В Европу, в Европу!
Когда пускали Смоленку, Геннадий Александрович Шашарин был замминистра, и я ему говорю: «Надо бы мне передохнуть, запарился уже. Нельзя ли куда-нибудь за рубеж съездить на годик?» Он отвечает: «Ладно, я понял. Пускай станцию и подбери себе директора на замену, тогда будем говорить». Пускаем станцию, я к нему захожу, говорю: «Помните разговор?! Станцию пустили». «Спасибо, хорошо. А кто заменит тебя?» Я говорю: «Эрик Николаевич Поздышев просится». А тот работал в Москве, в главке, и там у него не особо гладко получалось, он уже хотел уходить из министерства. И вдруг он узнал, что может быть такая ротация, и говорит: «Рекомендуй меня директором». Я, таким образом, Поздышева рекомендую директором, его назначают, а меня направляют в Венгрию, руководителем АЭС «Пакш».
Директор «Чернобыля»
Я приехал в Венгрию в феврале 1986 года, а в апреле произошла авария на Чернобыльской АЭС. 14 мая мне позвонили и срочно вызвали в Москву. В 11 утра захожу в министерство, и Шашарин мне говорит: «Слушай, мы тебя назначаем на должность временно исполняющего обязанности директора ЧАЭС. Не теряй времени, езжай в Чернобыль, успей на авиаспецрейс в 14:00 из Быково и принимай Чернобыльскую АЭС, так как бывшего директора уже отстранили и отдали под суд».
Мы базировались в 40 километрах от Чернобыльской АЭС. Правительственную комиссию возглавлял зампредседателя Совета Министров СССР Борис Щербина; он на ежедневном заседании комиссии выдавал всем задания, и все, включая военных, работали в следующем режиме: утром – задания на рабочий день, вечером – отчет об исполнении и задания на ночь, утром – отчет и задание на день. И так ежесуточно.
Я в основном на первых порах занимался созданием условий для тех, кто там работал. Надо было убирать радиоактивные отходы, делать подходы – расчищать территорию, как минное поле. На крышу взрывом было выброшено изрядное количество ядерного топлива, туда нельзя было даже подойти. Были и другие подобные участки. Передо мной стояла задача совместно с силами Министерства обороны организовать уборку так, чтобы и самому не облучиться, и людей не облучить.
Для нас там смены как таковой не было. Поспишь часов пять – и снова на работу. А для людей мы рассчитывали график таким образом, чтобы они не находились в зоне больше допустимого времени и не переоблучались. Мы регулировали периоды пребывания, делали расчеты и допускали к работе максимум на час.
С нами рядом работали молодые солдаты. И как-то видим: майор ставит им задачу расчистить площадку около главного корпуса от кусков графита и ТВЭЛов. Они должны вручную погрузить все в бочки. Я сказал майору, что ребята могут получить смертельную дозу. Майор отвечает, что у него боевая задача и через четыре часа он обязан доложить о ее выполнении. «А ты можешь отложить выполнение этой команды на время?» – «Нет, у меня приказ». Я знал телефон генерала армии Герасимова, мы с ним познакомились на заседании правительственной комиссии. Позвонил, сказал, что будет переоблучение личного состава, а это недопустимо. Он спрашивает, знаю ли я, что надо делать, чтобы выполнить боевую задачу. Я попросил дать 30 минут на обдумывание, и он приказал майору приостановить работы на полчаса.
За это время нами была расписана целая программа, определены временны?е интервалы, где какие дозоры поставить, какие заградительные машины применить. В нашем распоряжении были и манипуляторы, с помощью которых можно было дистанционно убирать радиоактивный мусор в бочки, а потом отправлять их в хранилище. Сделан был расчет времени. Благодаря этим мерам все подходы стали более-менее безопасными для солдат.
Как-то мне в Чернобыль звонит Геннадий Веретенников, начальник «Главатомэнерго», и говорит: «Слушай, пока Поздышев на Смоленке не переломал под себя заведенные тобой порядки, давай возвращайся на Смоленку, а мы его в Чернобыль направим, пусть там взаимодействует с генералами и со строителями». Так и сделали. Меня отозвали снова директором Смоленской АЭС, а потом я еще периодически подменял Эрика Николаевича на ЧАЭС, мы директорствовали с ним посменно, как и другие ликвидаторы.
Создатели американского фильма-сериала «Чернобыль», конечно, использовали наши документальные съемки, это видно по тому, что в фильме много правдивых деталей. Но в целом – бред. Волки какие-то, водка, голые шахтеры.
Шесть тысяч
На кровле реакторного здания четвертого блока, действительно, было много выброшенных при взрыве кусков графита, технологических каналов и изуродованного ядерного топлива. Без уборки этого «мусора» невозможно было вести работы по сооружению «Укрытия» (саркофага). Я только приехал второй раз и подменил Поздышева. Была поставлена задача все это убрать, но как? Фон там зашкаливал. Предлагались различные способы, в том числе создать козловой кран с пролетом 70 метров и с манипуляторами. И луноход у нас там работал с защитой, с самоочищающимися колесами – его специально по нашему техническому заданию перепроектировали конструкторы лунохода. Но техника не выдерживала.
Одно из оригинальных и действенных решений предложили работники НИКИМТ во главе с директором Юрием Федоровичем Юрченко, а именно – гигантскую «промокашку», панель размером 4?4 метра, состоящую из сетки рабица с прикрепленными к ней хлопчатобумажными кистями, пропитанными специальным клеящим составом. Застывший клей оказался таким прочным, что при подъеме «промокашки» краном сдиралась и битумная кровля крыши. Одним из авторов этой технологии была Елена Козлова из института НИКИМТ, кандидат наук, химик-технолог, замечательный специалист.
Но вертолеты пылили, а все краны были заняты на возведении саркофага. Пришлось очищать крышу вручную. Но это стали делать лишь после того, как выяснили, почему там сохраняется такой высокий радиоактивный фон. Через трубу тянуло из проема разрушенного реактора. Тогда с вертолетов залили туда 800 кубометров ПВА, после чего фон упал в 400 раз на всей территории.
Мы вышли на крышу, установили пять мониторов, через которые можно было все обозревать из укрытия. И тогда стали допускать военнослужащих, но не новобранцев, а 35–40-летних резервистов – это было наше требование.
Их выпускали на крышу на две минуты по пять человек. Каждый из них выходил на крышу, перемещал «мусор» лопатой на 10 метров и уходил. А затем шел следующий, брал лопату и дальше двигал графит или куски ядерного топлива в сторону разрушенного реактора.
У нас был взвод «портных», которые готовили для нас свинцовые латы, и в такой защите от ожогов выпускали по пять человек. Одна пятерка отработала – вторая изучает их ошибки по мониторам. Всего на уборке этой крыши мы пропустили около 6000 человек.
Постепенно стало возможным заходить туда уже не на две минуты, а на 20, 30 минут. Потом краном поднимали бульдозер вместе с бульдозеристом в кабине на крышу, на 70-метровую высоту, и давали ему полчаса. Потом снимали, сажали другого бульдозериста и так далее. Когда в 1987 году освободились краны, возводившие саркофаг, при помощи «промокашек» окончательно очистили крышу.
Руководителями этой операции были Юрий Самойленко и мой друг Виктор Голубев, оба со Смоленской АЭС. Голубева я вызвал с Кубы. Позвонил ему, и через два дня он был уже в Чернобыле. За эту работу они получили высшие награды Родины: Голубев – Орден Ленина, а Самойленко – Звезду Героя.
К сожалению, Виктор как человек неуемной энергии и беззаветного служения людям, часто пренебрегал опасностью и даже не брал с собой в зону дозиметр. Есть документальные кадры, где он без защиты ходит по крыше турбинного здания, что-то объясняет, уточняет, а мимо пробегают резервисты в свинцовых латах. После Чернобыля мы вместе с ним работали на АЭС «Хурагуа». Потом он опять вернулся в Чернобыль. Ездил в Армению со своими роботами расчищать завалы после землетрясения… Больше, к сожалению, уже ничего не успел – умер от лучевой болезни. Совсем молодой, влюбленный в технику парень…
Разные ситуации, в том числе критические, возникали во время ликвидации последствий аварии, но люди относились к ним как к очередной сложной задаче, которую нужно решить.
Донбасс под реактором
Одной из них было обеспечение безопасности шахтеров, которые пробивали 150-метровый тоннель. Их там постоянно меняли, потому что дозы они набирали стремительно. Член правительственной комиссии министр угольной промышленности Михаил Иванович Щадов взмолился: «Сделайте так, чтобы люди дольше работали, я уже из Кузбасса, Донбасса всех шахтеров вызвал, некого уже брать».
Что делать? Необходимо найти и ликвидировать источник радиоактивности. Тогда я спустился в тоннель, длина которого была уже около 120 метров. Люди работали вручную, лопатами, раздевшись до пояса. Внизу, в тоннеле, все было чисто, сверху над головой – полутораметровая бетонная плита, хорошая защита от реактора, внизу – песок, прохладно. Я полежал в забое на песке, замерил с дозиметристом уровень радиации. Показывало, что в забое все нормально. Выходим, а у входа в тоннель совсем рядом валяются фрагменты графитовой кладки и топлива. Подошли туда – дозиметр зашкаливает, чуть отошли – уже меньше, то есть надо было убрать эти фрагменты. Когда расчистили все, фон сразу упал.
Куба – рядом
После Чернобыля проработал еще два года директором на смоленской станции, а потом замминистра энергетики и электрификации Геннадий Александрович Шашарин меня приглашает: «Слушай, кубинцы просят у нас директора. У нас там руководитель – строитель, а идет монтаж, и нужен эксплуатационник. А ты у нас знаешь и строительство, и проектирование, и монтаж, и эксплуатацию… Мы тебя сорвали с Венгрии, так езжай на Кубу».
У нас на Смоленке планы были наполеоновские: расширяться надо было до семи блоков, но меня убедили, что Родине нужна кубинская станция, да и кубинцам самим, а дело буксует… Я дал согласие.
В 1988 году «Хурагуа» только строилась. На первом блоке строительная часть была где-то на 12-й отметке. Машинный зал в хорошей готовности, монтаж турбин, вспомогательные объекты. Разные ситуации возникали во время ликвидации последствий аварии, но люди относились к ним как к очередной сложной задаче, которую нужно решить. А второй блок – только фундаментная плита и земляные работы, но кубинцы твердо решили строить поточным методом: сразу два блока параллельно с небольшим смещением. У нас такой метод культивировался, и они тоже захотели, а силенок не хватало. Тем более, на монтаже.
Я посмотрел – монтажники хорошие, квалифицированные, человек 60 их было.
Их руководитель Серилла, громадный, чернокожий мужик, хорошо знал русский язык. И вот когда мы с ним обошли площадку, я говорю: «Ты представляешь, что такое монтаж, какой это объем?» – «Да, представляю.» – «А с кем ты его сделаешь? Есть у тебя еще ресурсы, кроме этих 60 человек?» – «Ну, министерство знает, оно подберет…». А где на Кубе таких специалистов наберешь?! Первое мое предложение было начальнику стройки, потом министру базовой промышленности Марку Парталю. Звучало оно так: выполнить монтаж оборудования силами монтажных организаций России по прямому контракту.
С Марком мы часто общались. Бывало, звонит и зовет: «Приезжай в такой-то город, надо поговорить». Я беру переводчика, приезжаем, ждем. Он является под вечер, садимся ужинать. И лн говорит: «Я хочу с тобой посоветоваться». И начинает «советоваться». То есть говорит, говорит, говорит, как Фидель Кастро, – без перерыва. И так два часа. Потом выходим, и он мне: «Как хорошо мы с тобой все обсудили!»
И стал я кубинцев убеждать: «Во-первых, дорогие друзья, прекращайте строительство двух блоков одновременно, у вас не хватит строительных сил. Давайте все перетащим на первый. Оставьте на втором бригаду – человек 20, а всех остальных переводите на первый блок. Собирайте здесь все ресурсы».
И чем я их дожал – посчитал объем бетона и темп его укладки. Говорю: «Смотрите, я среднее значение взял, и получается, что вам с такими скоростями за восемь лет не перекидать».
Парталь меня пригласил на свою коллегию в министерство, я и там доложил: «Надо сосредоточить все внимание на одном блоке, быстро его сделать. Люди обучатся, у них появится опыт, и вы даже не заметите, как все построите. Второе – монтаж. У вас монтажных сил нет, вы сами ничего не сделаете. Есть предложение перейти от техсодействия на подряд. Берите наших подрядчиков-монтажников, тем более у нас сейчас освободились многие такие организации, давайте заключим договор. Если вы на это дело соглашаетесь, то будем вместе информировать руководство Советского Союза о необходимости такого эксперимента».
Уговорить кубинцев оказалось легче, чем убедить своих. Год ушел на убеждение, но такую схему все-таки приняли. У нас там была группа ГЭС – государственного экономического содействия. Ее представителем был Владимир Николаевич Савушкин, мы с ним подружились. Атомщик, опытный переговорщик, он помогал нам решать этот вопрос.
К нам направили тепломонтажную группу из Украины, «Южтеплоэнергомонтаж», который участвовал в возведении саркофага на ЧАЭС. Приехало человек 700 монтажников, а если считать с семьями – около 2000. Они привезли строительную технику, даже краны, оснастку – полностью готовое монтажное производственное подразделение. И работа пошла дружно, просто отлично.
Большая рыба
На Кубе мы с Витей Голубевым восстановили брошенный катер и ходили на нем по Карибскому морю. Рыбачили, охотились на большую рыбу. Обошли все островное побережье, даже с пограничниками подружились. И, конечно, за эти годы я не раз перечитал «Старика и море» Хемингуэя. Помните: старик поймал большую рыбу, но все сожрали акулы. И даже чайкам досталось больше.
Но старик был один, а нас – много. Мы закрыли купол реакторного отделения, забросили все крупногабаритное оборудование: ГЦН, парогенераторы, сепараторы, установили полярный кран. А затем уже закрыли купол. Собирали обечайками, у нас это были бетонные блоки 6?8 метров, варили на полигонах панели. И все это где-то с 1989 по 1990 год. Быстро управились.
Акулы
Но уже вовсю шла горбачевская перестройка, и про нас, к сожалению, просто забыли. Финансирования нет, зарплаты перестали платить. А у нас монтажники с семьями, повторю – 2000 человек.
Надо отдать должное кубинцам: когда поставка продуктов питания из Союза прекратилась, кубинские рабочие сами голодали, а нас кормили. У нас был отдельный магазин, мы там брали в долг продукты и кубинцев, своих друзей, нередко выручали.
Дела не было уже. Думаю: ну чего я тут буду сидеть? Летом 1991 года к послу прихожу, он говорит: «Ничего не могу сделать. Езжай, решай со своим министерством». Я в конце августа беру командировку и вылетаю в Москву.
В столице пришел в «Зарубежатомстрой» к Александру Нечаеву, спрашиваю: «Что делать?» Он говорит: «У нас подготовлено два тома обоснования, что надо еще где-то четыре миллиона долларов на этот год, чтобы достроить».
И мы давай ходить по инстанциям. А уже состоялся путч, к кому идти? Бывший посол на Кубе Юрий Петров стал главой ельцинской администрации (в 1993-м он возглавил Госинкор – Государственную инвестиционную корпорацию). Я позвонил ему и все рассказал. Говорю: «Юрий Владимирович, примите меня». – «Через недельку». Записали меня в очередь. Через неделю иду туда, а перед зданием – столпотворение, снимается фильм, идет инсценировка обороны Белого дома. Все скандируют: «Ельцин! Ельцин!» Я пробрался через эту толпу, прошел к Петрову. Посидели, поговорили. Он сказал, что помочь ничем не может и посоветовал обратиться в комиссию оперативных вопросов.
Главное, что я узнал от Петрова, – правительства как такового нет и нужно выйти на комиссию оперативных вопросов (КОВ), которая собиралась раз в неделю и решала вопросы государственного масштаба ровно на семь дней: куда распределить хлеб, куда муку, куда сахар и так далее. Руководил комиссией Юрий Михайлович Лужков. Мы с Нечаевым записались к нему на прием, передали наше обоснование. Он назначил нам встречу как раз во время заседания комиссии. Приходим в назначенный час, сидим в приемной. Секретарь успокаивает: «Ваш вопрос включен, вас пригласят». Не приглашают. В конце заседания выходит секретарь, передает нам наши два тома обоснования и говорит: «Ваш вопрос уже рассмотрели». Выяснилось, что Лужков написал резолюцию для Внешэкономбанка: «Рассмотреть возможность финансирования окончания строительства». Мы в недоумении: «И куда теперь?» Секретарь: «Берите и идите ногами. Если пошлете почтой, то вообще ничего не найдете».
Руководителем Внешэкономбанка банка был Андрей Владимирович Московских. К нему нас не пустили, а к заместителю его мы пробились. «Чего?! – говорит зам. – Атомную станцию?! Строить?! С ума сошли? Уезжайте оттуда, бросайте все и уезжайте». Мы говорим: «Уезжать даже не на что. Дайте нам достроить, полтора-два года, и мы станцию пустим». – «Нет, все прекращайте. Денег нет ни копейки. Где хотите, ищите. Пусть ваше министерство решает».
И так мы ходили к нему на прием если не каждый день, то через день. Потом он дал команду не пускать нас, и охранники приказ выполняли. А в это время в российских магазинах были пустые полки. Я позвонил на Кубу друзьям, они набрали там в магазине за свои деньги дефицитных продуктов и прислали самолетом три посылки. И пока я ходил в банк, я всем секретарям, нужным помощникам вручал презенты. Они за это выписывали мне пропуска. Я к заму Московских захожу, а он: «Как ты сюда попадаешь? – «Да очень просто – через эту дверь».
Очень черный нал
И мы с Нечаевым высиживали у него в приемной иногда до восьми вечера. Полтора месяца ходили как на работу. На дворе уже ноябрь, снег выпал. Заместитель председателя банка говорит: «Ну и настойчивые вы, мужики! Ладно, выпишу вам миллион долларов, берите деньги и улетайте оттуда, эвакуируйтесь». И дает нам бумажку. А там от руки написано: «Выдать такому-то миллион долларов наличными». Я обалдел. Нечаев говорит: «И что, по этой фитюльке нам выдадут?» Зам отвечает: «Еще слово – и я эту фитюльку порву».
На следующий день нашли адресата «фитюльки». Он нас отправил в Госхран. Там посмотрели на бумажку и сказали: «Да это мелочь – миллион, вот если бы миллионов двадцать, мы бы вам выдали здесь, а так езжайте на „Курскую“, там в нашем отделении банка всем выдают». Советские специалисты, которые возвращались из-за рубежа, там в очереди по неделе стояли, круглосуточно, чтобы получить свои заработанные деньги. Выждали и мы очередь. Потом приехали на уазике, зашли, пробились к женщине-оператору, подаем свои тома, решение, резолюцию. Я думал, что сейчас будет какое-то совещание с нами, а она посмотрела и говорит: «Ладно, идите в кассу». Встали в очередь, подошли к кассе, кассир нам: «Считать будете?» – «Какое считать!» – замахали мы руками, и зеленые пачки буквально полетели из окошка.
У нас было два кейса, мы набили их пачками стодолларовых купюр и стали думать, как выйти оттуда. Дело в том, что, как только дверь открывалась, толпа чуть не с петель ее срывала, могли и кейс из рук выхватить. Подходим к милиционеру, просим: так и так, помоги нам выйти, у нас там автомобиль стоит. А он: «Я только внутри обеспечиваю безопасность. Снаружи, если что с вами случится, это не мое дело». В конце концов он все же вызвал оперативников, двух мальчишек в гражданской одежде, но при оружии. Один впереди идет, другой сзади, расталкивают ошалевших от ожидания людей.
Приехали в «Зарубежатомстрой». А дело было в пятницу, сокращенный рабочий день, сотрудников почти никого. Мы кейсы открыли, Нечаев кнопку селектора нажимает и говорит главбуху: «Зайди ко мне». Тот зашел, увидал деньги и попятился. Нечаев ему: «Нужно оприходовать». Главбух смотрит на нас, как на бандитов: «Я даже не прикоснусь, что хотите, то и делайте». И ушел. Мы с Нечаевым сидим, думаем. Потом я спрашиваю: «Но сейф-то у тебя надежный?» Он плечами пожимает: «Да вроде никто пока не взламывал».
Оперативно разработали схему переправки этих денег на Кубу, и вот уже через два дня сажусь в самолет с дипкурьером. У него к руке прикован запечатанный мешок. И опять – 17 часов в пути, две посадки… Прилетели в Гавану. Только спустились по трапу, нас сразу – в полицейскую машину, на ней – в банк. Приехали туда с этим мешком, вскрыли, все пересчитали, и говорят: «Все сошлось, все нормально, везите еще». У нас счет был на нашу организацию, и начали мы покупать авиабилеты и эвакуировать людей.
Запад нам поможет!
Позже мы предложили американцам совместно с кубинцами достроить АЭС «Хурагуа». И вдруг звонок из посольства США: компания «Дженерал электрик» готова провести переговоры по нашему предложению, приезжайте. Однако я не смог вылететь, и договорились, что они приедут на трехсторонние переговоры в Москву. Я спросил их: «А ваши политики вам не помешают?» – «Мы независимые бизнесмены и свободны в своих решениях! У нас в Америке – демократия!» – такой был ответ. Согласовали с ними день, когда они прибудут в Москву.
Сообщили кубинцам. Лично Фидель дал зеленый свет, и в назначенный день представители Кубы во главе с замминистра энергетики Кубы Ортисом прибывают в Москву и говорят, что уполномочены провести переговоры с американцами.
Но вдруг накануне встречи мне звонят из посольства США и говорят, что американцы не приедут. «Тема закрыта. Гуд бай!» Мы с Нечаевым едем в машине в посольство Кубы и не знаем, что и сказать кубинцам. Чуть со стыда не сгорели. Потом решили, ладно, они же наши друзья, сколько вместе рома выпили, они нас поймут! Кубинцы приняли эту весть мужественно, с достоинством.
– А что мы, Сараев, тебе всегда говорили? – только и съязвил Ортис. – Не верь янки! Они все равно обманут!
Таким образом проект завершения строительства АЭС на Кубе отпал от нас навсегда.
2020 г.
Эра Поздышева: легендарный атомщик – глазами внука
Подпись Эрика Николаевича Поздышева, в 1986–1987 годы возглавлявшего Чернобыльскую АЭС, стоит под актом о сдаче в эксплуатацию саркофага над аварийным блоком – объекта «Укрытие». Он – первый президент «Росэнергоатома», его финансовые решения в тяжелые для страны и отрасли годы фактически уберегли станции от массового останова. А еще Эрик Николаевич – организатор восстановления храмов и монастырей. Об основателе атомной династии Поздышевых рассказывает его внук, ведущий специалист управления по обращению с ядерными и радиационными материалами АСЭ Эрик Поздышев
От иконописцев до ликвидаторов
Родословные моих родителей причудливо переплелись в веках. Бабушка по материнской линии Инна Владимировна – из дворянского рода Мотовиловых, а среди предков Эрика Николаевича, папиного отца, есть ветвь от незаконного потомка Шереметева. У Шереметевых и Мотовиловых общие корни. Фамилия же Поздышев впервые упоминается при Иване Грозном: Яков Поздышев был дьяком Посольского приказа. При царе Федоре семья ушла в Кострому, где несколько поколений Поздышевых занимались иконописью. Вряд ли они могли вообразить, что человек приручит энергию атома и однажды поплатится за свою самонадеянность, а их далекий потомок встанет «за штурвал» разрушенного энергоблока, чтобы отвести этот ядерный корабль от большой беды.
До самой сути
Эрик Николаевич даже в детстве, если за что-то брался, достигал наилучшего результата – так мне рассказывали в семье. Будь то школьный предмет или игра на губной гармошке. Изучит матчасть, прочитает книгу на эту тему – и станет местным виртуозом.
Я с детства знал, что день деда расписан по минутам. Хочешь пообщаться – вот дата, время, тогда и приезжай. Беседы с ним незабываемы. Он очень начитанный человек. Ясный, острый ум, пронзительный взгляд ярко-голубых глаз. В детстве я задавал ему вопросы по истории и получал в ответ целые лекции. Про Крещение Руси, про русских князей… Когда я учился в интернате кадетского корпуса в Москве, проходил историю по дедушкиным рассказам. Каждые выходные к нему приезжал.
Подвиг
Эрик Николаевич рассказывал, как строился «Саркофаг» – объкт «Укрытие». Нигде и никогда строители не делали ничего подобного – технических решений для захоронения таких объектов в отечественной и мировой практике просто не существовало. В кратчайшие сроки было разработано восемнадцать проектов, из которых выбрали вариант, где в качестве опор несущих конструкций использовались полуразрушенные стены энергоблока. Гигантскую конструкцию собирали по фотографиям макета. Частью манипуляторами, частью в безопасном месте, после чего придвигали тракторами к аварийному энергоблоку. Бетон закачивали дистанционно, за сотни метров. Сварщика поднимали краном в, так называемом, «батискафе». В итоге в тяжелейших радиационных условиях четвертый блок Чернобыльской АЭС удалось закрыть защитным куполом менее чем за полгода. "Это могли сделать только наши люди!" – говорил дед.
Система взаимозачетов
1990е были одними из самых тяжелых в отрасли. Операторы атомных станций месяцами не получали зарплату. Начались забастовки. Возникла угроза повсеместных остановов. Эрик Николаевич рассказывал, что в феврале 1994 года ему приснилось, как выбраться из этой ситуации. Как выжить. Идея заключалась в том, чтобы от системы платежей перейти к системе взаимозачетов и путем многократных обменов – электроэнергии на автомобили, автомобилей на оборудование и т. д. – добывать наличные. Работники АЭС стали исправно получать зарплату. Позже в недрах команды, созданной Поздышевым, рождались и другие схемы, на грани фола, например, обналичка долга в размере 50 % суммы. «Росэнергоатом», как и многие другие структуры в те непростые годы, стал объектом охоты для криминала. Гибли перевозящие наличные курьеры.
Великий хедхантер
Эрик Николаевич определил судьбу многих людей, занимающих сегодня ключевые посты в отрасли. Создавая в концерне генеральную дирекцию по реализации платы за безопасность и развитие, он собирал талантливых людей с техническими знаниями и с пониманием всей сложности отношений на современном рынке электроэнергии. Так, в Александре Марковиче Локшине, с которым работал в ВАО АЭС и которого знал еще по Смоленской станции, он разглядел человека, способного разобраться во всех хитросплетениях новой экономики (точнее, полного ее отсутствия) и возглавить Смоленскую АЭС, а со временем стать одним из руководителей отрасли.
Дисциплина веры
По глубокому убеждению Эрика Николаевича, церковь переделывает людей. Православные воцерквленные люди в основном – "более нормальны", более дисциплинированы, их жизнь более упорядочена, а на атомной станции дисциплина – основа всего. Задолго до Чернобыля, дедушка понял, что одних только технических знаний недостаточно для такой глобальной деятельности как атомная энергетика. Недостаточно и карающего меча партийной дисциплины. Нужна духовная составляющая. И постепенно он пришел к церкви. К осознанию того, как много потеряла атомная отрасль от разрушения православных традиций, как увеличиваются риски сооружения и эксплуатации АЭС вне этой великой культуры.
Сегодня при каждой АЭС по распоряжению Эрика Николаевича и поддержке концерна построен храм. Руководители станций, даже если и не являются глубоко верующими людьми и, может быть, далеки от мысли, что "от сих кротких и жаждущих уединенной молитвы выйдет, может быть, еще раз спасение земли Русской» (Достоевский), тем не менее, очень положительно настроены к православию, потому что понимают, какой эффект оно производит.
Дорога к храмам
Вскоре после создания «Росэнергоатома» монахини Свято-Троицкого Стефано-Махрищского монастыря попросили у Эрика Николаевича машину угля. Машиной помощь не ограничилась. Силами концерна и других меценатов монастырь и храм в древнем селе Махра во Владимирской области были восстановлены в их былом великолепии, сейчас это одно из красивейших мест России. Тишина, благодать. При монастыре есть детский приют, фактически пансион, из которого воспитанницы выходят в жизнь. Им помогают обустроиться и в дальнейшем.
На собранные «Росэнергоатомом» средства отреставрирована колокольня Троице-Сергиевой лавры, отлиты новые колокола. Восстановлен храм Серафима Саровского в Сарове. В Рыльске Эрик Николаевич организовал строительство часовни. В Курчатове помогал восстанавливать храм. Когда я приехал в восстановленный с его помощью храм пророка Ильи в Ильинском (у дедушки там дом), спрашивал прихожан, знакома ли им фамилия Поздышев. Мне отвечали: «А кто это?», потому что дед всегда оставался в тени.
«Держись трубы»
Эрик Николаевич считает: никто не может работать инженером на АЭС, не пройдя все ступени, начиная с рабочей специальности. Хороший атомщик должен знать блок, как токарь свои четыре пальца, шутит дед. Мой отец Станислав Эрикович пришел в химцех Курской АЭС оператором. Вся станция сбегалась посмотреть на сына президента концерна. Через 15 лет гены иконописцев, видимо, взяли свое: в 2004 году отец был благословлен на роспись храма. Писал иконы. Потом открыл детскую театральную студию.
Патриарх Алексий II, министр по атомной энергии Виктор Михайлов и Эрик Поздышев обсуждают реставрацию Троице-Сергиевой лавры. Начало 2000-х
Меня по молодости штормило. С третьего курса физмата МАДИ сам ушел в армию. Потом – семья, ребенок. Около шести лет работал дозиметристом на Курской АЭС. Окончил Академию государственной муниципальной службы по специальности «таможенное дело» специализации «валютный контроль и валютное регулирование». В 2016 году перешел на должность инженера по закупкам. После того как приобрел автономные насосные установки, заключив договор на 100 млн дешевле начальной минимальной цены, возглавил отдел организации закупок и материально-технического обеспечения. На «Петрозаводскмаше» руководил управлением производственной кооперации. В одной коммерческой структуре работал директором по развитию, организовывал поставки источников быстрых нейтронов, автоматизированные системы контроля радиационной обстановки для Белорусской АЭС. После закрытия фирмы в пик пандемии работал ведущим юрисконсультом в Министерстве культуры Московской области. Но помнил слова деда: «Никогда не отрывайся от трубы. Оторвался от трубы – считай, стабильность потерял».
Атомная родословная
В нашей семье многие либо связали жизнь с «атомкой», либо какое-то время работали в отрасли. Родители мамы, Инна Владимировна и Решад Ахатович Ханбековы, – на Балаковской АЭС. Мама Нона Решадовна – инженером во ВНИИАЭС. Мой двоюродный брат Максим Владимирович Поздышев – заместитель директора департамента В/О «Изотоп».
На Курской АЭС я понял, что все атомщики – одна большая семья. Ну и люди в Курчатове, конечно, удивительные. У эксплуатационников вообще какой-то особый склад ума. Скажем, если оператору АЭС нужно размешать в чашке чая сахар, он подойдет к этой процедуре системно, соблюдая принципы культуры безопасности. Они так воспитаны. Смене на блоке строго запрещено спать: если что-то случится, то спросонок можешь совершить ошибку, которую никогда бы не сделал в ясном уме и твердой памяти. Я благодарен судьбе, что жизнь меня сводила с такими замечательными людьми, у которых я учился, которые служат примером профессионализма и уважения к людям, в том числе к молодым специалистам.
