Но вместо того, чтобы возвращаться в отель и сидеть перед закрытой дверью ресторана, прошел к морю и остановился у кромки недалеко от девочки.
Не специально: так получилось, та была прямо перед ним.
Она бросила косой взгляд, но ничего не сказала.
Кричали чайки, плескались волны, шипела пена, постукивали камешки…
Все ненужное осталось где-то позади него; в нескольких шагах, но все-таки позади.
Он пригладил не требовавший того ежик волос и расправил плечи. Зачем – Звонцов и сам не знал. Ни зачем, просто по привычке всегда быть подтянутым.
Девочка в оранжевых сланцах стояла почти рядом, песок у ее ног то темнел от набегавшей воды, то снова светлел и казался почти сухим.
– А у моря, у синего моря,
Со мною ты, рядом со мною…
Он вдруг запел.
Громко и отчетливо.
Неизвестно зачем, но так, чтобы слышала эта девочка, – которая наверняка не только не знала сентиментального старого фокстрота, но даже не ведала о том, что это именно фокстрот, а не какой-нибудь абалдонский рок?
Слух у Звонцова имелся. Правда, только внутренний: он понимал музыку от бытового романса до классики, узнавал в любом исполнении и даже по фрагментам, но дальше этого дело не шло. Однако голос имел от природы сильный, а потом хорошо поставленный, потому петь любил, хоть и фальшивил.
Отпуск выпадал всегда на лето и длился почти два месяца, с начала июля до последних чисел августа. Но всякий приезд к морю означал особое состояние – предчувствие чего-то, давно известного, но неизменно радующего. И ввергал Звонцова в приподнято-возвышенное состояние, когда все – по словам мудрого старого Хэма, хоть и в ином контексте – становилось почти таким, каким было прежде.
И сейчас ему тоже хотелось поделиться радостью и сделать чуть-чуть счастливее весь мир.
Ну если не совсем весь, то хотя бы ее – не по-детски печальную, оказавшуюся в двух шагах.
Звонцову сделалось так хорошо от теплых намерений – захлестнувших, как прибойная волна – что он даже забыл слова, что случалось очень редко.
И завершил куплет водевильным образом, без смысла слов, но с соблюдением ритма:
– Трам-тата-там, тара-тата та-та там,
И прибой, и мы с тобой…
Девочка опять взглянула на него – без малого двухметроворостого мужчину, распевающего рядом с ней на практически пустом пляже – он не успел рассмотреть черты, но все-таки заметил, как губы ее дрогнули в улыбке.
И отвернувшись, снова уставилась вдаль.
Звонцов невольно взглянул туда же: возможно, она видела нечто, чего он не замечал. Рассмотреть ничего не удалось, море у горизонта делалось темно-синим, а еще не налитое солнцем небо казалось сероватым, было лишь слегка тронуто очертаниями дальних облаков. Правда, среди волн краснел шарик буя, ограничивавшего акваторию – но он покачивался слева, а девочка смотрела прямо перед собой.
В сущее никуда.
– Ты что там высматриваешь каждое утро? – не выдержал он. – У меня зрение, как у орла, и то ничего не вижу.
– Омск, – ответила девочка, не поворачивая головы.
– Что?! – он не разобрал слова.
– Омск, – повторила она. – Город такой есть. Меня оттуда привезли.
– Так ты не туда смотришь, – возразил Звонцов.
– А разве он не за морем? Я думала…
– За морем – Африка. Египет и все прочее. Ну, еще Кипр на полпути. А Омск у тебя за спиной.
Он говорил неторопливо и серьезно, точно беседа имела какой-то смысл.
Девочка продолжала глядеть за море, но по всему было видно, что слушает она внимательно.
– Но даже если обернешься, все равно ничего не увидишь. За нами Турция. Сплошные каменные горы и немножко сосен на склонах. Ни проехать, ни пройти.
– Да? – она все-таки повернулась к нему. – А откуда вы знаете? Вы там ходили?
– Нет конечно, – Звонцов усмехнулся. – Я не горный турист. С самолета все, как на ладони, когда подлетаешь к Анталье. Ты разве не видела?
– Нет, мне страшно было. Я вообще трусиха, а на самолете в первый раз. Всю дорогу с закрытыми глазами, не смотрела никуда. А перед посадкой меня тошнило так, что мама не горюй…
– Ну-ну…
Он вздохнул, помолчал и спросил из вежливости:
– А на кой тебе сдался твой Омск? В Турцию прилетела, так отдыхай на всю катушку!
Девочка передернула прямыми плечами, и Звонцов понял что, кажется, спросил что-то ненужное.
Они постояли еще некоторое время, слушая шум моря, протяжный зов чаек и вопли семейства толстяков.
– Ты на завтрак не идешь? – желая сгладить внезапную неловкость, сказал он. – А то все лучшие места займут и все самое вкусное расхватают!
– Не расхватают и не займут, – возразила она безразличным голосом. – Моя бабуля вперед всех к раздаче пробьется, лучший стол застолбит и нанесет целую кучу на свой вкус. Скользкую яичницу, вонючие сосиски, еще всякую дрянь…
Звонцов приложил ладонь к виску и поклонился с шутливой почтительностью:
– Тебе везет. Мне тут никто ничего не займет и не принесет. Так что, с вашего позволения, я пойду. Удачи тебе, наблюдательница!
– И вам того же, – ответила девочка, отворачиваясь к морю.
5
На следующее утро никто не нарушал Звонцовского блаженства.
Вчерашнего семейства хватило на один день. Все сразу или обгорели, или перекупались, или объелись – или случилось сразу и то, и другое, и третье.
Во всяком случае, он опять наслаждался морским шумом, не оскверненным ничьими выкриками. Не то лежал, не то сидел, откинувшись на спинку, вытянувшись во весь рост и смотрел на море… точнее, на девочку, занимавшую привычное место у кромки прибоя.
Звонцов и сам не знал, зачем смотрит. Он никогда не испытывал тяги к существам женского пола, годящимся в дочери, а в последнее время и вообще почти избавился от природного томления. На отдыхе ни с кем не сближался и даже не знакомился, предпочитая всему прочему спокойный сон, хорошую еду, морские купания и вечерние прогулки в одиночестве. Но что-то невнятное притягивало мысли к этой девочке, высматривающей свой город за морем вместо того, чтобы предаваться в этом земном раю безудержному веселью своего возраста.
Он гладил взглядом грустную фигурку на фоне бегущих волн и не удивился, когда девочка обернулась. И – по-прежнему находясь в невнятно благодушном настроении – дружелюбно помахал рукой.
Не отвечая жестом, она направилась к нему.
А он смотрел, как при каждом шаге на ее плоском животе взблескивает синяя стекляшка.
– Дяденька! – сказала она, приблизившись. – Можно с вами поговорить?
– Конечно, – он невольно улыбнулся, хотя ничего такого не ожидал. – Садись!
И поднялся, принимая приличное для разговора положение.
Девочка опустилась на край соседнего лежака и зажала ладони между коленок. Посидела немного, с преувеличенным вниманием рассматривая черные пластиковые розы, украшавшие переднюю часть ее оранжевых сланцев. Затем подняла к нему глаза – оказавшиеся большими, зеленовато-карими, в не по-детски темных ободках.
– Дяденька, вы мне не дадите позвонить по вашему мобильнику?
– В Омск? – глупо спросил Звонцов, будто это имело значение.
– Ну да, – она чуть покраснела. – Далеко, конечно…
– Не дальше конца света, – он возразил убежденно. – И, насколько я представляю, хороший город.
– Жить можно, – ответила девочка. – Если осторожно.
И замолчала, ожидая продолжения.
– Не в том дело, далеко – не далеко. Я б хоть в Австралию дал позвонить. Но у меня нет с собой телефона.
– Как «нет»?! – в девочкиных глазах вспыхнуло неподдельное изумление. – Но как вы без него живете?!!
– А зачем он мне? – он пожал плечами. – На отдыхе.
– Ну как зачем?! Звонить всяким родным друзьям. Вы же тут вроде один, без семейства?
– Нет у меня ни друзей, ни родных.
Звонцов ответил почти строчкой из старого романса, не задумавшись, откуда неизвестная девочка знает про одиночество его отдыха.
– Семьи нет, а друзья… Есть конечно кое-какие, но не настолько такие, чтобы не обойтись без них две недели на Средиземном море.
– Ясно, – вздохнув, девочка поднялась. – Извините.
– Подожди, – строго остановил он. – Сядь, мы еще не договорили!
Девочка послушно опустилась обратно. Поправила на шее завязку купальника и снова посмотрела на Звонцова.
– У тебя-то телефон наверняка есть! Все деньги проговорила, а папа с мамой не дают?
– Бабуля, – она провела ладонью по гладко стянутым волосам. – И не не дает, мне вообще не разрешили сюда мобильник взять.
– Понятно. Провинилась дома?
– Ну, типа того, – девочка кивнула.
– А теперь страдаешь от несчастной любви?
Сказав эту фразу, Звонцов понял, что ляпнул не то: собеседница одновременно и вспыхнула и побледнела, потом порывисто вскочила.
– Извини меня, старого дурака, брякнул не думая… Извини, не хотел тебя обидеть.
– Вы вовсе не старый и вроде бы не дурак.
Она закинула руки за голову, выпятилась так и сяк, потом подтянула резинку на волосах.
– Я понимаю, что тебе надо позвонить своему парню во что бы то ни стало…
– …Парню, да… – подтвердила она с какой-то насмешливой грустью.
– …Это можно и без мобильника.
– А как? Из номера? Я не могу. Потом счет придет, меня бабуля сожрет без костей.
– Зачем из номера? Здесь на каждом углу переговорные пункты. Выйти из отеля и позвонить куда надо.
– А вы знаете эти пункты?
Огромные глаза вспыхнули, и даже черные тени вокруг них перестали казаться удручающими.
– Конечно, знаю. Не звонил, но по городу гуляю и местность изучил. Ближайший за углом, от ворот две минуты.
– Но у меня денег нет, – лицо девочки снова погасло. – Мне мамой с отцом давать не велено. В лавочках бабуля сама за все расплачивается,
– Я тебе дам денег, – сказал Звонцов.
Нежадный от природы, он ощутил желание помочь этой не по годам грустной девочке в решении какой-то серьезной проблемы.
– Вы? Мне?! Дадите?!!
Девочкины глаза заняли пол-лица.
– Ну да. Я. Тебе, – он улыбнулся. – Не обеднею, а люди должны друг другу помогать в мелочах.
– Нифигасебе мелочи… – она покачала головой. – Мои предки так бы не сказали.
