– Прощай, мой царь, тебе я не желаю зла. Пророчество про мула слышал я. Берегись того, что от кобылы выйдет и осла…
–Иди своей дорогой, Солон, не повторяй оракулов слова. Я не боюсь животных, да и сам я в жертвенные козы не стремлюсь, как ты успел понять! – царь отвернулся.
– Не зарекайся! – предостерег Солон, оставшийся на месте и вернувший на мгновение внимание царя.
– Не учи! Ты не провидец, а всего лишь чудаковатый болтун. Я не могу понять, как смог ты уговорить Афины жить столько лет по твоему закону? – высказал Крез свое недоумение.
– Я заключил негласный договор в святилище, – честно признался философ, – нарушить принятый закон возможно лишь когда я вернусь на родину. Если нет меня, то он будет соблюдаться десять лет.
– Теперь мне ясно все! – заливался смехом Крез, – В Афинах ты изгой! Сограждане твои на все готовы, даже жить по твоему закону, лишь бы не видеть и не слышать твои тирады. И я их в Сардах слушать не намерен. Хватает мне Эзопа – бывшего раба с острова Самос! Я приютил его в своем дворце, и так же речь его странна, но я терплю убогого горбуна! Похоже, он один восхищается тобой! Его не прогоню, он веселит меня, а ты ступай, глупец, хотя бы в Вавилон или в Египет. И там смеши народы! Я не жаден на шутов. Но чтобы не забили тебя камнями, наглость поубавь. А лучше – не болтай, а слушай. И если говоришь с царем – добавь немного лести, тогда уйдешь с подарками, а главное – живой. Сам рассуждаешь о роковой смерти героя, но можешь умереть ни за что и бесславно!
– Спасибо за сандалии, мой добрый царь… Желаю счастья.
– В твоих устах желание такое звучит зловещим пожеланием скорой смерти! – Царь снова пошутил и засмеялся во весь голос. Солону вручили новые кожаные сандалии и с одобрения Креза проводили к выходу всеобщим гоготом, насмешками и топотом, словно заморского шута или фригийского флейтиста.
Глава 3. Юродивый старик Эзоп.
– Не выгнали взашей, хитон не изорвали, помоями ты не измазан, на том скажи им всем спасибо… – пожалел Солона сгорбленный старик, сморщенный как жаба, с верблюжьими губами и шершавым как у ящерицы носом. Он выглядел поистине уродливым и казался неодушевленной статуей, но с глазами, живыми как огонь. В руках он держал сеть для ловли рыб и кольцо с двумя жареными сардинами.
Догнал он мудреца, которого прогнали, в речной долине и предложил полакомиться рыбкой.
– Богатством царь пытался ослепить тебя, но ведь достаточно порой одной рыбешки, чтоб сытым быть, а он не соизволил пригласил тебя на трапезу. Возьми, поешь, мудрец.
– Спасибо, я не голоден, – даже не обернулся Солон. Но старик не сомневался, что Солон примет его предложение, но несколько позднее.
– Приятно слушать мне тебя, Солон, в отличие от пифий Дельф и прорицателей Амонны. Они – мошенники и шарлатаны. – пристал он к мудрецу.
Измученный жаждой Солон, довольный что добрел до реки, сперва собирался проигнорировать старика, но зачерпнув ладонью воды из Герма и отпив глоток, подобрел. Как только ему стало хорошо, он, наконец, обратил внимание на неказистого старика и почему-то решил не пренебрегать разговором с ним, присев на песочный берег.
Иногда беседа с нищим и отшельником приятнее диалога с вельможей. Уж это Солон знал на собственном опыте. Он взял рыбешку и отломил кусочек. Вкус был отменный, и соли вдоволь. Таяло во рту.
–
Бери вторую, соплеменник мой, – протянул вторую сардину старик.
– Я насытился, добрый человек. Все в меру хорошо. Оставь себе, собрат. Давай же перейдем мы к пище для души. В чем распознал ты мошенничество пифии из Дельф? – теперь Солон был расположен к разговору.
– Оракул лишь жонглирует словами, искусно, как поэт Эзоп. – ответил согбенный уродец, – Принес к нему в руке я воробья и спрятал птичку в лоскуток. Спросил: живое что-то я принес иль мертвое держу в руке. Оракул думал долго, и ответил, что от меня зависит состояние сокрытого предмета. Коль захочу, он будет жив, а нет – то он испустит дух…
–
Все верно вроде, чем же ты недоволен?
– Признал оракул сам, что все в руках моих. От человека ведь зависит его судьба.
–
И от богов.
– Но не от пифии-всезнайки! Так я в лицо сказал – теперь приговорен. Апломба много и усыпан он дарами, а не боги. А предрекают так, что как ни поверни – все сбудется. Двойное дно в любом их предсказании, толкуй как хочешь – будешь прав в итоге!
– Мы все мошенники отчасти. И кто такой Эзоп, чтоб пифию бранить?
– Я и есть Эзоп. Меня здесь сумасшедшим все считают.
– Признай, что зачастую выгодно бывает быть дураком, не так ли. – понимающе прищурил глаз Солон.
– Еще как. Вот притча о летучей мыши, что раненая пала оземь. Ее схватила ласка, и мышь взмолилась о пощаде. Но ласка хищная сказала ей в ответ: «Не милую я птиц. Вражда с крылатыми навек»! А мышь ей: «Не птица я, а мышь!» И отпустила ее ласка. В другой же раз, упав на землю, попалась мышка ласке новой. И вновь взмолилась о пощаде. А ласка ей: «Мышей я не прощаю, ненавижу их!» А мышь в ответ: «Какая же я мышь, я птица!» И снова оказалась на свободе. Вот так и я: когда мне надо, могу и дураком я показаться.
– Хитер. Но прав ты. Я тоже прибегаю к такому старому как мир приему. Однажды прикинулся я полоумным, сказал я то, что думают вокруг, но не признаются вовек.– кивнул Солон.
–
И что же? Помогло для достижения цели?
– Сгодилось. К войне я призывал, когда все запретили о ней вещать. В итоге мне доверили войска, и выиграл я сражение.
– Ого! Прислушались к тебе, даже когда ты притворился идиотом! Мне это не грозит. Обидно мне…– разоткровенничался Эзоп, – Язык мой полон наставлений, но их никто не слышит.
– Не жди признания от глупца. – посоветовал Солон, – В его признании толку мало. Придет твой истинный ценитель. Кто знает, может это будет великий человек и новый царь! И насладится он твоим советом.
– Дождусь ли? Стар я. Хоть и жаловаться не на что! Бывший раб – обузой стал я для хозяев. Вот и свободу даровали мне, отправив в сардские жаровни к Крезу, но у жаровни сам я сытым стал. Царь оценил, что соплеменники мои меня так ненавидят, и даже в Дельфах со скалы меня бы скинули за то, что развенчал их лживость.
– Судьбу благодари, не Креза. И не кичись, что удалось тебе вывести на чистую воду оракула из Дельф. Это не так.
– Как это не так!? Так, никак иначе! Ведь сам я – мастер изворотливого слова. Могу как уж я извиваться речью! Двоякий смысл закладывать в памфлеты!
–
Но сам при этом знаешь истину? – просверлил Эзопа глазами Солон.
– В ней путаются сами боги, откуда же уродцу знать замыслы богов. Вот, например, пророчество дельфийское о муле… Что это значит? Царь меня спросил, а я ответил, что не хочу я объяснять пророчество из Дельф: они и так приговорили бедного поэта к позорной смерти за то, что не признал я их авторитет. К тому же вдруг я ошибусь. Всего лишь человек я. Все выводы мои исходят лишь из скромных наблюдений, из опыта скитаний и страданий. С богами мне не суждено общаться, но знаки их я вижу в повседневной жизни.
– В глазах твоих я вижу философа и мудреца. Готовься же и ты при жизни к высмеиванию и поруганию. – вздохнул Солон, – Я покидаю проклятые Сарды. Твой царь противен мне. Он изгаляться мастер, но притчу пифии про мула ему никто не объяснил, а зря. Род нечестивый проклят Креза в пятом поколении. Черед его настал, он пятый в роде. Кифары отпоют его на пепелище.
– Все это было, да и будет после нас. Глупец не разглядит в науке божий сказ… – с искренним сожалением проводил Солона Эзоп.
Следовать за ним дальше по дороге поэт не стал, вернувшись в Сарды. Здесь, как и в дальнейшем нашем повествовании, Эзоп окажется нужнее…
Глава 4. Астиаг – царь Мидии.
Экбатаны, столица Мидийской Империи.
Жрецы и маги Мидии выстроились в ряд перед царем Астиагом, чтобы ответить на прямой вопрос грозного правителя. Они не хотели разгневать властелина, но еще меньше желали показаться глупцами и лишиться своих привилегий.
Астиаг не имел привычки проверять пророчества, как царь Лидии Крез, однако Астиаг не был столь же снисходительным к изречениям и толкованиям ученых мужей, он не прощал ошибок. Время могло расставить ловушки произнесенным словам, и заманить в сети даже признанного оракула за неосторожно выроненные предсказания. А если бы в его владения проник какой-то грек и выпалил слова, которые пришлись бы не по нраву, беды эллин не миновал бы точно.
Молвил самый старый из магов, коему нечего было терять.
– Да, государь, все так, именно из чресел дочери твоей родилось опасное семя, оно истребит твое царство и ниспровергнет богов в угоду незримого Бога.
– Предлагаешь умертвить только что родившегося наследника? Убить младенца? Предлагаешь, чтоб я приказал лишить жизни собственного внука на основании необъяснимого пророчества? Ты в своем уме, жрец? Смотри мне в глаза. – Его дыхание стало прерывистым, а глаза наполнились кровью.
– Пророчество верное, мой царь. – подтвердил старец.
– Так же верно ты служишь мне, а главное, так же точно истолковываешь приметы, как моему отцу Киаксару? Расскажи мне, с чего ты сделал такие выводы, что моей империи грозит опасность не от коварного Креза, водящего дружбу с эллинами, а из-за этого мальчика? Он ведь не мидянин даже, его отец – перс! Деревенщина!
Аситиаг бросил взгляд на сановников, ухмыльнувшись. Сановники улыбнулись в ответ. Мидяне с пренебрежением относились к жившим в вассальной Пасаргаде горцам, которые никак не могли остепениться, словно не в силах были забыть свое кочевое прошлое.
– В его жилах течет кровь Манданы, он рожден от слияния трех династий. И будет имеет права на трон трех царств. – заявил слуга культа.
– Целых трех царств!? – переспросил Астиаг.
– Всего трех царств, но покорит весь мир. – невозмутимо ответил жрец.
– И вы так же думаете? Вы подтверждаете это? Хотите смерти моего внука? – обратился царь к другим магам, но они не осмеливались подать голос. Лишь опустили глаза в знак согласия.
Вбежала Мандана, дочь царя.
– Отец, где мое солнце! У меня забрали моего сына. Гарпаг, твой полководец, унес его прямо в корзине, голодного! Где твой внук?
Она заплакала, отец обнял ее, но Мандана вырвалась. Она почуяла что-то нехорошее.
– Ты неслучайно захотел, чтоб я вернулась из Пасаргад в столицу и рожала здесь? Не мастерство дворцовых повитух и родная природа тому причиной, ведь так? Ты ждал, кто появится на свет, сын или дочь. От этого зависело твое решение. И мальчика ты обрек на смерть! За что!? Скажи и я уеду к мужу! Приму боль как подобает царевне! Скажи! Я требую!
– Дочь моя! Я Царь империи мидян. Твой муж Камбис – мой вассал, но управляет он свирепыми народами, которые могли восстать и свергнуть мою власть, будь у них повод. – отрезал Астиаг.
– Ведь не было у них малейшего желания, а повод появился только что… Когда ты отнял мое солнце! – Мандана смотрела на отца, не отводя взор.
– Нет, дочь моя, у персов вряд ли хватит духа пойти войною на мидян. – изрек Астиаг, вызвав показное одобрение свиты, – Они из ариев, как мы, но только истинный вождь, в жилах которого течет моя кровь, был бы способен их сплотить. Было ошибкой выдать тебя замуж за перса. Если хочешь остаться в Экбатанах, останься, никто тебя за это не осудит. А вассал Камбис утрется, он ничто! Он знает, что в моих силах его заменить. Желающих – хоть отбавляй! У оседлых персов есть еще марафии и маспии. Их вождям не нравится возвышение пасаргадов.
– Всему виной тот сон? – прервала отца Мандана, – Из моего чрева растеклась река, залившая столицу и всю Азию… Ты испугался сна?
– Я не боюсь ничего.
– Тогда я возвращаюсь в Пасаргады к мужу, своему Камбису, чтобы утешить отца, потерявшего своего первенца, – заявила дочь царя.
– Езжай, куда хочешь! – махнул рукой Астиаг. Больше нечего опасаться. Вождь одного племени, даже большого, даже искусного в верховой езде и стрельбе из лука, не сможет противопоставить регулярной армии могущественной Мидии ровным счетом ничего. Камбис не сумасшедший, он не осмелится на месть. Астиаг отдавал последние распоряжения, отправляясь в свои покои. – Снарядите караван верблюдов! Отвесьте сундук серебра и отрезы лучшего сукна в подарок, кувшины и чаши, павлина и лучших охотничьих соколов. И скажите персу, что дед умерщвленного младенца так же безутешен, как и его отец. Просто так распорядились боги. И не забудьте объявить траур во всей империи! А по истечении дней плача устройте пир в моем гареме!
Глава 5. Собака и пастух.
Гарпаг, пользующийся абсолютным доверием царя, не мог ослушаться приказа повелителя. Он видел страх в глазах обессиленной Манданы, но не позволил ей даже попытки остановить неотвратимую судьбу. Когда она схватила его за руку, сановник оттолкнул царевну, хоть и знал, что вскоре пожалеет об этом, и она никогда не простит его… Даже понимая, что он всего лишь пешка в руках всемогущего царя, десница и охотничий пес Астиага.
Теперь, когда он держал в руках корзину с укутанным в пурпурное покрывало младенцем, оставшись наедине с обреченным по царской воле малышом, он заметил, что решительности поубавилось. Он сошел с колесницы, бережно неся корзину, боясь навредить младенцу, которого должен был убить.
Одно дело – сражаться в бою даже с превосходящим врагом, стоять перед лицом неминуемой смерти под градом стрел и убивать покусившихся на замыслы государя, а другое – лишить жизни невинное чадо.
Неужто сон Манданы вещий, и этот отпрыск трех царских родов – Лидии, Мидии и Персии, этот гибрид несовместимых враждующих кровей, действительно настолько опасен, что приговорен к смерти еще до того, как открыть глаза и увидеть принадлежащий ему мир.
Это крохотное ничтожное существо, не способное себя защитить, так напугало жрецов, что эти шарлатаны и дармоеды, дабы оправдать в глазах царя свою полезность, убедили Астиага в опасности, исходящей от этого мальчика.
Как это могло произойти? Как они довели до такого изуверства разумного прежде воителя и архитектора, Астиага, держащего в руках империю? Когда он стал столь подозрительным, что не щадит собственного внука? Безумный Астиаг…
– Пастух, чья это отара? – спросил сановник, остановившись у ручья, куда прибилось стадо овец для переправы вброд. Пастух запыхался и потому ответил не сразу.
– Царя… Здесь все его, на этих землях. Оазис дивный весь – его домен. Собаки только здесь мои… И слушают меня беспрекословно. Скажу – набросятся и разорвут любого вора. – присмотревшись, он добавил, – Тебя я знаю, ты – Гарпаг! Герой империи и знатный воин! Я служил под твоим началом во время осады Ниневии!
Пастух почтительно поклонился.
– Воин, но не убийца… – покачал головой военачальник, задумавшись о чем-то своем и поправив покрывало в корзине. – Ты, значит, ветеран?
– Да, господин. Тогда ты был хазарапатиш и тысячей командовал! Недосягаемый, суровый! Куда тебе меня запомнить было! Когда вавилоняне-союзники попятились назад, мы по твоей идее сделали высокую насыпь под стену ассирийцам, забрались на курган и быстро одолели их. Тогда еще тебя стрела чуть не сразила! Не помнишь ты меня!
– Не ты ль меня накрыл! Знакомое лицо!
– Я! Верно! Неужели ты узнал! И запомнил мое лицо! Эко диво! Я – Митридат. В честь Митры* наречен.
Гарпаг с некой брезгливостью обнял Митридата, а на глазах пастуха проступили слезы. Сановнику было не до сентиментальных воспоминаний, но он все спросил:
– Так ты не пал! Значит, выжил. Как рана?
– Зажила давно.
– Все ходишь в пастухах чужих отар? Такой храбрец, но почему же не обласкан властью?
Митридат улыбнулся и пронзил своего бывшего командира обжигающим взглядом, но тут же отвел взор, словно скрывая какую-то застарелую обиду. Потом пастух вздохнул, сел на огромный валун, погладил шершавый камень и начал вспоминать вслух:
– У воина с пращой, оторванного от земли каппадокийской в интересах Мидии, тогда был только камень, но не было щита. Я щит добыл в бою. Трофейный. Но ты велел легкой пехоте атаковать. И мы по бескрайней равнине без лишней ноши ринулись прямо на ассирийских всадников. Кто пожалеет крепостных и нищих, тем более из племени вассалов?! И даже щит приобретенный в обозе мне пришлось оставить. А дальше штурм на зубчатые стены, твое чудесное спасение… Да, был я без щита, но сам я превратился в щит. И от стрелы тебя укрыл…
__________________________
