Невольничьи рынки были слабостью Цезаря. Однажды он купил молоденького раба за такие деньги, что постеснялся вписать сумму в расходы, чтоб не подсмотрел кто. «А этого обязательно отпущу». И раб, будто чувствуя его мысли, особенно нежно порхал пальцами возле лица Цезаря, едва касаясь, скреб щетинку, начавшую седеть.
После началось утреннее облачение в тогу. Третий раб, еще накануне сложивший белоснежную ткань, проложил все складки дощечками, и теперь вынимал их одну за другой по мере обматывания и приспускания сложной материи вокруг фигуры повелителя. Цезарь обыкновенно не завтракал.
* * *
В белоснежной тоге с небрежно волочившейся по земле задней полой Цезарь вышел на утреннем приеме. Клиенты почтительно толпились поодаль. Магистрат стоял впереди всех и любезно улыбался, все время поправляя складки непривычной для него римской одежды, в которую он вырядился по случаю приезда высокого гостя. Сам магистрат был галлом.
Дружно грянуло приветственное «Аве». Цезарь взглянул на небо, прищурился, встретившись взором с ослепительным утренним солнцем: «Так все похоже на Настоящее! – подумал он. – Хотя и во сне солнце сверкает ничуть не слабее…» Следуя старинному декоруму, Цезарь стал обходить всех, по очереди здороваясь с каждым. Магистрата он поцеловал. Задержался возле двух жрецов-друидов…
– Скажи, жрец, – обратился он к одному из них, – как отличить сон от яви?
– Во сне свидетельство затруднено, – ответил жрец. – Одно и то же всякий смотрит по-своему, и Настоящие Люди встречаются редко.
– Наяву Настоящих Людей тоже мало. Диоген днем с фонарем искал, – не нашел.
– Во сне на многие вещи глаза не закроешь, – сказал другой жрец. – Морганье рушит царство Гипноса.
Цезарь улыбнулся и стал моргать.
– Ничто не порушилось, – сказал он, – похоже на Явь! И Свидетелей сколько хочешь. О чем вы просите: о перемене или о сохранении?
«Какие странные у них лица! Совсем непроницаемы», – подумал Цезарь, пробуя тщетно проникнуть взором за каменную твердь жрецов. Увы! взгляд мячиком отскакивал или скользил бессильно по равнодушной, бесстрастной поверхности.
– О сохранении прежнего, Цезарь. Дозволь нам молиться по обычаю наших отцов!
– Пусть так и будет, – произнес Цезарь дозволяющие слова, и обрадованные жрецы хотели удалиться, выражая всяческую благодарность, когда Цезарь их задержал вопросом:
– А правда, – спросил он, – что у вас человек, когда помирает, потом может родиться камнем или деревом?
Жрец улыбнулся.
– Родиться деревом человек не может, но дух его может витать в камне или древе, как мы бродим у себя в дому. Земная и небесная география соединены.
– Не хочешь ли ты сказать, жрец, что ваши священные дубы, камни и родники соединяют землю и небо.
– Да, Цезарь, это путь на небеса.
– Для всех? – поинтересовался Цезарь.
– Для всех, кому отворится дверь, – торжественно сообщил жрец. – Все Святые Места таковы, но есть и другие. Там, где Боги спускаются на Землю – для людей таится Удача, там спрятаны груды Счастья.
– И можно пообщаться, поговорить с Богами?
– Не пообщаться – соприкоснуться. Божества воплощаются в Духе, как в чувствах мы воплощаемся в телесном.
– Что ж, я знаю теперь, где прячется Счастье, – сказал Цезарь и жестом отпустил Жрецов.
Так поздоровавшись со всеми уселся Цезарь на возвышении в креслице, и первым к нему тут же приблизился его личный секретарь – раб. Стал вполголоса докладывать: «Антоний и Курион прибыли. Из Рима их, по слухам, изгнали. Возбуждали солдат, и сейчас должны быть тут…»
– Послушай! – перебил его Цезарь негромко, так чтобы стоявшие в отдалении не могли его услышать. – Правда, меня считают развратником и прячут жен и дочерей?
Секретарь опустил глаза долу, не зная как ответить.
– Иль, скажем, что я ставлю себя выше всех смертных… Отвечай! – приказал Цезарь.
– Такова легенда, Цезарь! Так люди говорят, – нехотя ответил секретарь.
– Что еще говорят люди?
Секретарь не знал, как ему быть.
– Разное, – промямлил он. – Я не прислушивался к тому, что люди сочиняют…
– А разве есть что-нибудь помимо того? – спросил Цезарь, соображая про себя удивительную убогость лица секретаря. «Боги! Да ведь и лица-то вовсе нет! Отдельные подробности ненужные никому. Фигуры, лишенные жизни. Как пусто и казенно внутри истории про нас самих! Что надо сделать, чтобы Легенда обрела страсть и теплой кровью наполнились и ожили легендарные люди?! Где воображенья полет, кто написал так постно и скучно нашу великую драму жизни?! В Легенде ведь все возможно! Где ласковая фея? Где звездная нимфа и полет счастливого чувства?!
Тут Цезарь остановил свой взгляд на кончике носа раба-секретаря, и мысль прервалась. Кончик носа был весь в мелких бисеринках пота, покраснел и шевелился совсем отдельно от остального лица. Самого же лица теперь совсем не было: смазливая наружность так и расползалась под цезаревым взглядом. «Какой немыслимый урод!» – воскликнул беззвучно Цезарь и увидел, как поехала верхняя губа у секретаря в сторону, обнажая зубы с одной стороны, при этом нижняя губа стала растягиваться одновременно в ту и другую половины наружности. И вот мерзкая жалкая улыбка лакея обнажила ровные мелкие белые зубы. В глазах при этом, как рыба в омуте, притаился и прятался под корягой на дне откровенный ужас.
– Я хочу, – сказал Цезарь совсем тихо, – чтобы пока я тут, живу внутри Легенды, явилась мне нимфа небесная, ласковая Муза, восторг и чудо неземное, что-нибудь! Потом ведь все равно сухой переписчик выбросит лучшие строки. История не сохранит того, что было главным при жизни. Не бойся, раб! Раз я попал в Живую Легенду – пусть будет чудо! Иди! – отпустил он секретаря. – И думай!
Судорожно проглотив горловой ком, отступил секретарь.
Очередной проситель приблизился вместе с Магистратом.
– Чего ты хочешь? – Цезарь оглядел вмиг неловкую фигуру. «Тоже галл, не умеет носить тогу, чужая одежда, а старается…»
– Вот, – протянул неловкий человек свиток, – обращаюсь к тебе, Цезарь, как к богу – не откажи.
Магистрат наклонился к Цезарю и тихо произнес:
– Вернейший человек, – и тут же почтительно отпрянул.
– Ты просишь о гражданстве? – Цезарь пробежал глазами свиток-прошение. – Зачем ты хочешь стать римским гражданином?
– Хочу, Цезарь, чтобы сын мог называть имя отца, – тихо ответил проситель.
– Вот оно что… для сына стараешься. Что делает твой сын?
– Он строит дома, храмы. Он – зодчий, Цезарь, – не без гордости ответил проситель.
– Да будет так! – сказал Цезарь, и просияло лицо просившего. – Однако, – добавил Цезарь, и сияние настороженно застыло на лице, даю тебе гражданство с тем условием, чтобы выстроил ты здесь, в Равенне, общественные бани. Согласен? Как ты считаешь, Магистрат?
Одно мгновение колебался проситель. Магистрат толкнул его в бок.
– Согласен, Цезарь, – грустно сказал проситель, уже сейчас соображая, откуда он наберет денег на постройку. «Соглашайся! Не думай!» – шипел ему на ухо Магистрат.
– Согласен! – снова выкрикнул проситель.
– Тебя и сына твоего будет народ благодарить и помнить века. Ты сможешь имя свое на входе выбить!
– Благодарю тебя, Цезарь! Воистину ты щедр, – благодарил и кланялся новый гражданин Рима.
Потом один за другим подходили те, кто ничего не осмелился просить и лишь свидетельствовали свое почтение, и взором надеялись на приглашение к обеду. Одних Цезарь позвал на обед, другим – сказал ласковые слова, третьих одарил улыбкой – никого не оставил без внимания.
Уже заканчивался утренний прием, и последние клиенты, граждане Равенны, готовились подойти к Цезарю, чтобы после у себя в доме рассказать, как они сегодня говорили с великим Цезарем и что он им сказал в ответ. Счастливцы, получившие приглашение на обед, чувствовали себя на седьмом небе и заранее соображали, как это поднимет их и в чьих глазах, предвкушали торжество над врагами и недоброжелателями и кураж перед завидующими друзьями…
В этот самый миг и появились Курион с Антонием в сопровождении двух центурионов. Их вид говорил за себя. В пыли, разорваны одежды, лица небриты с воспаленными глазами от бессонной ночи и бешеной скачки.
Все почтительно отступили в одну часть атрия. Цезарь подошел к ним тот же час и обнял каждого, облобызал троекратно.
– С какой вы вестью? – спросил, жестом как бы приглашая всех в свидетели того, что скажут прибывшие.
– Цезарь! – воскликнул Антоний. – Рим назначил Помпея единой властью. Нас гнали с позором, палками, как рабов! Твоих посланцев!
– Друзья-сограждане! – воскликнул Цезарь. – Все знают, что дружбу и преданность я ставлю выше всего. Я всегда был великодушен даже к врагам. Увы! Я обречен на одиночество и зависть! Меня ненавидят даже те, кто ценит и еще недавно был мне другом. Кто исполняет вышнюю волю, – Цезарь пальцем ткнул ввысь, – отвержены! Обречены! Но горе тем, кто помешает исполненью…
Тут все придвинулись к Цезарю и стали заверять:
– Цезарь! неужели мы тебя предали? Цезарь! В чем упрекаешь ты нашу верность тебе?! – орал Антоний. – Разве не сам ты медлишь с приказаньем? Веди нас!
– Я сделаю все, чтобы охранить Рим. Все будет хорошо, коли я того пожелаю! – так рек Цезарь.
– Пожелай! – выкрикнул Антоний.
– Эти слова повторяют твои враги, – сказал Курион.
– Знали бы они, Курион, причину, почему со мной надо говорить осторожно, а слова считать законом… – спокойно и загадочно заявил Цезарь, однако причину не огласил. – Магистрат, готова ли баня?
Магистрат почтительно кивнул.
– Баня приготовлена раньше обычного, Цезарь, как ты приказал.
– Не приказал, но просил, – поправил его Цезарь.
Тут появился секретарь Цезаря, лицо у него так и перекашивало от возбуждения. Цезарь сделал дозволяющий подойти жест. Раб приблизился и зашептал Цезарю на ухо:
– Я обнаружил! Цезарь! Как ты приказал… нимфа… Продают на базаре. Невольница.
– Ты, раб, свихнулся! – посуровел Цезарь. – Безумную рабыню мне предлагаешь?! Не боишься? Ведь головой ответишь!
– Люди говорят, невероятной, мол, красоты. Прости меня, Цезарь, если чего не так! Однако взгляни! Если безумица – чем ты рискуешь, кроме как выпороть меня… Я для тебя стараюсь… Сам говорил – история не сохранит…
– Магистрат, – обратился Цезарь к почтительной фигуре, стоявшей деликатно поодаль. – Я передумал. Вначале хочу взглянуть на твой город и рынок, поглядеть на тех, кого судьба растоптала, минуя их волю. Говорят, живой товар в Равенне особенного качества! Нет чувства страшней – бессилия. Когда ничего не можешь поделать и даже убить себя нет власти… Веди, Магистрат, туда, где продают живых людей, – воскликнул Цезарь, и Магистрат не мешкая отдал приказ. Два центуриона двинулись впереди, за ними Магистрат и Цезарь и после все те, кто толпился в атрии. Клиенты сопровождали патрона.
Пышная процессия двинулась по улице Равенны, вызывая неподдельное любопытство граждан и рабов. С опаской поглядывали люди на повелителя. У кого ненависть была во взгляде, тут же глаза в землю упирал: не дай бог – заметит Повелитель!
Самые причудливые и странные лица высовывались из окошек, стиснутых камнями. Так и выставлялась какая-нибудь немыслимая рожа в узкой каменной прорези, невольно приковывая взор безобразной своей наружностью. В одном месте Цезарь даже остановился, не поверив глазам своим. Рожа в то же самое мгновение пропала.
– Кто тут живет, в этом здании? – строго спросил он Магистрата.
Магистрат поглядел на Цезаря странным взором.
– Тут никто не живет, Цезарь. Этот дом на продажу… Может, бродяга какой забрался, – предположил он, и Цезарь лишь досадливо махнул рукой.
Но вот впереди показался рынок, и отвлекся повелитель. Шум, толчея так и вцепились со всех сторон, обращая на себя внимание, липкими настойчивыми пальцами заворачивали в свою сторону.
– Веди, Магистрат, показывай, где у вас тут музами торгуют?
Невольники и невольницы стояли на дощатом круглом помосте, который поворачивался по мере того, как аукционер-зазывала начинал выкликать с прибаутками достоинства очередного раба.
– Малоазийские прелести! Способные и шустрые ребята! Верят только в своего бога, поэтому другие боги их не любят… 3000 сестерциев! 3500 тысячи… раз! 3500 тысячи два! кто больше?
Больше никто не предложил, и пожилой земельный владелец купил раба из Малой Азии за 3500 сестерциев. «Все эти сирияне, иудеи и прочие оттуда – замечательные приказчики, – объяснял он кучке своих клиентов, сопровождавших богатея на рынок. – Кровь выпьют, и самый ленивый у них станет работать. Конечно, глаз за ними нужен: мудреный народ…»
– Черноморский скиф! Лучшие гладиаторы! В сельской работе перетянет троих… – меж тем преподносил Ведущий Продажу очередного, высокого и по виду сильного, раба. – 5000 сестерциев начальная цена…
Покупатель знаком показал, что желает осмотреть раба. Тот соскочил с помоста, разделся. Покупатель стал щупать мускулы, заглянул в рот.
– Вот это жеребчик! – захихикали в толпе, увидав срам раба, который был необыкновенной величины. Две матроны глаз не могли отвести от такого чуда, однако торговать раба не стали.
Рынок был небогат сегодня. Похоже, все эти рабы были перекупные и несколько раз сменили они жадные руки торговцев. Торговец, человек невысокого роста, кланяясь приблизился к Цезарю.
«Какой у него неприятный взгляд, как у змеи, – подумал Цезарь. – Занятие, конечно, не из возвышенных…»
– Чем могу служить тебе, Цезарь! За счастье почту, – сказал торговец, заискивая с самой любезной улыбкой, однако глаза так и остались холодными.
– Говорят, у тебя здесь муза продается? – сказал Цезарь. – Не боишься торговать божественным?
– Разве посмел бы я! Шутишь, Цезарь! – воскликнул торговец. – Она – безумная колдунья, Цезарь! Я уже на ней пострадал и крепко. Купил за 5000 тысяч в расчете заработать. Теперь не могу продать за тысячу. Никто ее не берет. Кто пробовал сойтись с ней – лишились силы. Из трех притонов вернули: разоряет, клиенты бегут от нее.
– Что она красива? Небось польстился на внешность, раз так много заплатил?
– Польстился, – послушно согласился Торговец.
– Показывай, я не боюсь колдовских чар! – приказал Цезарь.
– Не говори потом, Цезарь, что я тебя не упредил, – мялся Торговец.
– Веди, где ты прячешь божественное? На чем надумал нажиться! На посланном с неба, если правда она – нимфа! А если больше того – Муза? Тогда совсем тебе не поздоровится: Музы не любят тех, кто ими торгует… – засмеялся Цезарь.
– Я честный торговец, – сказал в ответ Торговец Рабами, и в голосе у него звучала обида. – Мой товар всегда пощупать можно, и в том я честнее. Разве прочие вокруг не продают себя и других да так, что неизвестно чего тебе всучивают, в результате. Продавая другого человека, я не обманываю. Открыто продаю, без всякой хитрости…
– Ты дерзок! – сказал Цезарь. – Хоть прав отчасти, когда про других говоришь. Жаль, ты себя не видишь!
Вспыхнули глаза у торговца.
– Прости, Цезарь, – сказал он. – Ты – владыка, а я презренный торговец рабами. Я – свободными людьми, ведь, не торгую. За что меня упрекаешь? Вот! – показал он рукой на клетку, в которой сидела женщина, и отошел в сторонку.
