– А мне банан можно? – замирая от собственной смелости, спросила Луша.
Красавица улыбнулась.
– Бери. Хоть два.
– А сколько стоит?
Лушка подумала, что внесенных отцом на ее школьные обеды шести рублей, наверняка, не хватит на бананы.
– Ты что, с Луны? Нисколько, бесплатно все.
– А можно два?
– Ну все, бери и иди.
– А вы из Москвы?
– Да, из «Москвы».
Лушка осторожно, словно боясь, что от прикосновения они могут исчезнуть, взяла два зеленоватых плода и аккуратно положила их в портфель между альбомом и «Братьями Гримм».
– Скажи там, чтобы кого-нибудь прислали, когда сюда пойдут.
И девушка с плаката исчезла за белоснежной дверью школьной кухни, а может, просто растворилась в воздухе.
Гул и голоса слышались ближе, и Лушка, выйдя в другую дверь столовой, оказалась в главном коридоре, среди выстроенных по стенке вдоль красной ковровой дорожки серьезных и красивых мальчишек и девчонок, которых она не знала.
– Вас откуда привезли? – спросила Лушка одного взволнованного мальчишку, который все время шептал про себя, повторяя заученные наизусть слова.
– Мы из спецшколы. Шахиню встречаем. Отстань, мне некогда.
И он продолжил что-то шептать. Она прислушалась: «happiness to all Soviet childrens» и что-то еще.
– Не «childrens», a «children», – поправила она.
Мальчишка остановился, покосился на ее портфель под мышкой:
– Не мешай. Иди отсюда.
– Сам иди отсюда. Это моя школа.
– Замолчи! Они уже здесь! Идут!
В тишине по красной дорожке к ним приближались официальные лица. Это могла быть только она. Шахиня улыбалась из-под невиданной круглой шляпки. Маленькие лаковые лодочки несли ее по красной дорожке все ближе, прямо к Луше. А позади следовала свита.
Лушка оцепенела и вжалась в стену, обнимая портфель.
Шахиня останавливалась, улыбалась, слушала звонкие, взволнованные голоса учащихся английской спецшколы про «родную Коммунистическую партию Советского Союза», про «счастливое детство советских детей», про «любовь к советской Родине» и двигалась дальше, пока ее взгляд не упал на Лушкин портфель со сломанным замком, распухший от бананов, и обгрызенные ногти его хозяйки. Катастрофа. На фоне белой стены коридора, залитого безжалостным светом новых люминесцентных ламп, маячило столь же белое лицо директрисы.
– What is your name, dear child?[2 - Как тебя зовут, дитя мое? (англ. – Здесь и далее перевод с английского, если не оговорено. – Ред.)] – весело спросила шахиня.
– My name is Lousha.
– Such a nice name. Tell me, do you like reading?[3 - Хорошее имя. Скажи, ты любишь читать?]
– Yes, very much so[4 - Да, очень.].
– What is your favourite book, Lousha?[5 - Какая книжка у тебя любимая, Луша?]
Оцепенение прошло, не ответить было невежливо.
– I think… It must be… «Alice»… «Alice in Wonderland» and «Through The Looking Glass». Have you read it?[6 - Я думаю… Должно быть, «Алиса». «Алиса в Стране чудес», «Алиса в Зазеркалье». Вы их читали?] – ответила Луша, во всех смыслах совершенно припертая к стенке, но счастливая, что удалось не только раздобыть бананы, но и поговорить с самой шахиней!
Шахиня засмеялась, и все вокруг засмеялись тоже.
– I have. They were my favourite books too. But tell me, which out of two do you like best?[7 - Да, я иx читала. Но скажи мне, какая из двух нравится тебе больше?]
– When I was young, I liked «Alice in Wonderland», but now, when I am older, I think I prefer «Alice Through the Looking glass»[8 - Когда я была маленькой, мне нравилась «Алиса в Стране чудес», но теперь, когда я старше, мне больше нравится «Алиса в Зазеркалье».], – ответила Луша.
– Why is it so?[9 - Почему же?]
– I think because you want to cry when it ends[10 - Потому что хочется плакать в конце.].
– But it ends well as Alice becomes the Queen[11 - Но ведь сказка заканчивается хорошо, ведь Алиса становится королевой.], – сказала Шахиня уже без улыбки.
– But when Alice becomes the Queen, she becomes…she becomes… alone![12 - Но когда Алиса становится королевой, она остается одна.] – наконец, вспомнила слово.
Шахиня посмотрела на нее внимательно, по-другому.
– Зысиз аур бест стьюдент оф инглиш, – сумела выдавить из себя директриса со страдальческой улыбкой.
Шахиня продолжала смотреть на Лушу.
– I must say your pronunciation is superb. Very English indeed. My compliments to your teacher[13 - Должна признать, твое произношение прекрасно. Совершенно английское. Передай комплимент своему учителю.].
Гостья оглянулась на какую-то очень похожую на нее женщину и сказала ей что-то на своем языке. Та согласно закивала.
– Your school bag is broken[14 - У тебя портфель сломался.], – улыбнулась шахиня.
– Yes, it happened recently, but it is a new one. I am sorry[15 - Да, сломался недавно, хотя и новый. Извините.].
Шахиня засмеялась. Вокруг нее, по протоколу, засмеялись тоже.
– Listen, would you like to come to Tehran as my guest?[16 - Послушай, ты не хотела бы однажды приехать в Тегеран как моя гостья?]
Лушкины глаза широко раскрылись.
– I would of course, but…[17 - Конечно, но…]
– So it is settled. My assistants will take care of all the arrangements for an invitation. Nice meeting you, Lousha[18 - Тогда договорились. Мои помощники оформят приглашение. Было приятно познакомиться, Луша.].
Луша, кажется, кивнула, но точно не помнила.
Шахиня двинулась дальше, слушая фразы о светлом будущем советских детей.
На Лушку нацелилось несколько очень внимательных взглядов сопровождающих шахиню людей в одинаковых костюмах с одинаковыми галстуками.
* * *
Инцидент во время визита шахини Ирана в среднюю школу Ворожа оказался настолько серьезным, что полковник Клыков прямо из больницы, ночью, в кителе поверх пижамы, прибыл в кабинет и срочно вызвал к себе Тихого.
Три окна его кабинета тревожным маяком светились высоко над ночным городом.
В кабинете гулко, как часовой механизм бомбы, отстукивали настольные часы и удушливо пахло мастикой от свеженатертого паркета. Две бронзовые овчарки, как живые, в ярком верхнем свете охраняли барабан циферблата на письменном столе, массивном, будто постамент памятника.
В ночном здании было тихо. Впрочем, здесь всегда было тихо, даже днем. Красные с зеленым ковровые дорожки в бесконечных коридорах заглушали звук человеческих шагов. Казалось, люди здесь ходят на мягких лапах.
В кабинете почти ничего не менялось с начала двадцатого века, кроме портретов очередного вождя. Оружейным блеском в свете люстры отливала артиллерийская батарея из трех черных телефонов. Люстру включали только для особых совещаний, обычно Клыков обходился настольной лампой с абажуром зеленого стекла, а днем сквозь высокие окна света было достаточно. Бронзовая тонкогубая голова с острой бородкой, стоявшая меж двух высоких окон напротив двери, смотрела на входивших рептильно-пристальным взглядом, отчего впечатлительным становилось не по себе. «Железный Феликс». Талантливая работа.
Фигура широкоплечего полковника соревновалась бы монументальностью со столом, если бы все не портила гримаса боли. Казалось, ему трудно держать открытыми одутловатые веки. Клыков недавно был срочно доставлен в реанимацию с приступом, а оттуда – на операционный стол. В учреждение его привез безотказный шофер Ганин. Привел, усадил, заварил крепкого чая и ждал сейчас внизу, балагуря с ночной охраной на вахте у входа.
– Ну… докладывай! Что… стряслось? – раздался сип задыхающегося больного животного. – Москва доклад… требует. Срочно. С опера…ционного стола стащили… черти. Я тебя оставил… за главного. Что стряслось-то, а, Тихий?!
Клыков положил под язык таблетку и шумно отхлебнул остывшего чаю. Серебряный подстаканник со спутником, как и часы, был подарком сослуживцев.
– Николай Иванович, во время официального визита шахини Ирана в школу номер три возникла нештатная ситуация, могущая повлечь нежелательные последствия, – раздался обесцвеченный голос того, кого полковник назвал Тихим. Тихий сидел по левую руку начальника за длинным столом для совещаний. Перед ним – хорошо освещенная верхним светом папка из черной кожи. – Я подготовил подробный доклад, Николай Иванович… Разрешите…
Тихий выглядел моложе, но его трудно описать, как трудно описать дым. Ему могло быть и двадцать девять, и сорок. Цвет его волос полностью сливался с дубовыми панелями на стенах. Глаза цвета мокрого цемента были из тех, что забываются моментально, и только руки, которыми он мимолетно и немного нервно дотрагивался до своей кожаной папки, были весьма примечательны. Очень белые, тонкие пальцы с хирургически бесцветными ногтями, мягкой бескостностью напоминали вкрадчивые движения щупалец.
– Да не тяни!..
– Инцидент состоит в следующем. Учащаяся школы Лукерья Николаевна Речная…
– Лукерья?
– …Лукерья Речная, тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения, вступила в несанкционированную беседу с шахиней Ирана во время ее визита в школу номер три Центрального района. И хотя беседа была инициирована целиком высокой гостьей, Лукерья произнесла самостоятельный текст, который мог быть истолкован как содержащий критику качества советских товаров.
Лицо Николая Ивановича немного ожило. Подтянулись бледные брыли в седой щетине.
– Черт побери! О… о чем говорила?
– Лукерья заявила, что у нее сломался недавно купленный в советском магазине портфель. Который она продемонстрировала шахине.
– О чем еще?
– Про… книжки.
Тихий сознавал, что прозвучало глупо.
– Какие книжки? Антисоветчина?
– Нет.
– И все? Так из-за чего сыр-бор? Погоди… Кто-кто визировал школьников… Коврова?
– Да, она. Как полагается, на всем пути делегации были расставлены учащиеся английской спецшколы номер один с подготовленным текстом ответов на возможные вопросы. Я утверждал текст. Коврова организовала подвоз детей по инструкции.
– Ну, может, забыла девчонка слова… ну и… понесла отсебятину? Антисоветчины-то не было… Чего гроза-труба?
– Товарищ полковник, дело в том, что…
Тихий замялся.
– Что? Не мямли.
– Лукерья Речная не состояла в списке допущенных к встрече… Мы выясняем, как она оказалась в школе…
Гнев и ужас окончательно раскрыли глаза полковника.
– Твою мать… Ты понимаешь, что несешь?! Не состояла в списке… Москва… поручила… нам с тобой… всего один объект… один объект… на пути делегации… Твою мать! Один объект… одну школу сраную! Какие инцинденты, а? …Шахин-шах… и шахиня! Официальный визит… и ребенок – девчонка! – у тебя… за охраняемый периметр… пролезла, а? И Москва… Москва об этом знает. Да лучше бы я… лучше б я сдох! Сдох под ножом… Это ж диверсия, а? А если бы у этой… Лукерьи этой… был пистолет, а?
– Николай Иванович…
Полковник достал из кармана смятый платок и промокнул капли холодной испарины на сероватом лбу.
– Что «Николай Иванович»?! Чему вас учат… блядь… в ваших высших школах?! Периметр… не умеете обеспечить! Тьфу!
Тихий с непроницаемым выражением лица смотрел, как полковник достал из кармана пузырек, в котором погремушкой перекатились таблетки, отвинтил пробку, положил таблетку на сизый, растрескавшийся язык и запил чаем. Тихий воспользовался паузой.
– Николай Иванович, есть одно очень подозрительное обстоятельство. Английский, на котором говорила Лукерья Речная, был слишком хорош…
– Ты мне… английским своим… зубы не заговаривай! Ты мне скажи… как девчонка… в охраняемый периметр попала, а? Федр Палыч звонить будет… с минуты на минуту! Что я ему скажу?! Что мы… говно размазанное, а не чекисты?! А ты, блядь, с английским своим!
Тихий опустил глаза и ответил с неожиданной твердостью:
– Николай Иванович, как раз английский – самое подозрительное обстоятельство. В «вышке» нам преподавал британец. Как вы знаете, я служил в лондонском посольстве два года, и я совершенно уверен…
Клыков ударил кулаком по столу и тут же задохнулся и скрючился от боли. Веки Тихого не дрогнули. Он наблюдал за корчами Клыкова.
– Эх, Анатолий… подставил… обоих нас подставил… без ножа зарезал. Я на пенсию собирался… весной, – сказал полковник уже тише, спокойнее, отдышавшись. – Обосрались мы… вся работа насмарку… Оперативник из тебя… Тебе только в кабинете… карандаши точить! Со мной Москва раньше никогда так не разговаривала. Как мне теперь объяснять Федр Палычу, что девчонка, школьница… сама, без помощи и подготовки… и ее никто не пресек, а?! А ведь сработай мы на совесть, тебе бы, мож, опять внешняя разведка светила… а мне… домик… с виноградом в Севастополе. А теперь?! Хрен собачий. В Оймякон – гаишниками. И правильно! И того мало.
Лицо Клыкова, погруженного в мысли, выглядело совершенно мертвым. Потом его осенило:
– Погоди… ну понесла эта Лукерья отсебятину. А переводчик-то что?! Почему… не перевел как надо… первый раз замужем? Понабрали идиотов… Переводчик-то наш… куда смотрел, а?
В тишине было слышно только сиплое, тяжкое дыхание.
