Юлий Гарбузов "Полное собрание сочинений"

Она положила трубку и задумалась, глядя в блокнот.

– Представляешь, Костя, у нее уже третий муж патологическим ревнивцем оказался. Какой ужас! Бедная!

– А моя покойная бабушка сказала бы сейчас: «Как б…, так и муж ревнивый». И правда, почему так всегда получается?

– Костя, не шути так! Это ужасно, когда…

– А я и не шучу, я с бабушкой вполне согласен.

Но Милочка уже не слушала и набирала рабочий номер Ирины.

– Алло! Институт? Здравствуйте! Ирину Петровну, будьте добры. Две? Извините, но я знаю только ее девичью фамилию. Она старший научный. Аксюк? Пригласите ее, пожалуйста.

– Ирина Петровна? Здравствуй, Ирочка! Это твоя одноклассница, Мила Воловченко, помнишь такую? Ну, прости, Белаш, давно уже Белаш и умру таковой! Я понимаю, Ирочка, а я как раз по делу, по орнитологии у меня вопрос. Существуют ли птицы, которые несут яйца, растущие в процессе насиживания?

– Ну, один мой знакомый в литературе вычитал, будто бы есть. И вполне серьезно это утверждает. Нет, когда вся скорлупа увеличивается пропорционально. Нет, очень заметно – каждые сутки на несколько миллиметров в диаметре. А пресмыкающиеся или какие-либо другие яйцекладущие? Даже ваш доктор наук, говоришь, не знает? Ну, тогда точно нет. Спасибо. Нет, в каком-то журнале для широкого круга, так сказать. Не спросила, просто спор у нас вчера вышел.

Милочка изменилась в лице.

– А ты уже знаешь? Откуда? Понятно. Так уж «карта легла», ничего не поделаешь. Благодарю за консультацию. Всего доброго.

Она положила трубку и посмотрела на меня взглядом великомученицы.

– Ну, вот! Началось… Коренцовы уже разнесли. Я же говорила, что начнутся суды-пересуды.

– Это что, насчет нас, что ли? Да Бог с нею, дурочкой!

– Понимаешь, Костя, она когда-то любила моего Толика, а он предпочел меня. Теперь уколола, что недолго, мол, горевала! Дрянь!

– Милочка, да что ты обращаешь внимание на колкости какой-то идиотки, которая трижды пыталась построить семью, но не сумела? А ты в первом браке прожила в мире и благополучии до смерти мужа и вот уже вторую семью создаешь. И она не сомневается, что и эта просуществует, пока кто-то из нас кого-то не похоронит! Что поделаешь, если жизнь так устроена, что люди умирают? Кто-то раньше, кто-то позже, каждому свой черед. И если я умру раньше, ты должна опять пытаться построить новую семью.

– Говоришь, в мире и благополучии? Ммм… это не совсем так. Мой Толик, царствие ему небесное, иногда похаживал к ней, я точно знала. Говорил, что в командировку едет, а сам с нею с палаткой и рюкзаком на недельную вылазку… На вино и шашлыки в компании ее приятелей. Потом приезжал и врал мне как много и тяжело работал в этой проклятой командировке.

– А что же ты?

– Делала вид, что верила и сочувствовала ему. Ни о чем не расспрашивала, молчала. А ночами тихонько плакала, чтобы никто не видел. Ты первый, кому я призналась.

– А почему ты не сказала ему всю правду-матку? Вот так – в глазки!

– А что бы это дало? Скандал, ссору, развод? А у меня дочь росла. Она бы все поняла и никогда бы не простила этого ни ему, ни мне.

– Да, мудрым человеком была моя бабушка. Впрочем, ты, по-моему, еще мудрее.

– Нет, Костя, переоцениваешь ты мою мудрость. Потом я поняла, что я просто придумывала все это для себя самой, чтобы казаться самой себе благородной, мудрой… А я просто ничего не могла с собой поделать, не могла поступать иначе, потому что любила его… Ладно, не будем корить мертвых. Первый и последний раз вспоминаю об этом. Прости меня, Господи! – она перекрестилась.

Я подошел и обнял ее, но она отстранилась.

– Не надо, Костя. Дай немного прийти в себя и успокоиться.

– Все, оставим эту никчемушную тему. Займемся настоящей наукой. Каждый вечер будем замерять и взвешивать предмет наших исследований. Данные будем заносить вот в эту тетрадь. Я уже записал подробно все обстоятельства появления его в нашей квартире. А потом посмотрим, что делать с этим материалом.

Весь медовый месяц мы провели друг подле друга. День мы проводили, как и положено, на службе, а по окончании рабочего дня спешили домой. Все у нас выходило слаженно, дружно. Размолвок практически не возникало, а если и возникали, то по таким мелочам, что и вспоминать не хотелось. Мы оба стремились вовремя остановиться и всегда ценили мир, доброжелательность и нежные, ласковые взаимоотношения.

Со Светланой все было иначе. Она никогда не могла принести в жертву хорошим отношениям и миру между нами свои амбиции; всегда стремилась настоять на своем, все делала по-своему, чем бы это ей ни грозило в будущем и настоящем. Я не мог ее переупрямить при всем желании, поэтому она, видимо, никогда не считала меня настоящим мужчиной.

После ее ухода я скучал по ней как ненормальный, ходил сам не свой, мучился воспоминаниями о лучших днях нашей жизни. Мне казалось, это будет вечно. Но Милочка с каждым днем все больше отогревала мою душу, все глубже проникала в нее, и мне становилось все теплее в ее обществе. Забота о диковинном яйце и исследование его развития еще больше сближали нас.

День ото дня яйцо росло и тяжелело. Прикосновение к нему тоже становилось все более приятным, все более притягательным. Я мог часами сидеть, лаская его, и стал замечать, что Милочке это не по душе. Тогда я начал делать это в ее отсутствие или когда она спала. Она, разумеется, не могла не догадываться об этом, но молчала. А я уже не мог не общаться с ним таким образом, ибо это было превыше моих сил.

Я попросил Милочку построить по нашим записям графики изменения геометрических размеров и веса яйца.

– Смотри-ка, Костя, поперечники возрастают почти по прямой, а вес – по крутой кривой.

– Логично. Если средняя плотность его остается примерно постоянной, то масса и вес должны возрастать пропорционально кубу линейных размеров. Сегодня просчитаю и скажу, так ли это.

«Пить» оно стало много больше и еще интенсивнее. Если вначале оно весило чуть больше семисот граммов, то теперь, всего через тридцать дней наблюдений – более тридцати двух килограммов! При этом в длину оно достигло более шестидесяти сантиметров.

– Пора бы уже и нашему птенчику появиться, – говорила Милочка.

– А действительно ли птенчику? – спрашивал я.

– Да сколько же оно еще будет расти?

– Похоже, что это действительно динозавр.

Зазвонил телефон.

– Милочка, ответь, пожалуйста, я наношу точку на график.

– Да, слушаю Вас! Константина Саввича? Минуточку, сейчас подойдет. Костя, это тебя, – она протянула мне трубку.

– Да, Панчук слушает! Ты, Артем? Здравствуй, сынок, рад тебя слышать. Да. Пассия? Нет, жена. Очень серьезно. Не скорее, чем у мамы новый муж. Как ты можешь? Как ты смеешь так говорить! Не мне перед тобой отчитываться. Почему ты так говоришь? Стыдно! Ты хорошо ее знаешь с детства. Это Людмила Григорьевна Белаш, Маринина мама. Это наше дело, Артем. Уже месяц с лишним. Напрасно ты так думаешь, я никогда ни от кого не скрывал. Да, Коля звонил, но мы об этом просто не говорили. У нее своя квартира, а у меня своя! Как сочтем нужным, так и поступим, это дело только нас двоих! Как там малыш? Поцелуй его за меня. До свидания! Привет всей твоей семье!

– Что, уже допрашивают?

– Никто не смеет меня допрашивать!

– Видишь, Костя, я же тебе говорила, что будут неприятности…

– Никаких неприятностей! Мы пока еще никому не подотчетны!

– А когда будем подотчетны? Когда стареть начнем? Тогда тебе будет отказано в помощи или будет предложено оставить меня, не так ли?

– В какой помощи? Разве что мне откажешь ты? Пока ты мне не откажешь, я ни в чьей помощи не нуждаюсь, ясно?

– Спасибо, Костя. Но мне все же неприятно иметь врагов в лице твоих сыновей.

– А твоя Марина? Она ведь тоже не сегодня-завтра узнает. Что ты ей скажешь?

– Она уже все знает, Костя. Я сама ей позвонила и обо всем рассказала.

– И как она? Обиделась, что траур не выдержала?

– На удивление – нет. Помолчала немного, а потом сказала, что рада, что я теперь не одинока. Обещала сама тебе написать. Ей, разумеется, обидно. Но она рада, искренне рада. Теперь у нее не будет болеть душа, что бросила здесь меня на произвол судьбы.

– Зачем же так? А может быть, она просто рада, что ты нашла второе счастье?

– Не думаю. Все дети эгоисты…

Через сорок два дня яйцо уже весило сорок килограммов и в длину достигало девяноста пяти сантиметров. После этого с каждым днем оно росло все медленнее, но воду впитывало не менее интенсивно.

– Похоже, что скоро появится птенчик. Костя, тебе не страшно?

– А почему мне должно быть страшно?

– А если он вылупится и пожрет нас? Представляешь, громадина?

– Да кем бы он ни был, он все же будет младенец!

– А младенец-крокодильчик? Он такой же свирепый, как и его взрослые родители!

– Но он же маленький! С ладонь величиной, не более!

– Только и всего.

– Ничего, поживем – увидим. Не может быть, чтобы это был какой-то монстр – не было бы так приятно гладить яйцо.

– Может, в этом и есть его коварство?

– Так можно что угодно опорочить.

На пятьдесят шестой день вес и размеры яйца стабилизировались окончательно. Не переставая «пить», яйцо, достигнув веса семидесяти двух килограммов и длины одного метра двенадцати сантиметров, больше не росло. Его температура несколько снизилась, но чувствовалось, что оно продолжает активно жить. В дневник наблюдений мы с некоторых пор стали заносить не только данные измерений, но и наши впечатления. Мои становились все более нетерпеливыми, а Милочкины – наоборот, все более сдержанными.

На случай, если птенец проклюнется ночью, мы, ложась спать, оставляли открытыми двери в спальне и в детской. А чтобы не пропустить это событие днем, мы пошли на уловки на работе. Милочка организовала свой рабочий день так, чтобы работать по вечерам, а я – наоборот, с утра. Мы томились в ожидании, а яйцо словно испытывало наше терпение, оставаясь в одной поре.

– Пусть бы уже вылуплялся кто угодно. А то так, ни дела, ни работы.

– Не спеши, Костя, еще не известно, сколько хлопот нам этот птенец потом доставит.

– Только не нужно пророчествовать, Милочка! Жизнь покажет.

Наш разговор прервал телефонный звонок. Было начало одиннадцатого вечера. Я решил, что это Коренцовы с каким-нибудь предложением на завтра и снял трубку.

– Алло!

Трубка молчала, но чье-то дыхание было ясно слышно.

– Да говорите же, наконец, не то я положу трубку и выключу телефон!

Послышался тяжкий вздох, а потом елейный голосок Светланы.

– Здравствуй, Костя. Как поживаешь?

– Спасибо, Света. Пока на жизнь не жалуюсь, а что?

– Да, так… соскучилась. Решила поинтересоваться твоим житьем-бытьем. Что у тебя нового?

– Так, ничего особенного. Живем помаленечку.

Она замолчала. Милочка сидела настороженная и вся бледная.

– Что ты еще хотела, Света?

– Да я, собственно, ничего. А ты не хочешь спросить, как поживаю я?

– Нет, Света. Я просто не сомневаюсь, что у тебя все отлично.

Трубка вздохнула и продолжала молчать. Чтобы разрядить неловкую обстановку, я продолжил:

– Теперь у тебя муж – настоящий мужчина, с приличным заработком, красивый, статный, доктор наук, полковник…

– Да разве в этом дело? – перебила она, – главное – чувства и нормальные взаимоотношения… – я услышал, что она плачет.

– Ты же сказала, что теперь по-настоящему полюбила его, именно его. Что, уже разлюбила, что ли?

Она продолжала плакать в трубку. Месяца два назад я бы упивался местью, говорил бы ей колкости, издевался бы над нею. А сейчас не знал как себя вести, что сказать. В душе нарастало чувство какой-то неясной тревоги.

– Света, уже поздно, завтра на работу. Пора спать. У тебя все?

– Извини, Костя. Спокойной ночи и… привет Милочке.

В трубке послышались короткие гудки. В задумчивости я медленно положил трубку.

– Она что, хочет вернуться?

– Нет, видимо, впервые серьезно поскандалила с новым мужем. А он-то не я, а «настоящий мужчина». Познала оборотную сторону медали.

– Сердце дрогнуло?

– Не очень. Просто появилась новая причина для тревоги. Еще начнет бузить вместе с сыновьями. Но я все выдержу. У меня хватит сил до конца бороться за свое счастье… Прости, Милочка, за наше счастье.

– Если она вернется, она будет ценить тебя и будет относиться к тебе совсем иначе…

– Что значит «ценить»? Семья, это что, базар или комиссионная лавка? Разбитую вазу не соберешь. Моя психика уже перестроена, я отвык от нее и от ее штучек-дрючек!

– Нет, я, кажется, лишняя в этой игре.

– Милочка! И ты готова так просто от меня отказаться? А как же я? Я же полюбил тебя!