Наталия Сергеевна Коноплева "Лёд и пламень, или Великая сила прощения"

Лаурендиль тронул меня за рукав и отвёл в сторону.

– Ну ладно, бугул-ноз и драуги действительно могут нам помочь, но зачем принимать услуги от этого… – он махнул рукой в сторону поляны, – отверженного? Он, насколько я понял, не только отлучён от Белого совета магов, но и отвержен всеми людьми.

– Я не первый год имею дело с отверженными. Они здорово помогли нам в прошлую войну с магами. И, честно говоря, мне их просто жаль. У них же нет ни друзей, ни родичей – все отвернулись от них. Разве такой ценой нужно расплачиваться за единожды совершённую ошибку?

– За всё в этой жизни приходится расплачиваться, – философски заметил эльф, – а ошибки иногда оказываются роковыми даже для магов.

– Я считаю иначе: любому оступившемуся надо дать шанс исправиться, но к чему спорить? Каждый всё равно останется при своём мнении.

– Да, только не жалуйся, когда он вонзит тебе нож в спину!

– Об этом не беспокойся, с предателями у меня разговор короткий.

и я быстро вернулся на поляну, где тут же был встречен вопросом от Герреда.

– Надеюсь, инфери ты призывать не будешь?

– Во-первых, я не знаю языка Варатхэ, чёрного наречия, которому они подчиняются, а во-вторых, если часть их них больше не подчиняется тёмным магам, я вообще не понимаю, как можно с ними о чём-нибудь договориться.

– А ты уверен, что слова этого Хёскуля правда? – скептически спросил эльф.

– Такие существа, как он, врать не будут.

– Ха, не будут, они же ненавидят живых и при первом удобном случае попытаются…

Дымка вновь колыхнулась. Лаурендиль заметил и это, и мой настороженный взгляд, и характерный жест, которым все бывшие на поляне, призывали эльфа к молчанию, и краска медленно отхлынула от его лица.

– П-прости меня, пожалуйста, Хёскуль! Я… я не имел в виду, ничего…

Лёгкая дымка качнулась, словно кивнула. Драуг принял извинения.

Он-то принял, но несчастный Лаурендиль ещё долго не мог прийти в себя от пережитого ужаса. ему слишком хорошо были знакомы легенды о том, что случалось, если оскорбить драуга…

Было видно, что Доррен хочет что-то сказать. Он несколько раз подходил к нам, качал головой, но потом, видимо, решив, что к словам отлучённого вряд ли прислушаются, снова отходил и так и не решился заговорить. Я заметил его нерешительность, но не стал спрашивать, в чём дело, захочет, сам скажет. Интересно, за чем же Лаурендиль привёл его с собой. В этот момент, оправившийся Лаурендиль, непочтительно бросил, обращаясь к Доррену:

– Эй, отлучённый, а чем ты можешь помочь? Ты же лишён магической силы.

– Да, но я знаю тайные тропы в горах. Когда я был рабом у гоблинов… – он замялся, и я впервые заметил, что он был абсолютно седым. Молодое лицо человека лет тридцати обрамляла копна длинных абсолютно седых волос, а на шее виднелись глубокие шрамы, явно от верёвок или, что вероятнее, цепей.

– Когда я бежал из гоблинских рудников, мне пришлось долго плутать по горам, прежде чем я выбрался на равнины. Ещё тогда меня не отлучили, и среди моих магических способностей одним была память. Надеюсь, я не утратил её после того, как… – он смутился и умолк окончательно.

Торгрим и я взглянули на отлучённого с немым почтением. Примолк даже недоверчивый эльф, а гном смотрел на Доррена широко открытыми глазами.

и я вдруг отчётливо понял, что все мы, пятеро, а, возможно, множество других понимаем и знаем об этой жизни нечто большее, чем любой простой обыватель. Мы смотрели в глаза тьме, мраку смерти, боролись с туманом лжи, обволакивающему сердца, ощутили горечь предательства и почувствовали вкус мести. Отныне мы все были связаны воедино незримой цепью, цепью боли, утрат и страданий. Не говоря ни слова, мы, все пятеро, в едином порыве сделали шаг вперёд и сплели наши руки. Несколько минут мы стояли в гробовой тишине, а потом в один голос произнесли на распев:

– Клянёмся светом солнца и пламенем, горящем в сердцах наших, клянёмся водами морскими и кровью горячей, что струится по жилам, клянёмся ветром вольным и дыханием нашим чутким, клянёмся блеском звёзд высоких и сиянием очей наших, клянёмся защищать друг друга, как самого себя, клянёмся помогать друг другу, клянёмся выполнять волю товарища, как свою собственную! Да не разорвать отныне этих уз, и даже смерть не властна над ними, дабы нерушимы отныне станут узы верности, связующие нас! клянёмся!

Мы даже и не подозревали, что подобную клятву произносили в эту минуту представители разных народов и рас, столь не похожих между собой по облику, характеру, обычаям, верованиям и привычкам, произносили, дабы скрепить нерушимой клятвой, связать воедино те крохи тепла и надежды, что продолжают тлеть в сердцах живых, пока стоят круги этого мира. Отныне судьбы всех живущих были связаны единой нитью, нитью судьбы, которую пряли безжалостные северные норны, алой нитью, имя которой – война, а словом, связывающим в узел нити судеб, отныне стало слово «Честь»!

Опустив руки и разойдясь по поляне, мы продолжили прерванный разговор, но я то и дело замечал, что мои друзья поглядывают друг на друга как-то по-новому. Произнеся клятву верности, все мы стали немного другими, обновлёнными. Глаза у моих друзей сияли каким-то неземным светом, у меня, видимо, тоже, потому что то и дело ловил на себе восхищённые взгляды. Из задумчивости меня вывел эльф, сказавший:

– Помимо Оррод нас ожидают и другие напасти, вернее, не нас, а людей. Потусторонние твари, выпущенные магами в этот мир для уничтожения себе подобных, то есть людей-магов.

Дальнейшей реакции не ожидал никто. Доррен вздрогнул всем телом и, пошатнувшись, закрыл руками вмиг побледневшее лицо, и, если бы я не подхватил его, он, наверное, упал бы.

– Прости, Доррен! – вмиг опомнился эльф, – я не хотел. Я не думал…

– Это жестоко! – прохрипел отлучённый, – напоминать мне о моей роковой ошибки, за которую я вынужден расплачиваться всей своей жизнью.

– Я не хотел обидеть тебя, я просто не подумал, что именно ты… выпустил этих тварей. Но ты же мстил людям, так это объяснимо.

– Ни одна месть не может оправдать сотен тысяч невинных жизней, загубленных по моей вине, – прошептал Доррен.

– Успокойся, мы тебя ни в чём не виним! – положил я ему руку на плечо. – И к тому же, ты же пришёл помочь нам, значит, искупить свою вину…

Этот горестный диалог был прерван неожиданным визитом. На поляну одновременно вышли трое: невысокий воин, ростом примерно с гнома с огромным луком у пояса и в венце из осенних листьев, и двое высоких красивых воина, один в кольчуге и шлеме, с мечом у пояса и копьём на плече, другой с огромным луком за спиной. Все трое были одеты в одежды коричнево-зелёного цвета. Я сразу узнал в них вождей свободных лесных племён. Невысокий вождь выступил вперёд:

– Мой народ, народ друэдайн из рода Вольных Охотников, приветствует тебя, о повелитель! Мы рады помочь тебе, чем сможем!

Ну и ну, племя Друэдайн из рода Вольных охотников давным-давно живущее скрытно в дальних западных лесах, только раз на моей памяти предлагало помощь людям, но эта история произошла много лет назад в далёких западных королевствах, и я даже не знаю, правда это или нет. Но как бы там ни было, лесной низкорослый народ Друэдайн, когда-то подчинявшийся верховному королю следопытов-северян, покинул свои глухие леса и под предводительством Ган-бури-Гана пришёл на помощь расам, предводитель которых был из народа варрад, народа, который лесные дикари недолюбливали.

– Благодарю тебя за предложенную помощь, вождь Ган-бури-Ган! – и я взмахом руки отпустил вождя.

Следующим вперёд выступила женщина в кольчуге.

Она низко поклонилась, как и вождь дикарей и сказала на всеобщем, но с сильным гортанным акцентом жителей северных лесов. Голос у воина был зычный, низкий, но явно женский.

– Мы, народ халладинов, предлагаем тебе свою помощь. Нам ведомы все тропы в лесу.

Давно никто не видел предводительницу Халладинов, и уж тем более не слышал, чтобы гордая непреклонная Халед сама предлагала помощь другим народам.

Я милостиво кивнул Халед, и обратил взгляд к третьему воину, вышедшему вперёд. По примеру вождей он поклонился и заговорил, странно коверкая слова всеобщего языка:

– Я, вождь племени Кораниайд, протягиваю тебе руку помощи. Мы слышим, как за сотню миль ветер срывает листву с деревьев. Мы слышим любой, самый тонкий звук, если его подхватит ветер. Наши охотники попадают в глаз малиновке, что сидит на высоченном дубу на другом краю топей. Мы поможем вам, если вы заманите ваших врагов в леса.

Племя Кораниайд! Племя лесных колдунов, не покидающее своих болот далеко на северо-востоке, тоже пришло нам на помощь. Да-а, поистине тяжёлые времена настали! Ничем не выдав своего изумления, я кивнул, внимательно оглядев всех троих.

– Ваши слова и ваша помощь очень ценны для меня, – начал я, тщательно подбирая слова, дабы ненароком не оскорбить гордых вождей, – И я от лица всех рас прошу прощения у достопочтимых вождей, что своей просьбой нарушаю их покой и уединение их народов.

но правительница халладинов заговорила вновь:

– Мои люди сообщили о грядущем сражении высоким людям севера, и они уже спешат сюда. Лаурендиль сообщил нам, что сбор будет в день осеннего равноденствия в долине меж лесом Имрис и Гномьими холмами.

Я торжественно пообещал эльфийскому военачальнику все муки подземного мира, куда он отправится немедленно после ухода лесных людей. Торжественное обещание было дано, разумеется, телепатически, но эльфа это не спасло. Эльфы, как и варрад и люди-маги, не лишённые магического дара, и некоторые другие расы читают мысли с такой же лёгкостью, как обыкновенные люди, книгу. Лаурендиль, кажется, не обратил на мою угрозу не малейшего внимания, но торжествующе прошептал стоящему рядом Торгриму: «Что я говорил! Не надо тебе никуда отправляться!» тот в ответ пнул эльфа локтем в бок, чтобы не мешал переговорам. Но я уже отпустил вождей, и теперь с грозным видом повернулся к эльфу.

– Ну что? – заискивающе глядя мне в глаза поинтересовался эльфийский военачальник, – Самому петлю готовить, или ты подсобишь? Да к тому же у меня последний кусок мыла уже закончился.

– Почему я, повелитель, узнаю обо всём в последнюю очередь?

– А потому что повелитель был слишком занят собственными проблемами личного характера больше, чем делами государства и безопасностью своего народа! – отпарировал эльф.

– Что?! И что ты об этом знаешь?

– Да о твоей безнадёжной любви к вашей повелительницы все расы знают. А, может, не столь безнадёжной? – ухмыльнулся он.

– Ну, почему я не могу думать на индивидуальной волне?..

Я круто развернулся на каблуках и шумно выдохнул, выпуская остаток раздражения. Друзья облегчённо вздохнули. Собрав пожитки, мы тронулись в путь. Беззлобно переругиваясь, мы отыскали коней, разбредшихся по лесным зарослям, привязывать их к деревьям я и, видимо, остальные посчитали верхом жестокости. В вскочив в сёдла, я ненадолго задержался, чтобы свистнуть. На мой зов через несколько минут с неба камнем рухнул белоснежный крылатый жеребец, конь первого советника острова Ленос. Широкие белоснежные крылья, прижатые к бокам, не были заметны, так что конь ничем, кроме размеров не отличался. Мои спутники восхищённо охнули. Я вскочил на спину жеребца, свободолюбивые кони не терпели сёдел, поэтому варрад с детства приучались обходиться без них. Выехав на тракт, мы растянулись длинной цепью, но осторожный эльф предложил всем ехать слитной группой. «Так нас труднее будет застать врасплох!» все с радостью согласились, потому что ругаться на расстоянии в два лошадиных корпуса не очень удобно. Таким образом мы теперь ехали в таком порядке: я ехал бок о бок с Лаурендилем и Торгримом, за нами – Доррен и Геррет. Ожесточённые споры по разработке нами хоть какого-нибудь мало-мальски пригодного плана дальнейших действий то и дело перемежались не менее бурными и ожесточёнными перебранками всех со всеми. Мне, наконец, надоела эта бессмысленная трескотня, и я, пришпорив коня, выехал далеко вперёд, намного обогнав своих спутников. Но не успел я проскакать и нескольких минут, как мне в плечо вонзилась стрела с чёрным оперением. Мои спутники. Они пришпорили коней и, нагнав меня, с тревоженными лицами поставили коней в кружок вокруг своего повелителя схватились за оружие.

– Кажется, охотились только на повелителя! – задумчиво заметил Геррет.

– Разумеется! – сказал эльф, -убить полководца, значит, выиграть войну!

– А потом и перестрелять нас поодиночке, – добавил гном.

– Да перестаньте вы, утешители, и без вас тошно! Лучше скажите мне, чьей это работы? – и я протянул извлечённую из плеча стрелу. Извлекая её, я не смог удержаться от невольного стона, зазубренный наконечник плотно засел в теле и не желал вытягиваться. Стрела пошла по кругу.

– Наконечник гоблинской работы, – в один голос уверенно заявили Геррет и Доррен.

– А вот чёрное перо, перо ворона. Такими пользуются, когда хотят показать, что стрела не предназначена для мирных целей, стрела вестника, например.

– о чёрных вестниках мы и без тебя знаем, – огрызнулся эльф, ты, Геррет, лучше сообщи нам, кто именно мог выпустить эту стрелу. Уж не лесные люди, верно!

– Лесные люди предавать не станут, оборотни тоже, – задумчиво сказал я. – Эльфы чёрными перьями не пользуются принципиально, – Лаурендиль возмущённо фыркнул, – гномы используют в качестве дополнительного оружия только арбалеты, – настал черёд гнома возмущаться, – А вот люди…

– Да ещё и варрад, – мстительно подсказал эльф, оскорблённый до глубины души, что его народ могли посчитать предателями.

– И варрад, – со вздохом согласился я. – И среди нас могут найтись предатели.

– Да чего вы спорите! – взорвался гном, – люди это и всё тут! Я не имею в виду союзные народы, – быстро поправился он, поймав на себе взгляд недобро прищуренных глаз Торгрима, а Доррен спорить не стал, а, наоборот, ещё больше сгорбился, съёжился в седле. Я ободряюще похлопал отлучённого по спине. Тот обернулся и с благодарностью посмотрел на меня.

– Хватит пустых разговоров, – сказал я, – и, пожалуйста, Лаурендиль, проследи за тем, чтобы никто не смел нападать на Доррена. Тебя, это, кстати, тоже касается, – добавил я уже мысленно. Эльф покраснел до корней волос и кивнул.

– Хватит, пора ехать! – обратился я к друзьям. – Лаурендиль, сколько там дней осталось до осеннего равноденствия, у меня нет с собой календаря, а сам что-то не соображу.

– Четыре дня.

– Да, придётся поторапливаться. Итак, едем всю ночь и потом сколько хватит сил. Леса тянутся до самого Гномьего хребта, если понадобится отдохнём в лесу. Вперёд, друзья!

Всю ночь мы скакали во весь опор. Никаких неожиданных происшествий не происходило. Мы скакали в густом тумане и задолго после рассвета. Но, когда солнце перевалило зенит, мы расседлали коней и вместе с ними продравшись сквозь заросли, выбрались на поляну, очень похожую на ту, где мы встретились сутки назад. Люди сразу повалились на траву, отказавшись подкрепиться. Мы, оставшиеся трое, развязали котомки и немного подкрепились хлебом с сыром, запив нашу трапезу парой глотков нагревшейся во флягах воды. Затем и мы опустились на траву. Но, несмотря на длительный переход, никто из нас не заснул, все были слишком взбудоражены предстоящими событиями, чтобы думать о сне. Минут пять все наслаждались абсолютной тишиной, птицы уже улетали и в пустеющем осеннем лесу не слышалось ни звука. Но тут Лаурендиль не выдержал.

– Тишина, как в могиле. Уж на что я лесной эльф, такой тишины с роду не слыхивал!

Его звонкий голос чересчур громко раздался среди этого мрачного безмолвия.

– Такая тишина бывает после пожара или после битвы, – подал голос Доррен.

– Не нагнетай, а! и так не по себе! – раздосадовано бросил эльф. – Думаешь я и сам не знаю, что предвещает ТАКАЯ тишина?

– Не сомневаюсь, что знаешь, – спокойно ответил отлучённый, – но наше положение сейчас таково, что…

– Ты хочешь сказать, что мы слишком беспечны?

– Именно это я и хочу сказать. По крайней мере, двое часовых нам не помешают.

– В округе нет ни чьих следов, ни магических, ни телепатических! – авторитетно заметил Лаурендиль, – так что за наш покой на ближайшие часы можно не опасаться.

– Как знаешь.

– Вот ты и стой на страже, раз такая охота! – огрызнулся эльф.

Доррен молча поднялся и отошёл к краю поляны, присев и опершись спиной о раскидистый тополь. Он сидел лицом к нам, и я видел, что смотрел он не на нас, не на другую сторону поляны, а перед собой странным, нечего не видящим взглядом. И я понял, что ушёл он не сторожить, а как бы отделил себя от остальных этим жестом. Я подошёл и присел рядом.

– Доррен, – тихо начал я, – скажи мне, что с тобой. я, может быть, смогу тебе помочь

Доррен поднял на меня глаза и благодарно улыбнулся.

– Нет, повелитель, но вы ничем не сможете мне помочь.

– Для тебя я Вэрд. Но я хотя бы попытаюсь.

– Хорошо, – после некоторого молчания, сказал он, – я расскажу… Вы знаете, кто такие отлучённые. Предавшие Белый совет и использовавшие свою силу во зло. Ещё до моего пленения гоблинами я вынашивал планы… предательства, – это слово он выплюнул, словно сгусток чёрной вредной крови и продолжил, – я передал чёрным магам многие ценные сведения, полезные в войне. Я просил их помощи, но они не приняли меня. Потом я попал в гоблинские рудники. Двадцать раз я бежал, но меня ловили, и вновь возвращали в забой и… в кандалы. За сто пятьдесят лет…

Охнули все присутствующие, неслышно подошедшие в самом начале рассказа. Доррен продолжил после короткой паузы:

– Когда я, наконец, смог выбраться на равнины, терпя лишения и голод, то рухнул без сил у подножия гор и мне тогда казалось безразличным, найдут ли меня гоблины или сожрут волки. Мне хотелось умереть. Умереть от отчаяния, когда я понял, что я лишён магической силы, но, главное… – и он повернул левую руку ладонью вверх, и мы все увидели, что на левой ладони у него то ли начерчен, то ли выжжен знак, клеймо предателя, отлучённого, а значит и отверженного всеми. Клеймо представляло собой сердце, разделённое красной полосой на две равные половины, белую и чёрную. Три стрелы пронзали сердце в трёх направлениях, словно раздирая его на части. Стрелы означали стрелы предательства, разделённое надвое сердце – разбитые надежды, утраченную веру в человека, красная полоса символизировала дорогу страданий, проходящую по границе светлой и чёрной половин, границе добра и зла. Подобное клеймо возникало сразу, как только верховный маг Белого совета узнавал о предателе. Подобный знак находился и на левой стороне груди, там, где сердце. Его невозможно было не смыть, ни стереть. Жгучая боль, не ослабевающая, а иногда и усиливающаяся с течением времени, сопровождала отлучённого всю оставшуюся жизнь. Только искреннее прощение всех живущих и тех, кто властвует этим миром в заоблачных высях могло уничтожить клеймо. Лет триста назад в самом конце войны магов я попал в плен к чёрным магам, которые хотели выжечь на мне клеймо их раба. Тогда им это не удалось, но они честно пытались, и я помню боль от раскалённого железа, когда его прижимают к открытой ране. А подобную боль веками вынужден терпеть отлучённый. Говорят, так как клеймо не было выжжено на теле и не начертано собственной кровью, а появлялось на коже без помощи подручных средств, боль была не такой сильной, как от клейма, которое вырезали на теле чёрные маги. А предавшим чёрных магов вырезали на правой ладони круг и прижигали рану калёным железом, заговорённым особым образом. После этого одна половина круга оставалась ярко-красной, а другая чернела, что символизировало кровавое пламя войны и вечный мрак злого начала. Предатель с подобным знаком на правой ладони и на груди считался проклятым. И, если у отлучённых был шанс получить прощение, то у проклятых подобного шанса не было, если, конечно, проклятый не обратиться к свету, ведь даже чёрные маги не рождаются со злом в сердце. Но в истории ещё не было случая, чтобы проклятый был прощён при жизни да и навряд ли после смерти. так что нашему Доррену ещё повезло, что его не приняли к себе чёрные маги, ибо, если и они разочаровались в нём… страшно даже подумать, что ожидало бы его тогда.

А Доррен продолжал:

– Меня не пускали на ночлег даже в хлева! В меня бросали камни, плевали в лицо, травили собаками. Пару столетий меня, как палый лист, северным ветром носило без приюта по всем дорогам этого мира.

Я невольно восхитился художественностью повествования. Как мог человек, переживший ТАКОЕ, говорить о своих страданиях так, как говорил Доррен. Он говорил тихо, прикрыв глаза, мёртвым голосом, не упуская ни единой подробности, словно бы он задался целью запугать своих слушателей. Гном и человек уже давно стали нежно-салатового цвета, даже эльф ощутимо вздрагивал. До меня донеслись его мысли:

«Я триста пятьдесят лет провёл в застенках чёрных крепостей. Но мы, эльфы, и не такое выдерживали. А он всего лишь человек, пусть даже и бывший маг, но сколько бы он не жил, он остаётся смертным. Я бы всё отдал, чтобы никогда не видеть этих глаз!..»

Бесконечная серая дорога под бледным нависшим небом, беспощадно поливающим дождём и иссекающим ветром. Он идёт по дороге, опираясь на ясеневый посох, идёт один и на лиги вокруг ни жилья, ни даже костерка, где бы могли оказаться люди.

Из-под полуприкрытых век Доррена скатилась слеза. Я приобнял его за плечи, а эльф, опустился с другой стороны и взял его за руку.

– Не плачь, Доррен, – сказал я, – Всё кончилось. Ты с друзьями.

Он не реагировал. Я потряс его за плечи.

– Очнись, Доррен! Ты на поляне, среди друзей, открой глаза, посмотри на меня.

Доррен застонал и открыл глаза. Страшен был его взгляд! В серых глазах метался ужас, смешанный с безумием. Минут десять он смотрел на меня, явно не видя, но вот взгляд его медленно прояснился и уже осмысленно сосредоточился на мне. Эльф продолжал что-то шептать, держа отлучённого за руку.

– Прости меня, Доррен. Я не знал… – сказал он.