– И что? – заинтересованно спросил кто-то из зала.
– Через три дня приходят снова и просят, чтобы я у них принял три «лимона», со словами: «Дорогой, Христа ради возьми свои бабки назад с процентами, сил больше нет – понос замучил, сплошное недержание».
– Хорошо, – говорю я им, уговорили, – не срите!..
– Значит, всё-таки осознали! – удовлетворённо произнесла женщина с первого ряда…
– На четвертый день смотрю опять заявляются, но уже с пятью миллионами и просят, чтобы я взял их поганые деньги, со словами: «Представляешь, Александр Михайлович, мы уже … день не срём, два не срём, три…»
– Ну что делать, пришлось взять под дулом пистолета, со словами: «Спокойно, мужики! Главное – не ссать!» – аплодисменты в зале…
– Вот такие вот дела случаются, – и, утерев лицо платком, сказал, – теперь можно разное.
Тут же за словами, опередив всех, поднялся молодой парень: «Сыроежкин я, – Александр Михайлович!.. А вот мы, как – бы с женой, выражаем вам благодарность».
– Я слушаю вас очень внимательно, молодой человек.
– Понимаете, вот раньше у нас с женой возникали проблемы и ругань на «почве» секса, но после третьего вашего сеанса семейная жизнь наладилась, – публика в зале восприняла информацию сдержано…
– Не совсем проникся, разъясните, – произнёс Кашпо.
– У меня вот… рассосался, а у жены вот зарубцевалась. Живем теперь дружно, как брат и сестра.
– Это очень редкий случай в моей практике! Попрошу описать его поподробнее, а запись передать мне…
Во время этой беседы, по проходу к сцене на костылях ковыляла женщина средних лет, но остановилась, в метре от сцены, тяжело дыша.
– Почему вы на костылях? – поинтересовался Кашпо, но не получив от неё ответа, он окропил её своей водой и скомандовал, – а ну-ка отбросила костыли! Прошлась! Побежала!..
– Не могу!
– Почему?
– У меня повреждено семь позвонков, а три позвонка зацементированы. Как же я смогу…, – закричала женщина, но на полуслове, отбросив костыли, стремительно вбежала на сцену. Зрители, наблюдавшие за этим явлением затаив дыхание, вдруг взорвались неописуемым восторгом, увидев воочию «волшебное исцеление». Кто-то заплакал, кто-то засмеялся, но все захлопали в ладоши…
И тут, словно по команде, присутствующие в зале повскакали с мест и бросились к Кашпо: «Позвольте до вас дотронуться! Дотронуться позвольте!» – публика, возбуждённая своим напором, открыла двери в фойе, запустив в зал громкую музыку, заглушающую просьбы.
– Это что, я вот присутствовала на сеансе, когда Анатолий Михайлович сразу троих избавил от костылей! – вырывается у одной из возбуждённых участниц сеанса.
– Что и говорить, наш Кашпо держит марку! – поддержала её другая и обе стали напирать на передних, пытаясь продвинуться к сцене и дотянуться до, пятившегося в глубь сцены, «целителя»…
Он, пока искусственно улыбаясь, протягивал к ним руки, подумал: «Ещё немного и я не смогу унести от них ноги!» – и попятился в глубь сцены…
В этот критический момент, слегка покачиваясь, появился ведущий Брендин: «Господа, концерт, пардон оговорился, – все целебные пятницы свершились! Прошу на выход! Остальное найдёте в фойе!»..
Публика, наконец осознав сказанное ведущим, дружно направилась в фойе…
– Представляешь, Шизель, в своё время мне посчастливилось побывать на сеансе этого Чародея-Кашпо, на Украине, то там весь зал стоял на «ушах», но почему-то прямо во время его сеансов смеялись и плакали!
– Невероятно! А вот, хотите верьте, хотите – нет. У меня был знакомый сосед. Он всегда ходил седой как лунь. И вдруг – я его увидела черным. По его словам, однажды во время сеанса, глядя на то, как его жена заряжает воду от Кашпо по телеку, а он издевался над манипуляциями рук нашего чародея и – за секунду стал как смоль.
– А вот моя седая собачка тоже неожиданно для нас обрела снова черный цвет волос, так вот она, грешная, всегда, как только Михалыч начинал сеанс по телеку, садилась на угол ковра рядом с моим «козлом» и следила за руками нашего чародея…
– Да-да, помню, тогда еще у твоего «козла», прямо во время сеанса, рога отвалились!
– Ты, подруга что-то путаешь. Против рог – Кашпо бессилен. Если тебя рога беспокоят – тебе точно к Чуме!..
– А вот мы, с моим Васьком, недавно дома смотрели телесеанс Кашпо, ну сразу, как только поженились, – вклинилась в разговор их молодая знакомая, – мой Васёк стал кричать: «Ну не верю я Кашпо! Не ве – рю! И всё тут! Вот тебе!» – и ткнул в экран нашему Кашпо дулей в нос.
– И что?
– Не поверите, большой палец прямо на моих глазах увеличился раза в три. Муж был просто в шоке.
– Ну что, Васёк, – съел! – говорю я ему, – лучше б ты его кое-чем другим ткнул…
– И что он тебе ответил, Дунь?
– А он просто произнёс: «Вот теперь поверил, … знал бы другим местом ткнул, но сеанс-то, уже окончен. Как говорят – «окончен бал погасли свечи!» Пришлось счастливый случай перенести на следующий раз…
В фойе было весело и многолюдно…
– Привет, Даня! Ты тоже здесь! Так может пойдём потанцуем? Привет, Пушок! Ну как помогли тебе с потенцией эти два мага?
– У меня начал действовать! А у тебя?
– Рассосалась…
В фойе «Шанса» играл диджей-сеты Бой Джорджа, а с другой стороны звучало: «А Кашпо-то дело знает, были швы, а стала гладь! Два сеанса посмотрела – стала девушкой опять!..»
Глава 5. Клячкин в «ячейке» имени Кнырика
Клячкин Мусик Каземирович, учиться и работать не любил, но был по-своему «талантлив»… – он любил наблюдать как это делают другие… У него в голове было две извилины – заработать чужими мозгами и слинять на коллективный Запад.
Мусик, лёжа на диване, мечтал о сексуально-мозговой революции, которая бы его озолотила и освободила от совести и разного рода обязательств перед обществом. После чего, ему захотелось, чтобы каким-то хитрым образом, с этим багажом перебраться к мозгоёдам за кордон. И тут, как по щучьему велению, возник «Ветер перемен».
На первом этапе, «ветер перемен», через общество «Ты мне, я – тебе», помог Клячкину Мусику Каземировичу стать распорядителем мест захоронения на элитном кладбище, которое курировал представитель исполкома «Золотого рубля».
Места были общие по «вкусу», но разные по содержанию: песчаные, глинистые, суглинистые, торфяные сухие и заболоченные, на солнышке или в тени – на любой вкус и цвет, в зависимости от «щедрости» близких и родственников усопшего.
Работа не пыльная, но престижная, а главное – денежная! Местные его знали в лицо, а некоторые иногда почитали.
Уровень прибыли зависел не только от положения усопших и их родственников при жизни, но от связей с криминалом.
Через справочное бюро и другие каналы, доверенные Клячкина, отыскивали одиночек, в весьма преклонном возрасте и нуждающихся в поддержке, уходе, но при этом имели квартиру и были при деньгах. Доверенные оформлял, через свои юрконторы, попечительство и начинали помогать…, но почему-то владельцы от их помощи не «расцветали», а «испарялись». Такие результаты Клячкина иногда удивляли и даже волновали, но не расстраивали. В таких случаях он задавался вопросом к знакомым – «почему не везёт»? Правда кому не везёт он не уточнял.
По истечению малого временного отрезка, квартира переходила к другому владельцу, который её продавал, а большую часть вырученных денег передавал Клячкину Мусику Каземировичу, к которым добавлялись деньги за предоставления более «солнечных» услуг усопшему.
Клячкин обзавёлся квартирой, МЭРСом, женой и уже хотел было обзавестись магазинчиком «Сексуальных принадлежностей», но случилось не предвиденное. Однажды он, с кем-то из кураторов исполкома «Золотого рубля» не поделился, должным образом, и был лишён «кормушки» как взяточник у трудового народа.
Сначала расстроился, но потом устроился «ветродувом» по поставкам «воздушного» мяса для комбинатов колбасных изделий, но и там на долго не задержался.
Сегодня, после затяжных дождей, в окно заглянуло солнце. Клячкин Мусик Каземирович лежал на диване, в жёлтых трусах в голубой горошек с опущенными красными подтяжками, в ожидании резкого взлёта приобретённых им акций «Три Ку-Ку». Он гордился своей оперативностью приобретения, на средства от продажи квартир «невинно усопших», этих акций, порошков для оздоровления души и мазей для любимого организма.
Мусик Каземирович также был горд тем, что ему наконец-то удалось на короткое время победить жадность и осуществить свой первый взнёс в гей клуб, вовремя поправив своё пошатнувшееся положение среди руководства и квартирантов общежития, чем предотвратил своё выселение из общежития «Законников и сексуальных меньшинств». Откровенно говоря, это место ему не нравилось, но оно было его последним пристанищем, в этом бренном мире. По его глубокому убеждению в ближайшие дни его положение должно кардинально измениться в лучшую сторону…
Котировки акций Клячкина шли в рост! Муса Каземирович, в ожидании резкого их повышения, прибывал в отличном расположении духа. Он, лежа на «просевших» в некоторых местах пружинах «заслуженного» дивана, находясь на вершине облаков своих мечтаний, блаженно «мурлыкал» себе под нос, строчки старинного русского романса:
– Мой уголок мне никогда не тесен,
– Когда ты в нём, то в нём цветёт весна!
– Не уходи, ещё с тобою мы не спели многих песен…
– Да!.. Скоро поток «ветра перемен» подхватит меня под белы ручки и понесёт в голубые дали, – мечтательно вслух произнёс он… И перед ним по голубому морю поплыли экзотические острова с диковинными растениями и долларовыми листьями, украшающими дворцы с авто и яхтами разнообразных марок… На пальмах висели виски, коньяки, шампанское, вино различных марок и фрукты, фрукты, фрукты!..
Вдруг кто-то зашуршал дверью, прервав его голубые мечты.
– Какого чёрта! – возмутился Клячкин, – кто испортил мою осязаемую «картину?».
– Привет, Мусик-Пусик, мой болвасик! Не хочет ли твоя душа водочки? – как из-подземелья спросил кто-то голосом его жены.
Это без стука вошла пышная женщина с развитым верхним и нижним бюстами, в «одежде» смахивающая на «прикид» мужа.
– Клёпа, твою мать!.. Ты оборвала нить моих экзотических мыслей на самом интересном месте. Ты почему без стука входишь?
– Ещё чего?! Ты что – белены объелся? К себе домой Клеопатра всегда входит и будет входить без стука!
– Ты Клёпа! А не Клеопатра. Почувствуй разницу!
– А ты кто такой, чтобы обзываться? Мозговед несчастный!
– Я потомок герцога Наварского – то есть герцог Клячкин-Наварский.
– Да ты давно видел себя в зеркале, герцог – кляча? – и прихватив за волосы под его носом, поинтересовалась, – а это что ты отрастил, мозговед несчастный?
– Усы.
– Нет, это не усы! Это плацдарм для мандавошек!
– Сама ты мандавошка! А я герцог Клячкин-Наварский, художник-новатор и голубой мечтатель, член «гей-клуба»! Признанный творец и лидер общественного сознания общежития «Законников и сексуальных меньшинств»! Выразитель его глубинных помыслов, созданных самой природой, а иногда и вопреки всем её законам.
Наступила короткая пауза, затем Клячкина решилась посягнуть на его имидж: «Какой ты член – одна бородавка. Все твои изыскания я видела в фойе дома культуры «Шанс» – одна срамота! Какие-то дикие фантазии выпуклых и оторванных от реальности мужских и женских частей тела, собранных из кукурузы, овса, редиски, булыжников, тополиного пуха с вкраплениями ягод чёрной, красной рябины и всевозможных злаков… Одно безобразие – ни одной натуры!..
– Это ты так считаешь?
– Я не одна! Когда извозчик перевозил эти фрагменты из «Шанса» в музей, лошадь беспокойно оглядывалась и ржала.
– А почему осёл, сопровождавший лошадь, не ржал?
– Да потому что он ржать не умеет!
– Клёпа! У тебя напрочь отсутствуют фантазия и воображение!
– Да на твою «фантазию» я уже насмотрелась, а пощупать нечего… Всё – терпенье кончилось! Я ухожу к реальному Шарамышкину!..
– Клёпа, ты свинья! Я, есть герцог Клячкин-Наварский, а ты собираешься к какому-то Шарамышкину!..
– Да, к нему! Он реалист и у него реальная «кукурузина» на выставке.
– Я не позволяю тебе так разговаривать и тем более так поступать со мною! Несчастная ты самка! Я объявляю бессрочную голодовку, – и Клячкин, скрутив штопором свои кривые и бледные как поганки ноги, поудобнее устроился на «заслуженном» диване, – и ты вместе со своим инженером Шарамышкиным будете повинны в моей смерти!..
В ответ, как не странно, была тишина. Клёпа молчала.
– Всё, так и зарегистрирую мои мысли в своей предсмертной записке, – чернильный карандаш и тетрадный лист в клеточку, для подсчёта своей прибыли от роста акций, Клячкин приготовил заранее. Но, пока, вместо планируемых расчетов нацарапал: «Клёпа + Шарамышкин повинны в смерти моей! Я, КлячкинМусик Каземирович, начал голодовку в 20-00… сего года».
Пока Мусик Каземирович закладывал основу в фундамент их новых отношений, Клёпа нервными движениями рук и правой ноги пыталась достать из-под своей железной кровати чемодан, «времён Очаковских и покоренья Крыма», доставшийся ей от одного из родственников по наследству.
– Ты, Клячкин, на оба полушарья звездонутый «сексуальной революцией»! Правда ещё требуется проверить, есть ли они у тебя, вообще? – наконец ей удалось выдвинуть обшарпанный саквояж и, открыв его, она стала беспорядочно бросать в него нижнее бельё и прочию одежду…
– Клёпа, – страдальческим голосом вдруг обратился Клячкин к жене, после завершения регистрации своего первого серьёзного предупреждения, – меня отстранили от кладбища, но не отстраняй же меня от своего сердца!.. Неужели ты забыла, что я сделал для тебя!.. Ты шутишь, Клёпа? Иль ты действительно хочешь уйти от меня к этому убогому нищему инженеришке?
– Да! – твёрдо произнесла Клячкина.
– Но отчего ж так и почему? – спросил Клячкин с телячий страстью и его тонкие губы задрожали среди не ухоженных зарослей.
– Потому что он любит меня, – и уткнув припудренный носик в свою пышную белую грудь, продолжала перемещаться по «одноклетчатому уголку», лишённого санузла, собирая разбросанные вещи.
– Но Клёпа, я же люблю тебя сильнее, чем он!
– Я тебе уже как-то говорила. Ну помнишь, когда опустились акции первый раз. Тогда я тебя поставила перед фактом. Вот сейчас говорю второй раз. Я больше тебя не люблю! Так и можешь записать в своём талмуде!
– А как же я? Что будет со мной? Так…, делаю запись о втором серьёзном предупреждении, – и Клячкин, послюнявив чернильный карандаш стал писать.
– Нет уж, ни каких улик! – воскликнула Клёпа.
– Это как же быть без улик, ежели они имеются в наличии?!
– Я не желаю ни каких улик!.. Лучше ешь бутерброд с паюсной икрой, которую я купила на свою заначку! – произнесла Клёпа с душевным надрывом. – Ешь, мерзавец! Ешь…
– Не буду. Оставь меня не благодарная. А!.. – отводя руку жены, завопил Клячкин. – Я хочу умереть!..
Уловив момент, Клёпа засунула бутерброд, в его отверстие под носом, «оросив» крошками и икрой волосатую физиономию мужа. Клячкин отчаянно сопротивлялся, словно его собирались кастрировать. Он дёргался и отводил рот от руки жены с бутербродом, отрицательно мычал и выталкивал языком разваливающейся хлеб, покрываясь крошками и раздавленными липкими икринками.
