– Да, похоже, на той самой…
– Кошмар… – Огарев перекрестился. – Она жива – неизвестно?
– Неизвестно. А не могла Маша в качестве сувенира эту цепочку прибрать?
– Нет… Она сразу ушла после съемок. А цепь эта… кажется, в общий реквизит ее бросили…
– Спасибо… Если что вспомнишь, позвони.
Савушкин протянул листок с телефоном.
Огарев небрежно сунул его в карман джинсов, пружинисто встал и молча вышел, не оглядываясь.
8?е число. Вечер
Хлопухин уже второй день находился под впечатлением от встречи с сыщиками. Он чувствовал смутную опасность, которую не мог мысленно оформить. В общем, крутились подозрения, что его могут привлечь за то, что он гавкал на исчезнувшую Машку. Самое страшное – это если на суде потребуют, чтобы он показал, как он лаял. Кажется, это называлось «следственный эксперимент»…
С этими дурными мыслями Гриша поднялся на свой этаж, подошел к двери. И тут же увидел прислоненный к ней объемный конверт с надписью типографским шрифтом: «Грише Хлопухину». Оглянувшись, он поднял конверт, вошел в квартиру. На кухне сразу открыл его. Из конверта выпал фрагмент цепочки, очень похожей на ту, которой была прикована Маша в фильме. Хлопухин вслух посчитал количество звеньев.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть…
Он примерил на руку. Но для браслета не хватило длины.
– Ни туда, ни сюда…
Почесав затылок, он снял трубку телефона, набрал номер Савушкина.
– Никита Алексеевич! Это Хлопухин! Тот самый. Мне конверт подложили под дверью, с моей фамилией. А там цепочка. Кусочек… Шесть звеньев. Принести показать? Хорошо, принесу…
Он положил трубку, задумчиво посмотрел на черные ногти, потом вскочил, прошел в ванную, схватил щеточку, стал остервенело вычищать грязь из-под ногтей.
А Савушкин, положив трубку, вновь тупо уперся в свой рисунок. Тихо вошел Белозеров.
Савушкин разговаривал сам с собой:
– И чего мы заморочились с той цепью! Может, она сейчас где-то над бабушкиным унитазом ржавеет!
– Привет оперсоставу!
Савушкин не отреагировал. Белозеров подошел к столу, внимательно посмотрел на «поле битвы» со стрелами, действующими лицами, похвалил.
– А что – похожи! А это что за негр? – Он ткнул в черный профиль. – Новый подозреваемый в деле?
– Хомо инкогнито, – с нарочито неправильным ударением пояснил Савушкин.
– Японец, что ли? – удивился Белозеров.
– Человек неизвестный… Латынь… Выходит так, Митрич, что некий телезритель или участник киносъемок, посмотрев фильм, раздобыл ту самую цепь, а может, и прикупил похожую в хозмаге… И вот спустя шесть лет этот «японец» наконец решился в реальности ощутить, прочувствовать то сладострастное возбуждение, испытанное при виде съемок истязаний девочки в подвале. И испытать уже ни с чем не сравнимые переживания.
– И явно сексуального характера, как отметил бы старина Фрейд! – продолжил Белозеров.
– Пять баллов, коллега, хоть ты и не знаешь латынь! – похвалил Савушкин. – И вот этот извращенный поклонник юного «таланта» девочки Маши, дождавшись ее совершеннолетия, каким-то образом вошел к ней в доверие. Узнал печальное продолжение истории «звездной болезни», от которой у Маши был психический срыв. И предложил план изощренной мести: напугать до полусмерти мачеху и ее сожителя Курбана, который намеревался прописаться в квартире ее покойных отца и матери. Маша, натура пылкая и непредсказуемая, согласилась… Дальше они воспроизвели все «декорации» и детали, даже платье нашли похожее. И вот этот тип становится режиссером таинственного жуткого кино. Триллера! Но в самый кульминационный момент видеосъемок обезумевший поклонник пошел дальше и, не в силах совладать с собой, перерезал жертве горло.
– Да он с самого начала задумал ее убить… – убежденно заметил Белозеров. – А как завел Машу в подвал, пути назад для него уже не было…
– Верно, типичная психология самооправдания маньяка… – тут же согласился Савушкин. – А потом, не в силах расстаться с девушкой, уволок куда-то ее тело. Возможно, она еще была жива… Да, кстати, уже выяснили: группа крови, найденная в подвале, совпадает с Машиной – вторая!
– Ну, и кто этот постаревший педофил?
– А ты до сих пор не понял?
– Не томи, Штирлиц!
– Сосед! – эффектно произнес Савушкин. – Роман Кухаркин. Бывший интеллигент. Цепь купил в специализированном собачьем магазине. Цепочка американская для бойцовских пород. Я сам видел такую… Хотел купить, ну, блин, дорогая, полторы тыщи рублей, пожалел денег. Куда я ее потом присобачу?
Белозеров скептически усмехнулся.
– Эту твою версию можно «присобачить» и к сценаристу, и к Огареву, и к Курбану…
– Ты обратил внимание, как потрепана коробка от пленки с фильмом, который мне принес Роман? – продолжал отстаивать версию Никита.
– И что – из-за этого будем задерживать?
– Пока не стоит.
– Говоришь: не стоит. А если еще кого заколбасит? – засомневался Белозеров.
– Нет… Это маньяк особой, редкой категории – маньяк-однолюб, романтик. Он осуществил свою давнюю, и единственную, мечту – и все. Он выгорел изнутри. Теперь он будет маяться, а мы ему слегка поможем, будем без всякой причины вызывать на допросы, все вокруг да около… И он помучится – и сам придет с повинной. Не веришь? Давай поспорим, а? На ящик коньяка? Пить будем всем отделом: за союз милиции и прокуратуры!
– Согласен… Но если узнаю, что применялись силовые методы, заведу на тебя уголовное дело, – серьезным тоном предупредил Белозеров. – Хоть ты мне и друг.
– А меня, Митрич, вообще-то, отстранили от дела. Я только в качестве консультанта.
– Я помню… Прокурор приказал завести уголовное дело по факту незаконного проникновения в жилище и хулиганских действий с использованием служебного положения.
Число то же
Вечером в квартиру одинокого холостяка Романа Кухаркина кто-то позвонил. Хозяин, шаркая, одетый в домашнее, то есть в длинные шорты и футболку, приоткрыл после трехминутного выжидания дверь. Природная цепкость взгляда позволила ему сразу заметить белый конверт на пороге. Никого рядом не было. Ни шагов, ни звука. Роман осторожно взял послание, понюхал (тротилом не пахло). При пальпации почувствовал что-то твердое, после чего быстро закрыл дверь. На кухонном столе Роман вскрыл ножницами конверт. Заглянув внутрь, он увидел четыре звена цепи. Той самой. Он взял ее за кончик, как змею, с гримасой ужаса и отвращения… Она сверкнула в луче от настольной лампы. Неожиданно громко зазвонил настольный телефон. Роман вскочил, выронил цепь, она упала на грязную после ужина тарелку и расколола ее. Роман порывисто схватил трубку.
– Кто это?! – с дрожью спросил он.
В ответ услышал короткие гудки…
Ноги у Романа подкосились, он буквально сполз по стене на пол. И завыл, как может выть только глубоко одинокий и порочный человек.
В тот же вечер Варвара и Курбан, как обычно, сели за стол ужинать. Именно ужин скреплял их двойственный союз, в котором уже ничего человеческого не оставалось. Варвара сунула опостылевшему «другу» кусок черного черствого хлеба и сморщившуюся от долгого ожидания сардельку.
Курбан, терпеливо наблюдавший эти приготовления, возмутился.
– Чё ты мне свинью суешь?
– Это из коровы… – ледяным голосом отозвалась Варвара.
– Это свинья! – Курбан понюхал, брезгливо отодвинул тарелку. – Фу-у, вонище…
– Сам ты свинья! – с удовольствием (сам напросился) произнесла Варвара. – Может, тебе хаш приготовить? И мента позвать? До сих пор полы отмыть не могу!
Перебранку прервал телефонный звонок.
Варвара взяла трубку.
– Добрый… – буркнула она. – Откуда? От нотариуса? Спасибо… Курбан, почтальон от нотариуса письмо под дверью положил. Иди возьми!
– Ага, нашла дурака!
Курбан демонстративно уставился в окно.
– Тогда прописки в моей квартире не увидишь, как свинья своих ушей! – сказала Варвара и одарила змеиным взглядом.
Курбан вспотел и пошел на попятную.
– Ты злая женщина… Но я все равно люблю тебя, как великий поэт Фирдоуси любил своих жен!
– Я тебе сейчас дам жен!
Варвара игриво замахнулась кухонным полотенцем.
– Ты для меня – единственная!
– Марш за дверь! – вальяжно приказала Варвара.
Курбан угодливо поплелся исполнять приказание, открыл дверь, вышел на площадку. А Варька мгновенно скрылась в туалете.
Перед дверью лежали два подписанных пакета: «Курбану Степановичу Алиеву» и «Варваре Шпонке».
Курбан оглянулся, осторожно взял пакеты за кончики, ощутив их тяжесть, и сразу понес на кухню.
– Варьчик, а ты где-е? – запел он. – Опять в туалетик спряталась, проказница. И что ты там делаешь…
Послышался шум воды в унитазе.
– Открывай! – отозвалась из туалета Варвара.
Курбан подергал ручку туалета.
– Не открывается! Заело? Сейчас топорик принесу.
– Конверт открывай, дурень.
– А какой? Тут целых два… О, тебе и мне. «Курбану Степановичу Алиеву» и «Варваре Шпонке».
– А почему мне без отчества? – недовольно спросила Варвара.
– У нас на Кавказе женщине отчества не надо! – пояснил Курбан.
Варвара, озлобленная, вылетела, как бык на корриду.
– Где они, черт возьми?
Курбан прощупал пакет, ощутив что-то твердое.
– О, там, наверное, сургуч… О, много сургуча! Оч-ч-ень важ-ж-ный документ!
Он открыл конверт, оттуда выпал кусок цепочки в пять звеньев.
– Какой-то цепочка. – Курбан удивленно вскинул брови.
– Какой-то… – зло отреагировала Варвара. – Открывай второй!
Курбан послушно открыл второй конверт, заглянул, вытащил цепь уже в десять звеньев.
Курбан расхохотался.
– О, и тут цепочка. У тебя такой большой – женский цепочка! Ой, какой-то шутник… Любовника завела?
А Варвара мрачнее тучи: дурак Курбан, конечно, ничего не знает и в простоте душевной взял оба фрагмента цепи, примерил, чтобы соединить. Соединить, придать товарный вид – и продать. Мозги заточены – русским не в пример.
– Слушай, давай соединю два!
Он нашел в шкафу плоскогубцы, попытался рассоединить звено.
– Большой будет, куда-нибудь прицепим…
– Да заткнешься ты когда-нибудь?! – не выдержала Варвара. – Ты что – не видишь, что это за цепь?
– Слушай, Варя, так это от нее цепь? Вай…
Курбан сокрушенно покачал головой.
– Зачем нотариус прислал? Он – дурак, что ли?
– Какой нотариус! – простонала Варвара.
– Не бойся! – вдруг воскликнул Курбан. – Я сейчас сделаю мужской поступок!
