Юлий Гарбузов "Полное собрание сочинений"

– Вот ты и помоги мне забыть ее. Ведь я ее просто обязан забыть, понимаешь? А я помогу тебе поскорее забыть Толика…

– А я не хочу, понимаешь, не хочу забывать его! Хочу сохранить о нем память в сердце на всю оставшуюся жизнь.

– И что, так и будешь тосковать все время? Не нужно, милая. Ведь нам не так много осталось в жизни радостей. Мне уже до пятидесяти рукой подать, а ты – немногим моложе. Нужно…

Она заплакала. Я усадил ее на кресло и присел на подлокотник. Через минуту она успокоилась и вытерла слезы. Улыбнувшись, она встала и, тряхнув еще не тронутыми сединой светло-русыми волосами, произнесла свой вердикт.

– Ладно, будь что будет. Я пойду на кухню, посмотрю, что у тебя есть из продуктов и попытаюсь приготовить какой-нибудь ужин. А ты – приготовь постель.

Я отправился в спальню и, чтобы застлать чистые простыни, решил перенести яйцо в залу на диван. Взяв его в руки, я опять ощутил нежное чувство, как и утром, и погладил его. В нем вроде что-то забилось. Мне стало еще приятнее, захотелось прижать его к щеке, и я сделал это. Теперь я отчетливо ощутил, что внутри что-то легонько шевельнулось и чуть затрепетало, и это вызвало у меня еще больший необъяснимый прилив теплых чувств. Мне не хотелось с ним расставаться, но здесь предстояла первая ночь с Милочкой. Поэтому я, превозмогая себя, отнес его в залу и направился на кухню.

Там в моем новом клетчатом переднике по-хозяйски хлопотала Милочка. На сковородке шипела и стреляла яичница с ветчиной, а в кофеварке дымился ароматный кофе, купленный еще Светланой.

– Не боишься пить кофе на ночь? – спросила Милочка.

– Нет. Если я не сплю, то лишь тогда, когда о чем-то думаю, переживаю. А когда я счастлив, как сегодня, я сплю нормально и после кофе, и после чая, и после чего угодно. По рюмочке коньячку?

– Да, но только в кофе.

После ужина она отправилась в ванную, а я – к своей удивительной находке. Погладив ее, я опять ощутил под скорлупой легкий трепет, а по моему телу, разогретому кофе с коньяком и воображением, вновь пробежала волна непередаваемой нежности, сочувствия и желания защитить беззащитное существо, какой-то сладкой жалости, как к грудному младенцу. Я сидел и гладил его, наслаждаясь эмоциями, наполнявшими каждую клеточку моего организма.

– Костя, я уже готова и жду тебя. Поторопись, не то я усну, и ты меня до утра уже не добудишься!

Я отошел от дивана и, оглянувшись на прощанье, вышел из залы. Приняв прохладный душ и, наскоро вытершись, я вошел в спальню. Милочка лежала на спине, закрыв глаза и вытянув руки вдоль туловища поверх одеяла, на светланином месте. Я подошел к кровати и откинул край одеяла. Милочка тут же погасила свет, повернулась ко мне лицом, и мы сплелись в объятиях.

Потом мы лежали рядышком и беседовали тихо-тихо, словно нас мог кто-то подслушать. Ее голова лежала у меня на плече, и я ласкал ее тяжелые светлые волосы. Временами она глубоко вздыхала и тесно прижималась ко мне, нежно целовала меня в шею, а потом снова расслаблялась. Это было так приятно! Светлана никогда так не делала.

– Милочка, ты такая хорошая. Я, кажется, люблю тебя, – сказал я и поцеловал ее в трепещущие губы.

– Костя, милый, можно тебе поверить свой тяжкий грех?

– Конечно, ласточка моя!

Я снова привлек ее к себе и поцеловал в плечо, в шею и снова в губы.

– Я первый в жизни раз изменяю своему мужу…

– А я – жене. Но твоего мужа давно уже нет в живых, Милочка! Он мертв, а мы, слава Богу, пока еще живы.

– А Светка? Она жива. И у меня такое чувство, как будто я ворую…

– Она давно от меня отреклась. Сказала, что никогда меня не любила. И это правда, святая правда.

– А, по-моему, она лгала. Вы же прожили более четверти века. И ушла она из сугубо корыстных побуждений. Ей хотелось роскоши, денег и лживого почитания со стороны окружающих. Скоро ее полковник наскучит ей, и она, как женщина умная, поймет, что к чему, и к тебе снова запросится. И ты не устоишь. Ты ее любишь, она тебя тоже. А то, что мы с тобой сейчас делаем – не что иное, как прелюбодеяние. Она вернется, и вы вместе осудите меня.

– Нет, Милочка, насчет ее любви ко мне ты ошибаешься. Она мне сказала правду, что никогда, понимаешь, ни-ког-да меня не любила. Только лгала, что любит.

– И ты поверил? По-моему, ты просто-напросто не знаешь женщин.

– Да, Милочка. Поверил искренне. Она во мне никогда не видела ничего хорошего. Только выискивала недостатки. Все, что я о ней помню – это упреки, укоры, уколы, макания в грязь да удары рожей об асфальт. Сделай ей на копейку – выругает за то, что не на рубль. Сделай на рубль, выругает, что не на сотню. И так до бесконечности.

– Так почему же ты с нею жил столько лет?

– Не знаю. Вероятно потому, что любил.

– Костя, ты такой порядочный и честный. В этом твоя сила и слабость.

– Не знаю, Милочка. Может быть, ты и права. Но факт есть факт. Она пинала меня в лицо, а я, идиот, пытался делать все, чтобы она заметила мои достоинства.

– Костя, ты действительно идиот. Или святой, не знаю. Как ты мог мириться со всем этим?

– Видимо, просто любил.

– Но рано или поздно эмоции должны были поставить все на свои места.

– Они и поставили. Теперь я должен, наконец, прозреть и сделать переоценку ценностей.

– Ладно, Костя, давай спать. Завтра нам обоим на работу.

Она повернулась на правый бок, сделала глубокий вдох и в конце выдоха уже глубоко спала. А я еще долго не мог уснуть. Все думал о Светлане, о будущем наших с Милочкой отношений и о птенце, который, если будет все в порядке, когда-то вылупится из яйца. Что мне потом с ним делать, как и чем кормить, до каких размеров он вырастет и как себя поведет? Отношения с Милочкой отошли на задний план и совсем меня не волновали. «Время покажет», – думал я. С этими мыслями я и уснул.

В шесть утра нас разбудила трель телефонного звонка. Я давно уже установил телефон в режим будильника. Поэтому моя реакция была спокойной. Я потянулся и медленно стал приходить в себя. Милочка мигом вскочила и, осматриваясь вокруг, никак не могла понять, где она находится. Но тут же все вспомнила и, закрыв лицо руками, попросила:

– Костя, отвернись, пожалуйста, мне нужно встать и одеться.

– Зачем же мне отворачиваться? Вчера же…

– Это было в каком-то водовороте эмоций, воспоминаний, философствований и прочего. Сейчас наступило утро, а с ним пришло прозрение, протрезвление, и все стало на свои места. Забудем вчерашнее. Ничего не было.

– Милочка, не нужно противиться своим чувствам. Все было и будет повторяться еще и еще. Я теперь не смогу без тебя.

– Ладно, Костя. Потом все выясним. А сейчас нам обоим пора на работу.

– Пора.

Она побежала в ванную для утреннего туалета, а я наведался в залу. Яйцо лежало на диване, как и вчера вечером. Я подошел и погладил его. Опять внутри его трепет, но в этот раз какой-то нервный, с короткими перерывами; опять то же щемящее нежное чувство. Поверхность его была сухой, и после прикосновения к нему на пальце остался едва заметный белый порошкообразный налет. Я понял, что оно хочет пить.

В ответ на смачивание зародыш ответил особым трепетанием, которое я почему-то воспринял как знак удовлетворения, радости или благодарности. Когда оно напилось, его поверхность вроде бы чуть-чуть потеплела, и движения зародыша стали более мягкими и спокойными.

– Костя, завтрак готов! Поторопись, – послышался из кухни голос Милочки.

На столе уже стояли две тарелочки с творогом, политым сметаной, и две чашки горячего кофе. А на середине стола – круглая хрустальная вазочка с печеньем. Все было расставлено с особым вкусом, гармонично, логично, одним словом, как надо. «И когда она успела навести здесь порядок и чистоту?» – подумал я, садясь за стол.

– Может, тебе маловато, или ты еще чего хочешь?

– Спасибо, Милочка, мне и этого много. Я теперь очень мало ем, особенно по утрам. Так что этого – предостаточно.

– Ты уже проведал своего будущего питомца?

– Да, только что. Оно хотело пить. Я напоил его, и оно поблагодарило меня.

– Сказало «спасибо» или как-то еще?

– Как-то еще.

– Как же?

– Особым трепетом под скорлупой, приливом тепла к поверхности и чем-то еще, чего не выразишь словами.

– Костя, ты определенно заболел психически. От длительного воздержания, наверное? Но после нынешней ночи все должно было пройти. Или это остаточные явления?

– Милочка, ты в своем амплуа. Сугубо по-медицински ставишь диагнозы.

– Такая уж у меня профессия – ставить диагнозы.

Она допила последний глоток кофе и принялась мыть посуду.

– Милочка, вот тебе ключи.

– Зачем они мне?

– Как, ты же теперь здесь хозяйка.

Она улыбнулась.

– Костя, ты так наивен! Одна ночь – это еще не значит…

– Для меня значит. И я очень прошу тебя, возьми их. Сегодня после работы перенесем твои вещи.

Она демонстративно рассмеялась.

– Ну, что ты, Костенька! Вот так, сразу? Мы даже ничего не обсудили, не проверили друг друга. В общем, это так не делается.

– Кто сказал, что не делается? Как это не проверили? Мы знаем друг друга без малого два десятка лет! К чему откладывать? Что за условности?

– А мой траур? Нужно, по меньшей мере, год выдержать, а ты…

– Какой еще год? Глупости! Переходи ко мне, притом сегодня же.

– А обо мне ты подумал? Что скажут дети? Родственники Толика? Знакомые? Такой поступок мудрым не назовешь.

– А для чего нам эта мудрость? Дети наши уже сами семейные люди. Толины родственники знают, что при его жизни ты была ему замечательной женой. Они поймут. Может, со временем, но поймут. Живым надо о живом думать. А остальные привыкнут. Посудачат – и привыкнут. Почему мы должны что-то выдерживать, чем-то себя ущемлять? Мы же не в средневековье живем, верно? Нам хорошо друг с другом, так почему мы должны сами себе противиться? В общем, так. Сегодня после работы будь дома. Я приеду за тобой на такси. А ты к этому времени собери вещи. Все!

– Я и не подозревала, что ты такой настырный. А ты утверждаешь, что мы хорошо друг друга знаем. Я должна подумать, Костя. Это серьезно.

– Вот и думай до вечера. А вечером – ко мне. Может мне прийти помочь тебе собрать вещи?

– Ладно, Костя, пора на работу. А то мы слишком уж с тобой заболтались.

Вечером, придя с работы, я тут же принялся «поить» свою лесную находку. Реакция была той же. Теперь я уже понимал его сигналы о помощи и знаки благодарности. С неохотой покинув своего питомца, я без телефонного звонка отправился к Милочке. Она возилась на кухне и собирать вещи вовсе не думала.

– Костя, садись ужинать. А о вчерашнем забудь. Ничего между нами не было. Все тебе приснилось, понял? Попробуй, какие я приготовила котлеты с жареной картошечкой! Ты же только с работы.

Я решительно отодвинул тарелку с аппетитным блюдом.

– Нет, Милочка, я сюда не ужинать пришел, а за тобой с вещами. Где твои вещи первой необходимости? Я помогу тебе упаковаться, и поедем. Остальные заберем потом. Так! Что ты берешь из кухонной утвари? А поужинаем уже у меня. Вернее, у нас. Давай, давай, а то поздно будет, а завтра нам опять на работу.

– Да угомонись ты, наконец! Никуда я не поеду!

– Поедешь! Я не уйду без тебя, и с вещами, ясно?

– Ничего никому здесь не ясно! Ты понял?

Зазвонил телефон.

– Алло! Аня, это ты? Здравствуй. Да нет, не смогу. Я сейчас занята. Чем? Ха-ха-ха!.. Не поверишь! Мне сейчас предложение делают! Кто? Костя Панчук, знаешь такого? Да вот, пришел и говорит, что не уйдет, пока не заберет меня с вещами, а я…

Она держала трубку в левой руке, а правой что-то помешивала в кастрюле на плите.

– Понимаю, что хороший. Но вот так, сразу… Притом, и года не выдержав… Ой, да ну вас обоих! Вам спектакль, а для меня – вопрос жизненной важности. Под вашу с Вовой ответственность? Хм, интересно! Вам бы только праздновать!

Обессилевшая, она опустилась на стул.

– Ну, вот! Сказала на свою голову! Сейчас Коренцовы припрутся. Что он, что она! Что мне с ними делать! Ой! Из-за них соус пригорел!

Она захлопотала над газовой плитой, а я сидел молча и ждал приезда Коренцовых. Аня и Володя когда-то входили в нашу общую компанию, но после начала светланиного романа с полковником они нас покинули. Из телефонного разговора я понял, что они поддерживают мое предложение и хотят быть активными участниками создания нашей с Милочкой новой семьи.

Милочка жила на втором этаже, поэтому было отчетливо слышно, как под окном остановилась и засигналила коренцовская «двадцатьчетверка», а через полминуты настойчиво зазвонили в дверь. Коренцовы влетели как ураган.

– Молодоженам – гип-гип-ура! Поздравляем! – громко прокричал Коренцов.

– Поздравляем! Совет да любовь! – поддержала его Аня.

Володя откупорил шампанское. Аня стала вытаскивать бокалы из серванта с криком:

– За молодых! Горько!

– Горько! – закричал Володя и поднес мне бокал. А Аня преподнесла шампанское Милочке.

– Погодите, погодите! Кто вам сказал, что у нас свадьба? Никакой свадьбы здесь нет и не будет!

– Вот те на! Ты же мне сама по телефону сказала. А теперь, что? На попятную? Не выйдет! Я ехала отпраздновать вашу помолвку. А что жених скажет? Костя?

– Я – за. Если вы ее уговорите, с меня магарыч. Я приехал уговаривать ее перевозить ко мне вещи, а она что-то заартачилась. Но я знаю, она не против, только разных там пересудов боится: соседей, Толиных родственников и прочих.

– Магарыч! Я люблю распивать магарычи, правда, Аннушка? А вещи мы сейчас же перевезем! На нашей «Волге». Давай, Милочка, собирай вещи, мы поможем, а потом я отгоню в гараж машину, и мы все вчетвером погуляем на славу.

– Это кто же вам дал право моей судьбой распоряжаться? Вы меня спросили?