся встречать Новый год с родными и друзьями? И чтобы никакой связи и проезжающих мимо машин. Пассажиры еще пусть будут мерзкие, злые, уже начавшие отмечать праздник. За два часа до боя курантов они уже готовы повесить водителя на ближайшей сосне…
К возвращению домой у меня в голове сложилась фабула нового романа.[3 - См. роман «Оливье». Здесь описана история его создания.] В марте я сдал рукопись в издательство, а в начале июня книга лежала на прилавках магазинов. А началось-то все с банальной ситуации.
Но в воскресенье 19 мая меня не осенило. Город как город, люди как люди, весна как весна. Еще и облачно. И апатия моя никуда не делась.
К вечеру я понял, что от активных действий меня удерживало ожидание момента, когда ключи от Дома На Озере наконец лягут в мою ладонь и я окончательно стану его владельцем: смогу делать перестановки, жрать шашлыки на террасе, загружать грязное белье в стиральную машину, сидеть на толчке с айпадом на коленях – словом, делать все те простые вещи, которые мы обычно делаем, находясь на своей территории. Кстати, и пердеть смогу так, что стекла будут дрожать. Звонкий и ничем не стесненный пердеж – один из важнейших признаков душевной стабильности.
Татьяна Чудовских, как и обещала, была готова к сдаче в понедельник. Она позвонила утром, когда я еще валялся в постели. Спросонья я даже не сразу понял, кто звонит. Хозяйка дома (бывшая хозяйка, напоминал я себе) по обыкновению была немногословна и сдержанна. Честно говоря, я не горел желанием с ней вновь встречаться и едва сдерживался, чтобы не попросить ее «оставить ключи под ковриком». Несмотря на внешнюю красоту, веяло от женщины каким-то холодом, неизбывной тоской. Не помешало бы все-таки выяснить, как умер ее муж (в который раз я задумываюсь об этом?)
Я подъехал к дому без двадцати двенадцать, чуть раньше оговоренного времени. Перед этим мне пришлось на проходной поспорить с охранником, седовласым дедком, похожим в своем камуфляжном плаще с капюшоном на бывалого грибника. Одетый не по погоде старик наверняка изнывал от жары, поэтому оказался слишком настойчивым в желании увидеть мой пропуск на машину. Он соизволил поднять шлагбаум лишь после того, как я назвал свой нынешний адрес – Центральная, дом один. «Грибник» как-то странно поджал губы и молча махнул рукой: мол, вали уже давай, некогда мне тут с тобой, понимаешь, это самое…
Отличная здесь охрана, подумал я, выруливая на центральную улицу, Рэмбо обзавидуется.
На лужайке перед домом я обнаружил автомобиль. Синий «субару» стоял чуть в стороне от крыльца с поднятым люком багажника. За рулем, также с приоткрытой дверцей, сидел молодой мужчина в сером спортивном костюме. Он курил и с любопытством поглядывал на меня.
Я припарковался, заглушил двигатель.
– Здравствуйте, – поприветствовал я незнакомца, подходя к его машине. В ответ парень просто кивнул… и тут же, докурив, бросил окурок на траву, чуть ли не в шаге от моих ног. Тот прискорбный факт, что он таким образом выражает крайнее пренебрежение к новому хозяину дома, нисколько его не тревожил. Я не успел высказаться – на крыльце появилась Татьяна с большой картонной коробкой в руках.
– Добрый день, Максим, – сказала она, смущенно улыбнувшись, – я ждала вас чуть позже.
– Нарушил скоростной режим.
Я покосился на грубияна в «субару». Тот безмятежно жевал резинку и высматривал что-то на приборной доске. Татьяна проследила за моим взглядом. Более того, она распознала его значение.
– Это мой племянник, – как бы оправдываясь, сообщила она. – Мы сейчас уедем, я вот собрала оставшуюся мелочь, чтобы она не болталась у вас под ногами…
– Давайте помогу. – Я протянул руки к коробке, но Татьяна прижала ее к груди. В этот момент она напомнила мне Полинку в детстве, которая так же оберегала свою новую куклу.
– Спасибо, она не тяжелая.
Я наблюдал, как женщина суетится у багажника, размещая там коробки с «последней мелочью», как тихо переговаривается с племянником, и мысленно подгонял время. Быстрее бы они уже уехали.
Наконец Татьяна вернулась ко мне с ключами в руке. Связка была увесистой.
– Здесь всё в двух экземплярах, – сказала она, держа ключи за кольцо, как колокольчик, – от двух дверей в доме и внешней двери бани. Если нужно больше…
– Да, я понял.
Я подцепил связку, зажал в ладони. Металл был теплый, согретый телом хозяйки.
– Пойдете на финальный осмотр? – спросила она. В ее голосе звучала надежда на мой великодушный отказ. Я не стал ее разочаровывать.
– Нет нужды, Татьяна. Думаю, там все в порядке.
– Да, будьте уверены.
Племянник на «субару» завел двигатель. Татьяна робко протянула мне руку для прощания.
– Что ж, Максим, рада была познакомиться. Надеюсь, вам здесь будет хорошо. Можете мне звонить, если возникнут какие-то вопросы, пока будете обживаться. Чем смогу, помогу.
– Да, спасибо, непременно.
Она развела руками, как бы говоря, что теперь уж точно всё. Я просто молча кивнул.
Проводив взглядом отъезжавшую машину, я развернулся к дому. Мы наконец остались вдвоем. Окружавшую нас идиллическую тишину нарушал лишь нежный звук прибоя.
В своей взрослой жизни я менял собственное жилье дважды (трижды, если считать съемную однушку, с которой мы за несколько месяцев неплохо подружились). Первую квартиру, двухкомнатную, на заре нашей с Верой супружеской жизни подарил ее отец, ныне покойный. Уютная была квартирка, комфортная, с хорошей энергетикой. В ней мы были очень счастливы, в ней наши ребята сделали первые шаги и произнесли первые в своей жизни слова. Мы с Верой много лет спорили, что это были за слова: мне показалось, что Полина сказала «па», а Вовка «жо», но жена и слышать об этом не хотела.
Когда дети подросли, пришлось расширяться. Мы подсуетились с займами, перехватили там-сям, прикупили в том же доме трехкомнатную. Снова втянулись в ремонт, подогнали новое жилье под наши представления о прекрасном. Ребятишкам там было хорошо, да и нам с Веркой тоже… хотя уже и не так, как раньше. В «трешке» у нас начались первые конфликты мировоззренческого характера. Мы стали спорить, в какую школу определить своих милых спиногрызов, каким видом спорта заняться Вовчику (сам юный Шилов интересовался авиамоделированием), нужен ли умнице и тихоне Полинке танец живота. Верка попутно начала присматриваться к своим морщинам на лице и принюхиваться к моему парфюму по вечерам, я же все глубже погружался в мир своих психоделических романов, которые никто не хотел печатать.
Когда наша дочь превратилась в девушку (это случилось внезапно, как оно обычно и случается) со всеми сопутствующими трансформациями, а Вовка был пойман с игральными картами с изображением сисястых баб, мы с женой решили, что негоже разнополым детям делить одну комнату. Пришлось влезть в ипотеку и обзавестись четырехкомнатными апартаментами. За эту нашу последнюю общую квартиру я полностью рассчитался лишь после выхода «Спящих».
Вспоминая позже все эти великие переселения, я думал, что поговорка «дом там, где сердце» во многом справедлива. Вся семья была в сборе, мои близкие и любимые были рядом, чего ж еще желать в этой жизни. Однако сейчас я готов признаться, что каждый переезд давался мне с трудом. Я намертво прирастал к дому, я любил его стены, пол и потолок, любил каждую царапину на линолеуме и отвалившуюся кафельную плитку в ванной. Я обожал его запахи и наслаждался видами из окон. И когда нам приходилось переезжать, внушая себе, что расширение жилплощади – несомненное благо, я в душе страдал. На новом месте обживался долго, хандрил, тосковал, срывался на домочадцах… а потом привыкал, и все начиналось сначала.
Сейчас, стоя на лужайке перед «Чудовым домом» и глядя на распахнутую дверь, я испытывал смешанные чувства, но в этой смеси не было никакой щемящей тоски по утраченному. Всё осталось позади: брак, сопливое детство двойняшек, трудовые мытарства, долги. Теперь существовали только я и он, мой новый дом. Мой последний дом. В этот миг я точно знал, что больше ничего особенного от жизни не жду. Иди ты к черту, мир страстей.
Часть II. Речной Жемчуг
Поселок Речной Жемчуг (центр)
Глава 5. Степаныч и другие
