То, что случилось потом, я до сих пор не могу себе объяснить: самоуверенность ли новичка, небесные ли глаза, которые, я точно знал, наблюдают сейчас за мной, – но решение пришло внезапно и было исполнено тотчас же.
Убедившись, что Иваныч теперь не помешает, я задрал нос машины и отклонил ручку до упора вправо. Близкая поверхность земли опрокинулась, пронеслась над головой, обернулась вокруг самолета и двинулась было дальше, но я двинул ручку в противоположную сторону, остановив вращение, и сам замер, чувствуя, как колотится сердце.
Мы летели над пустырем. Закатное солнце освещало аэроплан медным заревом.
– Ты че, пацан!? – Раздалось в наушниках. – Ты чего творишь?!!
Поседевшие глаза Виктор Иваныча замаячили в зеркальце.
– Ты охренел?!!
– Виктор Иваныч…, – пролепетал я, стараясь выглядеть виновато, но радость от удачной выходки помимо воли выливалась в ехидную улыбку.
– Ты убиться захотел?! – Расходился пилот. – Ты че творишь-то?! А?! Урод!!! Еще и лыбится он! Ты где… Тебе кто… А ну – отдай управление!
– Виктор Иваныч, я… честно, я знал, как нужно!
– Хуюжно!! – взорвались наушники. – Самому жить надоело – и меня решил за собой утащить?!!
Пилот поднял очки и через зеркальце уставился на меня.
– А если б ты штопорнул?! Ты видел, какая у тебя высота?! Щас бы оба догорали у палатки!!
Нужно было спасать положение. Окончить этот день на такой ноте решительно не входило в мои планы. Я лихорадочно соображал, что бы такого сказать или сделать, чтобы пилот сменил гнев если не на милость, то хотя бы на меньший гнев.
– Но ведь хорошо получилось? – Пролепетал я, так ничего и не придумав.
– Погоди. Вот сейчас приземлимся… я тебе покажу, как у тебя получилось! Я тебе так покажу, что…
– Виктор Иваныч, – упрашивал я. – Вы поймите, я не для того, чтобы, а… ну, я не знаю, я…
– Молчи! Чкалов недоделанный! – Прикрикнул пилот.
Я замолчал.
Виктор Иванович взял курс к пустырю.
– Так, – сказал он строго. – Ты где летал раньше? Где обучался?
– Нигде… – пробормотал я. – Первый раз сегодня…
– Ты мне баки не заливай! – Оборвал он. – Так перворазники не летают! Я-то уж знаю. Где летал, спрашиваю? У кого?
– Да нигде, Виктор Иваныч! Честное слово. Просто…
– Хуёсто! – Отрезал пилот. И помолчав, добавил уже чуть менее сурово: «кого только не встретишь… самородок хренов…»
– Виктор Иванович! – Выпалил я, шестым чувством уловив момент. – Если уж я и правда… «самородок», так дайте в последний раз за штурвал подержаться! Ну где вы еще такого встретите? Пропадет ведь талант… А? Ну Виктор Иваныч…
Пилот остолбенел от такой наглости. От открыл было рот, чтобы обрушить на меня поток отборной брани, но не обрушил, а лишь покачал головой: «Ну-у, ну-у… Баранки гну! Ёпта…».
И, помолчав, опустил на глаза очки: «Ладно, валяй. Только смотри у меня!»
Горизонт на западе пылал небесным огнем. Земля под нами растворялась в медно-оранжевой дымке. Самолет в моих руках взмывал и падал, вращался вправо и влево, сверкая крыльями в его последних лучах. Земля то неслась навстречу, кружась и сливаясь в полосы, то оставалась за спиной и густое, ванильное небо, в котором уже угадывалась грядущая ночь, плыло, приближаясь. Меня то вдавливало в кресло, наливая непомерной тяжестью, то я парил в невесомости, удерживаемый на месте лишь ремнями.
Я позабыл об аэроплане. Мне казалось, что это я сам, преодолев притяжение, парю над землей, всемогущий и свободный, чувствуя лишь восторг и упоение, лишь направленный на себя взгляд божественных, небесно-синих глаз.
***
У входа в палатку, рядом с уже знакомым мне ящиком для инструментов, стоял раскладной походный столик. На нем, среди луковой шелухи, картофельных очистков, хлебных крошек, упаковок из-под китайской лапши, полиэтиленовых пакетов и прочей неразберихи стояла газовая горелка, на которой в алюминиевой кастрюльке варилось что-то, источая густой запах тушенки.
У стола стояли Агата с Аркадием.
Агата нарезала хлеб. Перчаток и банта не было на ней. В руках у Аркадия был уже знакомый мне термос.
Почуяв тушенку, я вспомнил, что не ел с утра, и желудок мой свело болезненно.
– Видали воздушную акробатику? – Спросил Виктор Иваныч.
– Видали, – ответил Аркадий. – Решил напоследок обкатать пацана?
– Обкатать…, – буркнул пилот. – Такой сам тебя обкатает!
Он наклонился над ящиком, заглянул в него и скривился недовольно. Затем посмотрел на меня неожиданно пристально и добавил: «Алмаз ты наш неграненый».
– Ну вы, блин, даете… – Сказал Аркадий и отхлебнул из термоса.
– Ты-б дождался хоть ужина, – укорил Виктор Иванович. – Хлещет уже…
Я уставился на термос, потом на Аркадия, затем на аэроплан… и только тут понял, что Аркадий пьян, кажется, с утра.
– А я что? – Возразил тот, как ни в чем не бывало. – Может же рабочий человек…
– …Ой, все, – махнул рукой Виктор Иваныч. – Иди с глаз моих. – И скрылся в палатке.
Ко мне подошла Агата: «А ты хорош».
Сердце мое забилось, но я только пожал плечами и заявил с самым независимым видом: «Спасибо, но… наверное, просто повезло…»
– Я Агата, – сказала Агата и протянула нежную, уютную ладошку.
– Йорик, – ответил я, не сразу выпуская ладошку из своих рук.
Какое-то время мы стояли молча.
– Ну… – Замялся я, не зная, что делать дальше. – Я, наверное, пойду…
– Куда? – Удивилась Агата. – Ты же весь день, наверное, не ел. Скоро ужин…
– Ничего-ничего, – ответил я, обмирая, – я и не голодный…
Агата подняла на меня свои дивные, с поволокой глаза: «А я вам жаркое приготовила».
***
Лягушки в шахтном отстойнике надсадно горланили, чуя приближение ночи. Утки притихли в камышах. Комары тонко звенели, виясь столбами в предвкушении нашей крови.
Мы сидели у костра. Агата и я – под одну сторону, Аркадий со своим термосом и Виктор Иваныч – по другую.
На столике в алюминиевых тарелках густо дымилось только что снятое с огня жаркое с тушенкой, лежал нарезанный хлеб, пучок редиски, стояли бутылки с водкой и одна – с вином.
– Ну что, ребятки? – Сказал Виктор Иваныч, поднимая стакан.
В свете костра, со своей черной, с проседью, бородой, он походил на цыгана.
– Сегодня мы все хорошо полетали. Много людей повозили. К тому же, бесплатно… Поэтому люди остались довольны, ну и мы… Потому что не для себя летали, а чтобы вспомнить нашего друга, – человека хорошего, – который много хорошего для нас сделал, и который, наверное, на нас не будет в обиде… Да, Игорь? – Спросил Виктор Иваныч у темного неба.
– Игорь всегда любил, – пояснил он, – чтобы человек не просто так летал. А чтобы он с удовольствием летал. Чтобы в нем искра была!
Аркадий наполнил крышку термоса и выпил.
– Всегда ты, Аркаша, не дождешься, когда я тост скажу, – упрекнул Виктор Иваныч.
– Я думал, ты уже сказал, – ответил Аркаша и снова наполнил крышку. – Это за вторую часть будет, – объяснил он.
– Э-э-х, – махнул рукой Виктор Иваныч. – Пока ты тут пьешь я уже забыл, какой тост хотел сказать.
Пилот вздохнул и снова посмотрел в небо: «За тебя, Игорёк». Потом перевел взгляд на меня: «И за тебя, Йорик. Потому что искра в тебе есть».
И выпил.
Мне стало не очень уютно от того, что меня объединили в один тост с покойником, но виду я не подал и тоже выпил. Выпил и Аркадий. Агата, видимо, не употребляла алкоголь, потому что лишь коснулась губами вина в своем стакане.
Ее профиль в свете костра был…
– Черт! – Спохватился я. – Велосипед!
– Твой сосед уехал на нем. – Сказала Агата.
– Как сосед?! – Воскликнул я.
– Высокий такой. С бородкой. Немного седой. Он сказал, ты у него сможешь забрать, когда вернешься. Улица Ленина, шестьдесят восемь «а».
– Ну да, соседний дом, – ответил я. – Но почему он здесь не оставил? Мне-ж пешком теперь целый…
Агата снова посмотрела на меня: «Ты точно не можешь еще остаться?»
***
Костер догорал. Неверные отсветы бродили по лицам. Маслянисто поблескивали пустые бутылки на столе, и тускло – пустые тарелки, пустые стаканы, пустая кастрюля.
– …Когда я наклонился за сигаретами, – рассказывал Виктор Иваныч, уже нечетко выговаривая слова, – и самолет опрокинулся, я подумал – все. Не справился пацан с управлением! А до земли – всего ничего…
Пилот посмотрел на меня.
– Я думал – вот щас приземлимся, и уж я покажу тебе…, – он потряс в воздухе внушительным кулаком, – леща.
– Ничего, ничего, – сказал Аркаша.
– А он, представь, – давай, – говорит, – ещё попробуем! – Воскликнул Виктор Иваныч и хлестнул себя по колену ладонью.
– Эх…, – вздохнул он. – Кого только не встретишь на периферии… Уж какой Игорь был кадр, а этот – еще кадрее. Игорёха так сразу не летал. Сам, сам всему учил!
Я, который до сих пор мог только догадываться о том, что случилось с загадочным Игорем, теперь, улучив подходящий момент, спросил: «Виктор Иваныч! А что с ним случилось? С Игорем?»
Мои спутники замолчали.
Луна поднималась все выше. Уже аэропланы отбрасывали разлапистую тень, и битые бутылочные стекла поблескивали в бурьяне.
– А случилось то, – отвечал Виктор Иваныч, – что был человек – и нет человека.
Он погрустнел, осел на бревне, словно бы в нем прибавилось весу и сразу сделался как-то особенно пьян.
–Было нас четверо, – сказал он задумчиво, – а стало трое…
Затем взглянул на меня: «А потом – снова четверо». – И добавил: «Ты же с нами сидишь? С нами. Во-о-он он ты. На бревне. С Агаткой!» – Виктор Иваныч навел на меня толстый, как ствол пушки, качающийся палец: «Как будто бы Игорек со своих небес слетел».
– Игорь был душой общества, – перебила Агата. – Вы уж позвольте мне, господа, самой рассказать, – обратилась она к своим спутникам. – А то у вас слишком мысль скачет, по пьяной лавке.
Виктор Иваныч поднял широкие ладони в знак согласия.
