Александр Попов "Последний рассвет Севера"

Последний рассвет Севера
Александр Попов

Боги покинули Север. Слепые норны больше не плетут нити судеб. Но люди остались. Сотканные из противоречий. Такие разные и в то же время такие похожие. Кто-то жаждет мести. Кто-то устал проливать кровь и хочет лишь покоя. Кто-то стремится удержать с таким трудом завоёванную власть. Не плохие и не хорошие – они просто люди со своими слабостями и желаниями.

Александр Попов

Последний рассвет Севера

Прелюдия

Тот не годится для битвы,

кто никогда не проливал собственной крови,

не слышал, как хрустят его зубы под ударом врага,

и не чувствовал на себе веса тела противника

Роджер Ходевенский. Хроника

Прелюдия.

Жизнь, как она есть -

всего лишь мечта об отмщении.

Поль Гоген

Старый орк сидел на настиле из шкур в небольшом шатре, заполненном всякого рода ингредиентами, от редких трав и кореньев и до высушенных частей тела необычных, а порой даже ужасающих животных. Из одежды на нём были лишь кожаные штаны и накидка из шкуры белого медведя, заканчивающаяся на его голове верхней частью медвежьего черепа с впечатляющими трёхдюймовыми клыками. В центре шатра пылал зеленовато-жёлтым пламенем костёр, разнося сквозь отверстие в верхушке шатра запах каких-то трав и ингредиентов. На шкуре перед жрецом лежали разбросанные кости почти правильной кубической формы. Их было шесть. Он бросал их так уже много лет, и всякий раз они говорили ему одно: жди. Время ещё не пришло. Однако на сей раз внимание старого орка привлекло изображение летучей мыши, выпавшее на одной из костей: то был знак Бога Тьмы: великого Джгхарра. Он единственный из всех был отмечен на этих костях и считался покровителем клана Вепря и сильнейшим из Богов. Однако вот уже не один век он не являлся поклоняющемуся ему клану Вепря – с самого изгнания народа зеленокожих в Пустоши. Многие вообще считали, что он покинул их народ, однако жрец верил: этот день ещё настанет. Вторым символом был Топор войны, который, как нетрудно догадаться, предвещал кровавую войну, в которую окажется втянут народ зеленокожих.

Вдруг полог шатра чуть приоткрылся, и туда просунулась здоровенная голова орка. Он уже начал говорить, когда служитель Джгхарра обернулся и так посмотрел на воина, что у того мигом отпало всякое желание общаться с говорящим с Богами:

–Убирайся, – дрожащим от злости и напряжения голосом прорычал жрец, – не видишь, я занят!

Непрошеный посетитель недовольно пробурчал что-то насчёт полоумного варлока себе под нос, но всё же послушался слуги Богов. Жрец тут же вернулся к созерцанию костей.

Неожиданно полумрак, царящий в шатре, слабоосвещённом небольшим обложенном камнями костром, сгустился; под потолком весело заплясали тени. Когда тьма сделалась почти непроглядной, в ней вдруг загорелись две небольшие алые точки. Они располагались недалеко друг от друга, на высоте примерно шести с половиной футов, из чего можно было предположить, что это глаза. Постепенно вокруг глаз стали складываться очертания, являющие собой абсолютную, непроглядную черноту и смутно напоминающие человеческую голову. Потом также появились плечи, и вскоре в дальнем от плотно прикрытого пологом входа конце шатра, словно по волшебству нарисовались очертания высокой худощавой фигуры. Единственными цветами, которые позволило себе странное существо, оставались два блекло-алых глаза, которые на фоне черноты казались ярче чистейших рубинов.

Лицо орка исказилось сначала в гримасе страха и удивления, затем – в восхищении. Едва осознав, кто явился к нему сегодня, старый жрец мгновенно рухнул на колени и замер, не смея поднять глаз на явившегося.

–Взгляни на меня, – прошелестел, да, именно прошелестел, совсем негромко, так, как ветер играет опавшей осенней листвой, прибывший. Тень слегка качнулась вперёд, лишь затем, чтобы долю мгновения спустя вернуться в изначальное положение. – Мне надо быть уверенным, что ты не просто слышишь, но слушаешь меня, Гримрок, мой слуга.

Орк вздрогнул: уже более полусотни зим никто не именовал его этим именем, хотя, чего удивляться, учитывая, кто с ним говорил.

–В-в-влад-д-д-д-ыка, – не в силах сдержать слёз и запинаясь, пробормотал жрец. – Ты не бросил нас, ты явился! Я, я всегда знал, что ты придёшь к нам! Я знал, я верил!…

–Довольно! – голос вдруг сделался сильнее. – Время пришло. Пророчество скоро сбудется. Сейчас я всё ещё слишком слаб и не смогу вам помочь, но ждать больше нельзя, – слова уже не шелестели, а грохотали подобно лавине. – Время пришло! – провозгласил Тёмный Бог…

Мятеж подавлен

История эта началась в забытом всеми Богами городке Бьёргвине на самом севере государства, именуемого Хьяланд. Раньше земля эта была занята свободными и многочисленными племенами орков, но минуло уже несколько веков с тех пор, как жалкие остатки некогда могучего и гордого народа были изгнаны армиями людских королевств в северные ледяные Пустоши и обречены на медленную, но верную смерть. На юге, через море Мечей, являющееся, по сути, большим заливом, отделяющим Север от того, что хьяландцы презрительно называли низовыми землями, расположились богатые торговые города. Они соприкасались с Хьяландом в том месте, где Туманные горы, почти доходя до моря Мечей, обозначали границу Севера и Юга, на которой уже не один год обильно лилась кровь. Западные границы королевства омывались холодным Великим Океаном, пересечь который не удавалось ещё никому из мореходов, а на восход длань Хьяланда простиралась до высоких и малопригодных для жизни Туманных гор.

Правил в то время Хьяландскими землями король, именуемый Вебранд и носящий гордый титул «Бесстрашный», который он, надо отметить, всё же сполна заслужил. Однако в народе короля окрестили другим, менее звучным титулом – Безухий. «Титул» этот получил он, как не трудно догадаться, из-за того, что много лет назад, ещё в молодости, в сражении ему начисто отсекли левое ухо. Был Вебранд почти шести с половиной футов ростом, голубоглаз; волосы его были пышными, длинными, прекрасного золотистого цвета и спускались чуть ниже плеч. Властителя Севера можно было бы назвать красивым, однако всё портил уродливый шрам, пересекавший лицо от подбородка до правого виска. Этот шрам, ровно как и несколько других, украшавших его торс, он получил во время подавления приснопамятного мятежа, как утверждают летописи, от топора одного из конунгов[1] повстанцев, которого Вебранд, несмотря на тяжёлую эту рану, смог зарубить. Был он также весьма умён, до безумия бесстрашен в битвах, но при всём этом чрезвычайно жестоким и подозрительным, даже по отношению к своим приближённым, а уж о том, как король обходился с врагами, я и вовсе предпочёл бы умолчать. Скажу лишь, что враги, попавшие к нему в руки живыми, имели обыкновение расставаться с жизнью не самым быстрым и весьма болезненным образом, в особенности, когда правитель был в плохом расположении духа.

Однако, учитывая обстоятельства в королевстве, при которых он короновался, Вебранду было трудно не стать жестоким параноиком. Его отец, Гудмунд, был одним из сильнейших конунгов северных земель – в те времена Хьяланд ещё не стал единым и довольно крупным государством, тогда это был лишь богатый и крупный по меркам Севера торговый город, который и стал впоследствии столицей Хьяландского королевства. Однажды, после удачного похода на юг, который принёс Гудмунду славу великого воителя и сделал его богатейшим из северных правителей, он созвал конунгов, их родню и приближённых на пир в честь успешного похода. В тот день хмельное пиво и дорогие заморские вина лились рекой, а ночью, когда вся знать северных земель отсыпалась после пьянки, отряд воинов по приказу Гудмунда перерезал их всех, а земли большинства правителей он сумел прибрать к своим рукам. Так и получилось, что спустя всего лишь год земли и богатства Гудмунда несравненно возросли, а сам конунг возложил на себя корону. Правда, властью он наслаждался недолго: чуть больше двух лет спустя, во время попытки подчинить одного из непокорных ярлов[2], король с отрядом телохранителей попал в засаду и был убит.

Со смертью короля, доселе покорные его железной воле, но всё ещё лелеющие в сердцах мечты о возвращении былой независимости, оставшиеся вживых родичи убитых Гудмундом конунгов, отказались признавать власть его сына, Вебранда. Они надеялись, что молодой и неопытный король побоится вступать в войну одновременно со множеством непокорных вождей, но Вебранд сумел быстро показать непокорным, что шутки с ним плохи: мятеж был подавлен с невиданной доселе в этих краях жестокостью. Правда, расчеты Вебранда оказались также неверны: жестокие массовые казни не утихомирили бунтовщиков, но заставили вступить в их войска многих карлов[3], ранее исправно плативших подати в казну Хьяланда. В конце концов, за долгие четыре лета кровавой и жестокой междоусобицы мятежников удалось одолеть. Итоги этого восстания оказались плачевными для обеих сторон: земли непокорных конунгов почти обезлюдели, а тела их самих и их родни украсили виселицы на площадях столицы, но и из воинов, участвовавших в подавлении мятежа, вернулась лишь половина.

Итак, в этом захолустном городке на берегу моря Мечей и был рождён человек, чьё имя по всему Хьяланду и далеко за его границами и по сей день произносят с почтением и страхом, опасаясь обратить на себя внимание бессмертного духа его. Рождён он был в ничем непримечательном, небогатом, пожалуй, даже бедном доме, обычной человеческой женщиной, которую звали Далия, и наречён Хельге, в честь одного из великих конунгов древности. Лицо Хельге вполне было можно назвать привлекательным: в меру тонкие губы, прямой нос, острые резко очерченные скулы; молочно-белая, как и у большинства северян кожа. Волосы его были русыми, пышными; глаза – серо-голубыми, имеющими свойство в зависимости от настроение юноши менять свой цвет от «мышиного» до почти темно-синего. Но телосложение парня было немного нескладным: юноша был весьма высок, но при этом чрезвычайно худ и узкоплеч, что вкупе с бледной кожей делало его внешность несколько болезной.

Отец Хельге за несколько лун до рождения сына был призван в королевское ополчение, и вскоре отряд, в котором он служил, был отправлен на запад Хьяланда для подавления мятежа. Одному из знакомых Далии, который жил в этом же городке и подавлял ярлский мятеж вместе с её мужем, повезло возвратиться домой. Этот ополченец и принёс весть о гибели отца Хельге. Далия была безутешна. Она осталась одна с маленьким сыном на руках, и первое время друзья бывшей семьи помогали овдовевшей женщине, кто чем мог. Вот какую историю гибели её мужа, увиденную, как он утверждал, им лично, поведал вернувшийся в родной город воин…

В тот промозглый осенний день хлестал сильный холодный дождь, воины дрались, по колено утопая в грязи. Вебранд рубился в первом ряду хьяландского войска. Сзади и по бокам его прикрывали три сотни вооружённых тяжелыми секирами латников королевского хирда[4], на найм и содержание которых скупой в других делах король не поскупился. Плохо подготовленные повстанцы, вчерашние крестьяне (большинство лучших воинов мятежников уже окропили своей кровью поля прошлых сражений), один за другим падали под смертоносными ударами секир, раскалывавших черепа вместе с дрянными шлемами, словно сухие полена. Вскоре центр войска мятежников сильно прогнулся – ополченцы не горели желанием лезть под смертоносные лезвия секир. Однако на флангах успех сопутствовал мятежникам: зная, что там стоят остатки ярлских дружин, в которых служили весьма опытные и хорошо снаряжённые воины, король бросил туда своих ополченцев, коих, в отличие от хирдманнов и прочих профессиональных воинов, ему жалко не было. Большинство повстанцев понимало, что их война проиграна, поэтому, когда кто-нибудь из воинов Вебранда оказывался в глубине вражеского строя, его старались не убивать, а оглушить и утащить в лес, в надежде потом заплатить пленниками за помилование. Битва шла почти на равных, пока Вебранд, а трусость не относилась к многочисленным его недостаткам, словно берсеркер, не отбросил щит, и не бросился на вражеский строй с одной лишь секирой, проревев древний воинский клич:

–Ver thik, her ek kom![5]

Оружие короля так и мелькало, словно это была не тяжёлая секира, способная разрубить латника от плеча до паха, а простая палка. В свете факелов залитый чужой и своей кровью Вебранд с безумной улыбкой на губах был подобен кому-то из Богов… или же демонов. Окружавшие его повстанцы попятились и воодушевлённые королём хирдманны громогласно подхватили клич и бросились следом за Вебрандом на стену вражеских щитов. В течение нескольких минут войско повстанцев оказалось рассечено на две части – словно огромный клинок разрубил пополам плотные ряды войска и оставил образовавшуюся прореху истекать кровью. Боевой дух мятежников, и до того бывший не на высоте, сейчас окончательно улетучился, и они дрогнули. Вскоре отступление превратилось в беспорядочное бегство: первые ряды, пытаясь сбежать от преследующих их врагов, сминали, расталкивали, топтали собратьев по оружию. Сражение быстро и неотвратимо превращалось в резню. Некоторые опытные и закалённые в сечах повстанцы пытались восстановить строй, сбиваясь плечом к плечу с собратьями в небольшие группы, становящиеся на пути лавины королевского войска, будто камни, пытающиеся остановить бурные воды реки, но спасти проигранное сражение это уже не могло. Хьяландцы преследовали и безжалостно истребляли мятежников до самого Альсея – последнего оплота непокорных ярлов. Войско Вебранда не досчиталось почти трёх сотен воинов, мятежники потеряли втрое больше. Король приказал окружить крепость и готовиться к штурму.

Когда же тысячник доложил королю о потерях в сече и осведомился, что тот прикажет сделать с пленниками, король равнодушно бросил:

–Казнить, что же ещё!

–Но ведь почти два десятка наших воинов попали в руки мятежников, – попытался возразить тысяцкий. – Я полагал, что мой король прикажет обменять пленённых мятежников на наших воинов, что проливали свою кровь за него и его королевство!

–Ты хочешь, чтобы я обменял мятежников, которые вскоре после этого снова смогут поднять против меня оружие, на предателей, которые вместо того, чтобы драться до последней капли своей грязной крови, сложили оружие и сдались? Я правильно тебя понял? Или, может быть, ты хочешь сказать, что поддерживаешь этих перебежчиков, а может статься, и самих мятежных ярлов? – взревел король.

–Нет, твоё величество, я исполню твой приказ, – сквозь зубы проговорил тысячник.

–Ну так ступай и исполняй! И следи впредь за языком! В следующий раз за такие слова ты будешь причислен к повстанцам и осуждён по законам королевства. Сейчас я закрыл глаза на эту дерзость лишь за твои прежние заслуги, – промолвил Вебранд. – Да, и позаботься о том, чтобы место казни было хорошо видно с городских стен. Пусть мятежники знают, что их ждёт, когда их последний оплот падёт!

–Повиновение короне, – вымолвил тысяцкий негромко, словно нехотя, и ушёл исполнять приказ.

Этой же ночью, сразу после казни пленных, начался штурм Альсея. Повстанцы бились с отчаянием загнанных зверей, никто из них в ту ночь не попытался спасти свою жизнь бегством, понимая, что бежать некуда. Из первых сотен ополченцев, брошенных на приступ, выжили считанные единицы, но когда им удалось захватить несколько участков стены, Вебранд с хирдманнами ринулся в бой. Измождённые жестокой сечей, повстанцы не смогли отразить этот яростный натиск и были сброшены со стен. Битва переместилась внутрь кольца городских стен. Крепость вместо того, чтобы защитить своих защитников стала для них могилой.

–Убивайте всех, кроме пленённых мятежниками ополченцев. Этих под охраной привести ко мне! – крикнул Вебранд своим воинам. – А сам город предайте огню, чтобы сама память о последней твердыне этих подонков была избыта!

Так и было свершено. Под утро к Вебранду привели воинов, ранее бывших ополченцами в его войске. Среди них был и отец Хельге.

–На колени, предатели! – бросил король – За предательство, совершённое вами, всех вас следовало бы сжечь на костре, но в честь великой победы над мятежниками, которую мои воины одержали этой ночью, я приказываю лишь обезглавить вас. Приказ я приведу в исполнение прямо сейчас. Лично.

После этих слов Вебранд вынул из ножен свой клинок и подошёл к первому ополченцу, которым и был муж Далии. Несчастный дрожал от страха.

–Мой король, прошу, помилуй, два лета в жестоких сечах я проливал свою кровь за тебя, в последней битве я бесстрашно дрался с врагами, пока тем не удалось оглушить меня: так я и попал в плен. Да и дома у меня жена скоро родить должна, с голоду они без меня помрут! Помилуй! – взмолился он.

–Ты дрался не за меня, а за свою землю, – процедил Вебранд, – что же до твоей жены и ребёнка, так ты должен благодарить меня за то, что я не велю искоренить весь твой поганый род, хотя видит Один, именно так мне и следовало бы поступить!

С этими словами король опустил свой меч на шею бедолаги. Мгновение спустя отрубленная голова катилась по земле, меняя цвет грязи на своём пути на кроваво-красный. Та же участь ждала и остальных пленников.

Так и получилось, что Хельге рос без отца, всей душой желая отомстить Вебранду за его смерть, когда вырастет. Будучи ребёнком, он представлял себе, как ночью проберётся в замок короля, и в честном поединке зарубит ненавистного ублюдка, наслаждаясь предсмертными муками и мольбами о пощаде того, кто был наречён Вебрандом – Священным Мечом, но вместо того, чтобы быть священным орудием в руках Богов, вершить их волю на земле, затопил свои земли в крови невинных. Хотя, к чести Вебранда, надо отметить, что преступников и истинных мятежников от его рук полегло также немало.

[1] Конунг – предводитель военной дружины

[2] Ярл – один из высших титулов в иерархии средневековой Скандинавии, обозначающий племенного вождя

[3] Карлы – личносвободные люди низших сословий

[4] Хирд – войсковое объединение опытных воинов, приближённых вождя

[5]Берегись, я иду (др.-сканд.)

Черные думы

Жилось Хельге трудно и безрадостно. С раннего детства он помогал матери зарабатывать на хлеб. Перспектив для заработка было немного. Земля в Хьяланде была каменистой и неплодородной: больше половины года здесь длилась холодная и снежная зима, потому землю тут никто не пахал, наёмным работником наняться тоже было не к кому: в Бьёргвине все, кроме бонда, едва-едва сводили концы с концами. Те хьяландцы, что жили близ моря, зарабатывали себе на кров и кусок хлеба ловлей и продажей рыбы, благо, в море Мечей её водилось в избытке. Она же и составляла основу их рациона. Жители остальной части королевства промышляли рубкой леса и охотой. Самым сильным и везучим из карлов судьба предоставляла возможность взять королевскую монету и попасть в королевское войско. К счастью для них, воинственному Вебранду часто требовались новобранцы.

При деде Вебранда, могучем Альмоде, хьяландцы слыли также сильными и бесстрашными наймитами, равно как и безжалостными грабителями и убийцами. Слава их разлетелась далеко за пределы моря Мечей. Каждую весну многие таны и ярлы собирали отряды отчаянных воинов и отправлялись на быстроходных драккарах прощупать остриями своих мечей и копий защиту богатых южных селений и торговых городов. Далеко не все возвращались из таких походов. Сильные гарнизоны, вражеские флотилии, жестокие шторма и, наконец, другие, более сильные ярлы, никогда не упускавшие возможность присвоить себе награбленное братьями по промыслу добро куда меньшими потерями, – всё это собирало тяжкую дань кровью, зато вернувшиеся обычно получали возможность построить новый дом, купить несколько лошадей или же, как и поступало большинство счастливчиков, несколько лет предаваться праздному безделью и проводить вечера с кружкой эля в трактирах, вместе с собратьями по оружию вспоминая былые походы и грезя о новых. Но времена эти безвозвратно минули. Богатые правители Юга не поскупились на опытных наёмников и строительство сильных флотилий, устья многих рек, по которым северяне доходили до городов Юга, были перетянуты металлическими цепями, вынуждая ярлов тащить корабли в обход цепи волоком, теряя эффект неожиданности, и давая южным правителям время собрать дружины, а отец Вебранда, как и он сам, были слишком заняты укреплением своей власти в государстве, да и север за время их правления захлебнулся в крови.

Лишь изредка теперь те немногие таны и ярлы, до кого ещё не добрался гнев вспыльчивого и жестокого короля, и кто умудрился сохранить свои драккары и преданных людей, отправлялись в набеги. И с каждым годом таких сорвиголов оставалось всё меньше и меньше. Да и удача в последнее время вовсе покинула отчаянных воинов. Так и получилось, что воители, наводившие некогда ужас на жителей юга, превратились ныне в рыбаков, лесорубов и прочих работяг, большинство из которых за всю жизнь не держало в руках меча.

Междоусобицы, в которых погрязло королевство после мятежа, погрузили богатый некогда Хьяланд в голод и разруху. Каждый год несколько поселений сжигалось по приказу Вебранда за мятеж, укрывательство и пособничество повстанцам или же за регулярную неуплату налогов, а поселян ссылали на рудники, где не выживали даже сильнейшие из орков, коих изредка удавалось поймать в диких и непролазных лесах или во время облавы в Пустошах, в которых ютились сейчас жалкие остатки их племён, и доставить живыми.

Так что Хельге и Далия были обречены на выживание в нищете, голоде и постоянном страхе смерти от рук хьяландских воинов, которые в теории должны были защищать жителей от вражеских армий. На деле же они сами превратились в главную угрозу для жителей Хьяланда.

Каждый день от рассвета до заката юный Хельге отправлялся с матерью рыбачить на старой, дрянной лодке, на которой плавал его отец, пока был жив. Рыбный промысел позволял свести концы с концами, но ни о каком обогащении и думать было нечего. Эта тяжёлая, однообразная и размеренная жизнь угнетала Хельге. Выражение лица его всегда было каким-то отрешённым, скучающим. В свободное время, которое появлялось у него лишь по большим праздникам или в плохую погоду, когда было опасно выходить в море, он редко играл вместе с другими детьми. Празднества, которые изредка случались в Бьёргвине, равно как и вкусная еда, также оставляли его равнодушным. Жизнь словно бы протекала мимо юноши, не принося тому никаких эмоций и не оставляя в памяти его знаменательных событий.

Все эти годы своего существования, а по-другому время его жизни в Бьёргвине было назвать трудно, Хельге проводил в ожидании какого-то события, подарка всемогущей судьбы, которое должно было изменить его жизнь и позволить, наконец, отомстить проклятому Вебранду. И вот, когда парень уже почти смирился с тем, что все дни, отмеренные ему богами, придётся провести в этом убогом городишке, среди этих жалких и полудиких оборванцев, одним из которых он и сам, по правде говоря, являлся, Судьба наконец подарила ему долгожданный шанс.

В то ничем не примечательное осеннее утро Хельге с матерью как обычно вышли в море. Погода выдалась холодная – такая, что воздух при выдохе превращался в клубы белого пара. Накрапывал мелкий дождь. Город и море были укрыты густым туманом, таким, что уже через пять-шесть шагов не было видно ни зги. Довершал всё мерзкий сильный ветер – обычная, одним словом, погода для середины северной осени. Ловля рыбы в тот день была крайне неудачной, проходив по тихой и обычно богатой рыбой лагуне, за глаза прозванной местными Гандвигом – королевским заливом, укрытой от ветра за счёт высоких фьордов, окаймляющих её с боков, от самого рассвета и до того момента, когда очертания Бьёргвина, стоящего как раз у пологой части этой лагуны стали почти неразличимыми из-за опустившегося на воду мрака, заменившего собой заметно поредевший за день туман, они вытащили из моря лишь пару мелких, чуть крупнее ладони рыбёшек. Полосатые, с меняющимся от брюха до спины с грязно-зелёного до почти белого окрасом, мелкой, но жёсткой чешуей, чистить которую было настоящим мучением, и светло-оранжевым гребнем на спине, они назывались хьяландцами абборы, что значило «колючие» – как раз из-за их чешуи и плавника на спине, об который можно было легко порезать руку, однако на этот раз выбирать не приходилось: даже такой скудный ужин был лучше, чем полное его отсутствие.

–Похоже, сегодня ужинать мы не будем, – виновато улыбнулась сыну немногословная Далия, видя огорчение сына.

–Ничего, переживём как-нибудь, – в ответ матери Хельге тоже слегка улыбнулся, – авось не в первой.

Вытащив на берег лодку, они направились к немногочисленным домам городка, расположившимся в паре сотен шагов от береговой линии, так, чтобы приливы не могли подтопить их. Правда, в последнее время городок сильно приблизился к морю – население Бьёргвина немного выросло за последние годы, к тому же на север бежали во времена восстаний многие мятежники или просто попавшие под горячую руку королевской армии карлы, поэтому ближние ряды домов зачастую ставились на невысоких – в пару футов – сваях. Сваи эти обычно изготавливались из эйковых брёвен, славящихся своей прочностью и долговечностью.

Проходя по широким улицам Бьёргвина – этот городок и небогатыми домами, и шириной улиц больше напоминал разросшуюся деревню, нежели город, Хельге услышал чьи-то крики, доносившиеся со стороны главной и единственной площади городка.

–Что там сегодня творится? – удивлённо спросил юноша у матери – в Бьёргвине празднества были очень нечасты, а потому жители городка обычно знали о приближающейся гулянке за луну, а то и за две до её начала.

Далия пожала плечами и предложила, хоть и без видимого интереса, пойти и посмотреть, сославшись на то, что делать в их домике сейчас всё равно нечего. Когда юноша с матерью дошли до центра Бьёргвина, то с удивлением обнаружили, что тут собралось почти всё население городка. На небольшом деревянном помосте, окружённом десятком стражей в тёмно-синих плащах – плащи такого цвета носили воины, не принадлежавшие к королевской армии. Воины Вебранда были облачены в алый. На плащах стражников был изображён ворон, держащийся лапами за стрелу, словно за обычную ветку какого-нибудь дерева – то был герб клана Хродгейров, к которым принадлежал и бонд, управляющий Бьёргвином. Вооружение у стражей было почти таким же, что и у королевских воинов – те же кольчужные рубахи до колен, остроконечные шлемы с наносниками – небольшой продолговатой пластиной, прикрывающей переносицу воина, круглые или каплевидные щиты, по краям окованные железом, с такими же гербами, что были изображены на плащах. Всё то же, разве чуть подешевле – скупой бонд не мог, а может и просто не хотел, позаботиться о снаряжении своих воинов столь же хорошо, как это делал король. В руках стражи сжимали средней длины, примерно с рост человека, копья с узкими длинными наконечниками и поперечными выступами, расположенными чуть ниже – чтобы копьё не погрузилось в плоть врага слишком глубоко, и его было проще извлечь. Помимо копий у каждого из воинов на поясе висел короткий меч или боевой топор – таким оружием было сподручнее драться, когда ряды союзников и противников смешивались, и копьё становилось почти бесполезно.

На невысоком, рассохшемся и порядком подгнившем от постоянных проливных дождей и сильных снегопадов, помосте Хельге, несмотря на сгустившиеся над городом сумерки – благо, по периметру помоста кто-то заблаговременно установил пару дюжин факелов, – разглядел и самого бонда. Яркие отсветы факелов, озарявшие немолодое лицо градоправителя, испещрённое сетью пока ещё неглубоких морщинок, слегка запавшие, неопределённого цвета, глаза и жёсткие соломенные волосы, наполовину уже седые, делали его древним стариком и в то же время придавали разворачивающейся перед юношей картине оттенок загадочности и некоторое ощущение нереальности происходящего.

Бонд не любил выступлений перед жителями, считая это пустой тратой времени, и был великим домоседом, потому видели его горожане довольно редко, а оттого само его появление уже было для жителей захолустного городка незаурядным событием, о котором женщины судачили бы ещё несколько дней, однако по выражению лица бонда сразу становилось ясно, что причина выступления гораздо важнее, нежели явление градоправителя жителям Бьёргвина.

–…Они будут здесь уже через два дня, – подрагивающим от волнения голосом продолжал бонд, – вчера отряд побывал в Шлесвиге, там они и заночевали. Как рассказали мне прискакавшие сюда старые знакомые, они ободрали горожан до нитки, а тех, кому нечего было дать – сослали на рудники, добывать серебро, – по толпе бьёргвинцев прокатился недовольный ропот. Довольный тем. что его слова возымели результат, градоправитель продолжил, – что скажете вы, дети Севера, внуки Богов?! Хотите ли вы дать увести себя и своих детей в рабство, чтобы через пару лет умереть на рудниках от непосильного труда, или же мы покажем королевским солдатам, что нас не стоит грабить, что хватит с нас тяжёлых налогов!

Пыл, ненадолго охвативший горожан, после этих слов, которые являлись по сути открытым призывом к мятежу против короны, сразу же утих. В толпе вновь послышались недовольные возгласы, но направлены они теперь были уже в адрес бонда: