В конце прошлого тысячелетия, а точнее в 1997 году, я поступил в Полоцкое медицинское училище, чем начал свою карьеру.
В то время я жил в соседнем городе Новополоцке. Города находились довольно близко друг от друга и строились с таким расчётом, что однажды они сольются в единое целое. Но к моменту, когда слияние стало возможным, начальство городов не поделило власть, и всё осталось на своих местах.
Уже в двухтысячных объединили местные военкоматы, на этом процесс слияния, собственно, и закончился.
Между городами ходили автобусы. Пятёрка и десятка. Каждые тридцать минут на остановку приходил старенький, забитый до отказа «Икарус». В него каким-то чудом утрамбовывалось ещё какое-то количество пассажиров, и автобус ехал до следующей остановки. Там история повторялась, пассажиры, нарушая все мыслимые законы физики, уплотнялись снова. И уже тогда «Икарус» приезжал к моему дому.
Когда дверь его от-грх-гр-тррр-рывалась, то пассажиры, которым не повезло подняться хотя бы в салон автобуса, вываливались наружу, повисали на поручнях, с матюками и стонами старались найти своё место в мире. А в спину их уже таранили те, которым нужно было уехать с моей остановки. И место находилось, и ещё, и ещё немножко…
– А ну-ка, выдохнули, товарищи!
И ещё немножко.
Хорошо, если в спину тебя толкают дюжие работники завода Стекловолокно. Тогда можно поджать ноги, а неведомые силы рабочего класса сами внесут тебя в душное и тесное нутро общественного транспорта. Хуже, когда эти боевые единицы успели прорваться внутрь раньше тебя. Вот тогда биться в каменные спины, обтянутые пахучими пуховиками, совершенно бесполезно. Пролезать под ногами просто опасно – затопчут и не заметят. Остаётся вжиматься в эти спины, отталкиваясь руками и ногами от поручней в надежде, что дверь автобуса зак-к-ргх-гр-оется, не отхватив тебе руки по локоть, и ты все-таки доедешь сегодня на микробиологию.
Потому что следующий автобус через полчаса. А до начала занятий – каких-то сорок минут. А надо ещё доехать. Поэтому – и снова бой, покой нам только снится.
И я такой был не один. С моей остановки автобус штурмовало полдесятка девочек-медсестричек, которым тоже не повезло жить в другом городе. Они безмолвно приняли моё гендерное лидерство, и не раз я возглавлял девичий штурм на «Икарус». Втиснешься, окружённый волнительной близостью (да что там близостью, практически молекулярным проникновением), и стоишь, получаешь удовольствие от процесса поездки. Справа Анечка из третьей группы примыкает к тебе пышной грудью. Слева – Маша, у которой новые духи, и они уже кружат тебе голову, сзади – надёжный тыл в виде мягкой Вероники, а лицом практически соприкасаешься с Валечкой. И это почти поцелуй. Мало ли надо в семнадцать лет. Я окружен цветущим садом, и пусть работники Стекловолокна мне завидуют.
А ещё с моей остановки ездила наша преподавательница по анатомии. О том, что она преподавательница, я узнал только на вторую неделю. Ну штурмует вместе со мной автобус полная тётка за сорок в каком-то бесформенном пальто и противной пушистой шапке. Почему противной? Да лезет эта шапка всем в лицо, когда наполнение салона становится критическим. Стоишь и отплёвываешься от этой то ли крольчатины, то ли нутрии. Я в мехах не разбираюсь.
Проехались пару раз. Хорошо, что не поругались. Потому что 7 сентября я увидел в расписании первое занятие по «Анатомии» и уже через день узнал, что «пушистая шапка» – не кто иная, как Тамара Ивановна. Грозный и придирчивый преподаватель по этой самой анатомии. А я от её шапки отплёвывался.
Тамара Ивановна вплыла в аудиторию, и сразу же её взгляд остановился на мне.
– А-а, – протянула она вместо приветствия.
– Здрась-сьте, – приподнялся над партой я.
– Начнём занятие, – отрезала Тамара Ивановна, всем своим видом давая понять, что рассказывать про наши с ней кульбиты в салоне автобуса однокурсницам совершенно излишне.
Непроизнесённый намёк я понял.
Правда, Тамара Ивановна стала меня стесняться. И если мы с ней оказывались в одно время на остановке, то штурмовала автобус как-то вяло. От этого не раз бывало, что мне удавалось втиснуться, а она оставалась снаружи. Дверь за-а…. (ну вы поняли), а я вижу, какими глазами моя преподавательница провожает «пятёрку», и внутренне холодею. Мне казалось, что в своей неудаче анатомичка обвиняет меня.
Приезжал в училище и тут же объявлял однокурсницам:
– Тамара Ивановна задерживается. Не разбегаться. Приедет следующим автобусом.
Девчонки сонно кивали и валились на парты. Кто – подремать, урвав полчаса тревожного студенческого сна, кто – подучить плечевой сустав.
Через полчаса, сильно опоздав к началу занятия, Тамара Ивановна входила в аудиторию и с укором смотрела на меня:
– Ну что, влез?
Я пожимал плечами. Зачем повторять очевидное?
Тамара Ивановна поправляла сбившуюся набок причёску, грозно обводила взглядом притихшую группу студентов.
– Так, кто у нас пойдёт к доске?!
И от этого вопроса мы прятались за учебниками и атласами Синельникова.
И была одна неделя, в течение которой Тамаре Ивановне особенно не повезло. В понедельник я успел нырнуть в щель между работниками Стекловолокна и дверью, меня внесли в самое сердце салона и относительно комфортно повесили у поручня. Тамара Ивановна не успела и отчаянно билась в каменные зады плечом.
– Граждане, ну чуть-чуть, ну немножечко! – отчаянно взывала она.
Рабочий класс был глух и слеп. Абсолютно равнодушен к проблемам презираемой интеллигенции.
Дверь грохнула, анатомичка осталась снаружи.
Во вторник мы взяли старт почти одновременно. Я – в переднюю дверь автобуса, Тамара Ивановна – в заднюю. Я устроился в кильватере могучей старушки с гроздью авосек в ручищах. Старушка, подобно крейсеру, раздвигала плечами хлипких пассажиров и басовито рычала вокруг:
– Уступите пенсионерке место!
Ей тут же освободили место у окна, а под шумок я втиснулся на крошечный пятачок между сиденьями. Я тогда был строен и гибок как плакучая ива.
Тамара Ивановна ввязалась в битву с парочкой аналогичных старушек на флангах. Но пассажиры сзади оказались покрепче, и старушки застряли на уровне ступенек. Тамара Ивановна попыталась их продавить, за что получила порцию отборных ругательств, проклятий и авоськой по причёске.
– Куда прёшь, молодая?! Следующего автобуса жди!
– Но мне надо! – слабо затрепыхалась Тамара Ивановна.
– Всем надо! – отрезали старушки.
И автобус уехал.
В среду нервы Тамары Ивановны не выдержали. Я умудрился втиснуться одним из последних. Повис, упёршись ладонями в пространство над дверью, а спиной в какого-то потного мужичка, страдающего от похмелья. Пятки мои зацепились за вторую ступеньку, а носы туфель остались висеть над бездной.
Тамара Ивановна осталась снаружи. Одна. Все, кто был на остановке, влезли, а она не смогла. Из передней двери гроздью высовывались рабочие Стекловолокна, в проёме задней, распятый, словно лабораторная мышь на препараторском столе, висел я. Отчаяние в глазах преподавательницы было такое, что я сразу понял: ей попало за предыдущие два дня опозданий. Но что я мог поделать? Худой и не слишком наглый студент-медик. Только упереться спиной в похмельного мужичка, отжимая ещё полсантиметра жизненного пространства.
Этого Тамаре Ивановне показалось достаточно. Дверь уже зашипела, закрываясь, и тут преподавательница с каким-то первобытным рыком бросилась вперёд. Плечом она впечаталась мне куда-то пониже солнечного сплетения, зацепилась краешком сапога за ступеньку, рванула вперёд…
И мы оказались лицом к лицу. Очень близко. Ну, прямо очень близко. А Тамара Ивановна совсем не Валечка. Я покраснел и попытался повернуться боком. Куда там.
– Э-э, – простонал сзади похмельный мужичонка. – Стой спокойно, студент. А то мне и так плохо. Сейчас увидишь, чем я завтракал.
И весь автобус с осуждением посмотрел почему-то на меня. Не на мужичка, а на меня! Но тут понятно. В состоянии похмелья работники завода бывали периодически. И мужичок вызывал сочувствие. А я? А я – непонятная и мутная интеллигенция.
Мне оставалось только сдаться.
Сорок минут мучений. С одной стороны – ароматный, икающий гражданин, так и норовящий положить свою тяжёлую похмельную голову на моё плечо. С другой – твоя преподавательница. Дама за сорок с пышным бюстом, тщательно подведёнными губами и ресницами. Так близко, что честный человек должен уже жениться. А мне семнадцать. И я стараюсь смотреть куда угодно, а не в лицо Тамары Ивановны. Так стараюсь, что к Полоцку у меня затекает вывороченная шея, а рубашка мокрая, хоть выжимай.
Тамаре Ивановне тоже неудобно. Не знаю, какие мысли у неё в голове крутились, но она так же, как и я старательно отворачивалась в противоположную сторону. Автобус ещё изрядно качало на неровностях убитой дороги, и мы периодически ещё плотнее вжимались друг в друга.
Кошмарная ситуация. Кошмарной она была для обоих, видимо, поэтому Тамара Ивановна решила немного разрядить обстановку.
– Ну что, Павел, выучил мышцы плеча? – как бы невзначай спросила она.
– Конечно, выучил, – радостно отозвался я. – Целый вечер потратил, но вызубрил.
На этом обмене фраз наш энтузиазм мгновенно иссяк. Говорить дальше было решительно не о чем. Ну не станешь же в самом деле рассказывать преподавательнице про мышцы плеча, тем более, что на самом деле я их едва просмотрел и планировал «шлифануть» прямо перед занятием.
«А вдруг она прямо сейчас и спросит? – внезапно похолодел я. – Чтоб время зря не терять».
Я взмолился Имхотепу, Гиппократу, Асклепию и прочим медицинским авторитетам, включая академика Павлова. К счастью, идея поспрашивать не пришла Тамаре Ивановне в голову. И мы снова уставились в противоположные стороны.
Я не знаю, как мы дожили до конца дороги. Конечно, автобус останавливался, двери открывались, но с нашей стороны никто не выходил. Наша часть салона ехала до завода. На остановке возле училища мы вывалились из автобуса. Нерешительно постояли, пряча друг от друга глаза. Потом, как и надлежит мужчине, я решительно развернулся и сбежал.
На следующее утро встал пораньше и пришёл на остановку минут за сорок до нужного автобуса. Решил, что разминусь с Тамарой Ивановной во времени, не придётся больше краснеть. Шут с ними, с этими лишними сорока минутами сна. Честь дороже.
Было ещё темно. Сумрачная остановка заполонялась мрачными мужчинами и сонными женщинами. Кое-где поблёскивали огоньки сигарет. И у самого края стояла до боли знакомая фигура в огромной пушистой шапке. Я развернулся и спрятался за киоском, пока меня не заметили.
К счастью, уже в октябре я устроился санитаром в Полоцкую больницу. Стал часто оставаться на дежурства, на ночь, а уже оттуда бежать на занятия. Пару раз к дверям училища меня с шиком и скрипом тормозов подвозила районная скорая помощь. Мы ещё встречались с Тамарой Ивановной на занятиях, но это было уже не то. Яркость впечатлений быстро погасла. Кроме того, на место Валечки, Маши и Лены заступили медсёстры хирургического отделения Юля, Танечка и Наташа. А им было уже двадцать лет! Взрослые и умудрённые опытом, они быстро взяли меня в оборот.
В зимнюю сессию мы сдали анатомию и с Тамарой Ивановной больше не встречались.
Сейчас мне за сорок.
И я иногда думаю – ну какие же мы все были тогда глупые, стеснительные и зажатые. Ведь из-за такой в сущности чепухи переживали.
Ничего святого
Врачи тоже люди. Они спят, едят, болеют. Иногда даже злятся, страдают и выходят из себя. Совершают поступки, за которые им потом стыдно. Среди них бывают хамы, невежды, алкоголики и святые. Я знаю как минимум одного врача общей практики, которого можно назвать святым, но он, к сожалению, умер примерно четыреста лет назад.
Ивана Сергеевича, врача одного известного в стране онкологического центра, я знаю лет десять. Мой бывший сослуживец Володя, с которым мы вместе когда-то месили грязь белорусских полигонов, после первого контракта ушёл на гражданку, стал врачом-онкологом, а Иван Сергеевич был у Володи заведующим отделением.
Приехал я как-то к приятелю за очередным пакетом историй, сидели мы в ординаторской, пили кофе, я записывал. Иван Сергеевич подсел, добавил свою историю, предложил печеньки, которые его жена испекла. Так и познакомились.
Милейший человек. Исключительно вежливый, внимательный. Из той породы врачей, которую принято называть старой или советской закалки, хоть к тому времени, когда Иван Сергеевич окончил медицинский вуз, страны Советов не существовало. Каждый раз при встрече он неизменно желает:
– Вы, если что, обращайтесь. Но не дай Бог, конечно.
Учитывая специфику его работы, действительно не дай Бог.
А потом я на пару лет выпал из этого знакомства. Бывает так, закрутишься, дела навалятся. Новые должности, новые заботы. Нет времени на старых приятелей. А у них тоже работы по горло. На Новый год или день рождения прилетит скупая СМС-ка, или в ВК свалится картинка с букетом и бутылкой коньяка. Мол, помним, любим. Но некогда.
Встретимся потом. На пенсии.
А недавно звонит Володя, и голос у него взволнованный:
– Слушай, у тебя же были какие-то знакомые из органов!
– Не были, а есть, – осторожно отвечаю я.
А сам уже представляю, что Володя кого-то пристукнул, и мне сейчас искать лопату, ехать в лес и помогать ему труп прятать. А на улице, между прочим, дождь идёт.
– Надо помочь Ивана Сергеевича вытащить. Его в милицию забрали.
– Что-то серьёзное?
– Я точно не знаю, не силён в этих казённых формулировках. Но, кажется, нанесение лёгких телесных повреждений и хулиганство.
Я вспомнил седого полного Ивана Сергеевича, неизменно вежливого и тихого, исключительно воспитанного человека. И удивился ещё сильнее.
– А чего он нахулиганил? Кому нанёс телесные повреждения?
– Тут целый триллер, – вздохнул Володя:
«Года полтора назад попала к нам в отделение девочка. Ну, ты знаешь нашу специфику. Так вот – полный набор. Химиотерапия, облучение, пересадка. Уже всё попробовали. Тянули ребёнка как могли. Детские кое-как отмучили лет пять. Передали нам по возрасту, чтоб мы мучили дальше. И досталась она как раз Ивану Сергеевичу. Поразительно мужественный человечек. Сама зелёная вся, руки капельницами исколоты, а нам улыбается, благодарит каждый день за нашу работу. Ты же знаешь, нам нельзя с пациентами налаживать эмоциональные связи. Они у нас нередко умирают, так что стараемся держаться подальше. А эта девочка прямо всех покорила. Мы в доску разбились, чтоб её спасти. И вроде бы стало получаться. Вышли на стабильное состояние, потом пошла на поправку. Затем внезапное ухудшение. И после новых обследований у нас опустились руки. Спасти её могла только операция в одной заграничной клинике. А стоит эта операция как две квартиры в столице.
Родители девочки тоже молодцы. Тут же бросились на все специализированные сайты, телевидение, радио. Подключили всех, кого можно, набрали кредитов в банках, продали всё. Наскребли на операцию. Ты, наверное, в интернете видел проекты по сбору денег. Так вот, и тут такое было.
Собрали. И недели две назад наша пациентка улетела в Германию.
А два дня назад у нас умерла другая пациентка, за жизнь которой мы долго боролись. Ехали вечером домой в отвратительном настроении. Иван Сергеевич высадил меня у метро, а сам заехал на парковку торгового центра. Говорил, что нужно продуктов на ужин прикупить. Дальше мне свидетели рассказывали.
Только Иван Сергеевич из машины вышел, как к нему тут же подскочила плохо одетая дама с распечатками в руках. И, показывая эти бумажки, принялась клянчить деньги на лечение ребёнка. Глянул Иван Сергеевич на листки, а там портрет той самой девочки, которую мы в зарубежную клинику отправили. А попрошайка ноет, жалуется на жизнь, на то, что у неё дочь умирает.
И у Ивана Сергеевича, что называется, забрало упало. Свидетели говорят, что он сгрёб эти листки и принялся дамочку за волосы таскать и листками в лицо тыкать. Тут же подлетели мрачные типы, которые, оказывается, охраняли попрошайку. Но Ивана Сергеевича было уже не остановить. Он принялся бить типов. В него словно бес вселился. Подобрал какую-то железяку, гонял этих бандюганов по всей парковке. Свидетели вызвали милицию, и нашего Ивана Сергеевича повязали.
Попрошайки пишут на него заявление. А мы всей больницей ищем знакомых из органов. Вот я и звоню тебе. Поможешь?»
Знакомые нашлись. Не у меня, а у одного из руководителей центра. Иван Сергеевич отделался минимальными потерями. Девочка вернулась из Германии и приходила в клинику благодарить своих спасителей. Кажется, всё закончилось хеппи-эндом.
А вчера возвращался я домой и решил заехать за продуктами в торговый центр. На парковке подскочила ко мне цыганка с распечатанными портретами лысого от химиотерапии и облучения измождённого, но явно славянского ребёнка. И принялась хорошо поставленным голосом клянчить на лечение.
Бить я её, конечно, не стал. Прогнал. Она пробормотала мне вслед какое-то цыганское проклятие и побежала к следующей машине. На душе стало гадко.
Что за люди распечатывают портреты чужих больных детей и попрошайничают, вызывая жалость сердобольных прохожих? Неужели нет у них веры, что в потустороннем мире им всё это припомнят? Неужели нет ничего святого?
Истории из-под микроскопа
Мои коллеги, работающие в различных клинико-диагностических лабораториях страны, нередко завидуют врачам-лечебникам.
– У них столько интересных историй, случаев. Им всегда есть, что тебе рассказать. А у нас – сплошные пробирки, мазки, копрограммы. Юмор такой специфический, что поймёт только специалист из такой же лаборатории.
Недавно заглянул ко мне в кабинет врач лаборатории Юра и торжественно выложил на стол несколько исписанных листков.
– Вот. С историей массовой битвы санитаров с вэдэвэшниками в приёмном покое это не сравнить, но интересные случаи есть.
