– И то верно, – говорит она, прижимая руку к моей руке. – Но всё равно будь осторожней.
– Хорошо, – киваю.
– Как у мальчишек дела? Паша всё там же работает в больнице?
– Да, всё так же айтишником, – я подхожу к холодильнику, достаю остатки колбасы и пачку майонеза. – У него в этом плане стабильность, хоть и не слишком радужная, – из шкафчика беру батон, – государственная организация, все дела…
– А у Миши? – тут же спрашивает мать. – Он же, ты говорил, был ранен.
– Да, но уже всё отлично, – мастерю себе бутерброды. – У него нога почти зажила, уже, как сам заявляет, бегать может. Всё ждет, когда ему разрешат вернуться на поле боя. Здесь, по его словам, скучно, да и денег много не заработаешь.
– Эх мальчики-мальчики… Учились бы вы хорошо в школе не пришлось бы вам сейчас суетиться и вечно себе что-то выдумывать. Жили бы, работали, семьи бы завели, вон, как Пашка. Он же институт закончил и вон, где работает. В государственной организации!
– Ну и что? – я возвращаюсь за стол с полной бутербродов дощечкой. – Он там получает тысяч тридцать от силы. Не зря же, как многие, янтарём промышляет. Явно одной зарплаты на содержание себя и жены ему не хватает.
– Но он работает в тепле, зная, что в определённый день месяца получит зарплату, а не крутит гайки в холодном, сыром гараже. И жена у него хорошенькая, тоже в госорганизации работает, между прочим.
– Давай не будем об этом. Ты лучше посмотри, что нам сегодня подарило море, – доедаю бутерброд и, оттряхнув руки, достаю из контейнера янтарь с инклюзивом, кладу его на стол. – Я назвал этот кусок «Янтарный аммонит».
– Это же настоящее чудо…
– Да-а-а… такое ни в каком офисе не поймаешь, – чувствую, как на щеках появляются ямочки.
– Ракушка… она такая… красивая, – мать откладывает фотографии в сторону и берёт камень в руки. – Столько лет янтарь хранит в себе память о древней жизни…
– А сколько этот янтарь стоит! Денег с его продажи несомненно хватит, чтобы сделать тебе операцию. Вот найду покупателя и тогда мы наконец сможем забыть о проблемах.
– Не знаю, Игорь, – мама кладёт «Янтарный аммонит» обратно, – не знаю. Как бы ты не накликал на себя беду. Знаешь ведь, что продавать янтарь незаконно.
– Мам, сколько раз я так делал, никаких проблем не было. Всё нормально, сейчас большая часть людей зарабатывает незаконно, почти никто не устраивается официально…
– Как раз это и ненормально, – перебивает мать, – но ладно уж, ничего не поделаешь, в такое время живём. Будь всё равно аккуратней, не уходи слишком далеко за черту, иначе можешь загубить свою жизнь. А мне так хочется, чтобы ты прожил её счастливо, – она кладёт руку на сердце.
– Всё хорошо, – снова обнимаю маму, – я счастлив, – говорю, будто пытаюсь убедить в этом не её, а себя, – счастлив. Только вылечим твоё сердце и вообще счастью не будет предела. Ты главное не переживай по таким пустякам. Лучше подумай какой бы ты хотела сделать ремонт?
– Ой, да какой там ремонт? Меня и сейчас всё устраивает, – она улыбается. – Ты вместо того, чтобы думать обо мне, подумай наконец о себе. Я свою жизнь прожила, а у тебя ещё всё впереди!
– Ты опять начинаешь? Всё, хватит, я сам решу о ком думать, а о ком нет.
– Лучше бы вместо меня подумал о Вайне, она же твоя сестра, а вы с ней собачитесь, будто враги.
– Она первая начала! – её сегодняшняя предъява меня вывела из себя. – Какого чёрта ведёт себя, будто я ей обязан? В жизни бы с ней не виделся, если б она периодически не захаживала сюда, то одна, то со своими детьми.
– Игорь, но вы же РОДСТВЕННИКИ. Вот я умру и у тебя останется только Вайна. Что ж вы всё никак не поймёте, насколько важно жить дружно, уметь оказывать поддержку друг другу, помогать материально в конце-то концов. Вас поодиночке раздавит мир и даже того не заметит.
– Вайна у нас не одна, у неё вон Никита есть, скоро Анжелика и Мироном вырастут, будут поддержкой, а мне этого не надо. Я и сам прекрасно справляюсь! Сам себе поддержка, заработок и всё другое необходимое. В крайнем случае, у меня есть друзья, на которых я могу положиться, так что Вайна мне не нужна… – я смотрю в черноту телевизора. Мать молчит. – Сама подумай, – продолжаю, – как можно иметь с ней что-то общее, когда от неё не дождёшься даже доброго слова? Как дела и не спросит, вместо этого будут, – приготовился загибать пальцы, – вопросы о том, когда я найду работу, вопросы о том, когда съеду, жалобы, что ей с двумя детьми тяжело, жалобы, что им в двухкомнатной квартире вчетвером тесно, а и, конечно, просьбы с упрёком чем-нибудь помочь её мужу! – пальцы закончились. – Сегодня она вообще намекнула, что было бы хорошо им переехать сюда квартиру, а нам на их съёмную двушку, дескать нам столько места не нужно. И как я, по-твоему, должен относится к сестре, когда она выкидывает подобное?
– С любовью и пониманием.
Я вздыхаю. Сколько бы мы с ней не спорили, а всегда всё одно и то же, «с любовью», «с пониманием», «принимай её, ведь вы родственники». Бесит. Эта так называемая старшая сестра ненавидит меня с рождения, о чём никогда не забывает напоминать. Мама будто в упор не замечает всего, исходящего с её стороны, максимум говорит, что у нас возникает недопонимание из-за того, что она на десять лет старше. Ну бред! У Макса брат на тринадцать лет старше, но они никогда не ссорились. Конечно, у них не было тех проблем, что были у нас, у них отец не ушёл из семьи, как только узнал о второй беременности жены, да, Валере не приходилось заменять Максу родителей, потому что они работали каждый на одной работе, а не на двух. Если Вайна считает, что в такой жизни виноват я, то пусть забудет меня и никогда более не вспоминает! Я с огромным удовольствием вычеркну её из жизни сразу, как только появится такая возможность!
Хотел бы я всё это высказать матери, но понимаю, что это её лишь расстроит, поэтому, вздохнув ещё раз, говорю:
– Пойдём лучше спать. Бутерброды завтра доем.
5. Сон
Кругом тьма. Вдалеке улица, залитая солнечным светом, где перед небольшими домиками растут уходящие в небо пальмы и пышные алоэ. Стоит машина, кажется, белая BMW E34 в обвесах. На капоте яркий рисунок, разобрать который отсюда не представляется возможным.
Делаю шаг, на плечах нечто тяжёлое. Делаю ещё шаг, тяжесть давит к земле. Поднимаю руки, чтобы не обронить несомое, и продолжаю идти к прекраснейшей улице, с прекраснейшим автомобилем в центре. Не знаю, что я несу, но чувствую, это что-то важное, без чего я не представляю жизни. Только бы донести… Камни заставляют меня скрючиться, но всё продолжаю идти, игнорируя ноющую шею, рвущиеся плечи, трещащую спину и трясущиеся колени. С каждым пройденным шагом ноша становится всё тяжелей, а тело всё непослушней. Меня бросает в стену заброшки, после, я, гонимый потоками воздуха проезжающих скутеров, оказываюсь на вершине горы из автозапчастей, повинуясь инерции, спускаюсь и, запнувшись, бьюсь о металлические перилла. Ковыляю по ступенькам в штормящее Балтийское море.
Не свожу глаз с солнечного островка и не бросаю с плеч груз, хоть и нести его уже невозможно. Замираю в окружении серых многоэтажек и цветных гаражей. Ноги будто утопают в грязи, не могу пошевелиться. На лицо падают капли дождя. Шаг. Теряю равновесие, но не теряю из виду тёплые дали. Ещё шаг. Спотыкаюсь о вспышку из-под воды и лечу головой в решётки.
Меня кто-то ловит и помогает подняться, но тяжесть всё давит и давит, давит и давит… Колено падает на мокрый песок. Слёзы текут ручьём. Ещё немного и позвоночник переломится пополам, из груди вырывается крик, уносящийся в недра грозовых туч. Темнеет в глазах. Камень, что рухнул с души, иглой вонзается в сердце.
На капоте буйными красками нарисована иберийская рысь…
Предвыборная благотворительность
Отец, находясь посреди кадра, уже в третий раз поднимает с песка банку «Охоты» и кладёт её в непрозрачный мешок для мусора, затем подходит к валяющейся пачке «Русской картошки». Плавным движением камера охватывает пляж и всех причастных к благотворительной уборке Заостровского пляжа. Мои доводы, что лучше было бы проводить это мероприятие в выходной день игнорировались, отчего группа «благотворителей» насчитывает не более шести человек, двое из которых – я и отец, ещё двое – молодые девушки из избирательного штаба, а последняя пара – нанятые отцом рабочие. Добровольно посодействовать нам никто не пришёл.
– На этот раз как? – спросил отец, оказавшись возле меня.
– Нормально, смотри.
– Я считаю, надо переделать, только на этот раз в конце я должен подойти и сказать пару слов зрителям, или ты можешь добавить от себя комментарий, тогда мне подходить не придётся. Думаю, да, так будет выглядеть наиболее гармонично. Давай заново.
– Зачем? Я могу просто в редакторе добавить подпись «Уборка пляжа» или «Благотворительная уборка пляжа», это будет гораздо лучше, ведь некоторые люди сторисы смотрят без звука.
– Ладно, делай, как знаешь. Сейчас давай сфоткаешь меня ещё пару раз, а потом поснимай этих немного, – он указывает на работников, – нам ещё с тобой надо к Чижову успеть, поэтому работаем быстро.
– Как скажешь.
Отец отходит и замирает, подбирая какую-то бумажку, после я говорю, что снял, и он переходит к следующей, где процедура повторяется. Сделав несколько разных на вид, но одинаковых по содержанию снимков, мы расходимся каждый по своим делам: отец звонить, договариваться о «благотворительных» встречах, я фотографировать процесс «благотворительности» для отчётности в социальных сетях. Печально наблюдать за тем, как во время жесточайшего кризиса кандидаты в губернаторы и их партии пытаются поднимать рейтинги за счёт решения проблем, которые зачастую сами же высасывают из пальцев, но по-настоящему становится страшно, когда замечаешь, что это работает, и народ отвлекается на радость за коллективную победу над ситуацией, верхушками коллектива раздутой до статуса настоящей беды.
В галерее скопилось фотографий тридцать, я отошёл к куче лежащих неподалёку валунов, где, расположившись на самом плоском из них, начал работать над сторис. Как закончил переключился на пост, отобрал десятку наиболее подходящих снимков, к ним добавил хештегов и нажал «Опубликовать». Запись начала собирать лайки, а я, пользуясь минутой свободы, убираю мобильник. Всё же давно не имел возможности посидеть на пляже, куда мы когда-то приезжали на велосипедах с подругой. Жаль, что с ней давно не общаюсь, хорошая была девушка, добрая и отзывчивая. Помню, часами разговаривали о тревожащих сердце вещах, а после, когда всё уже сказано, молча обнимались и сидели в морской тишине, разбавляемой редкими криками чаек. Став старше, я начал думать, что своими проблемами делятся только слабые, что стало причиной отчуждения от Марии. Она какое-то время пыталась меня убедить, что настоящая сила в искренности и принятии недостатков, но вскоре смирилась с невозможностью до меня достучаться, и наше общение сошло на нет. Всё бы сейчас отдал, чтобы списаться с ней ещё раз и извиниться за все те колючки, о которые она ранилась, пытаясь спасти меня от собственных разрушительных убеждений. Когда это понял, зашёл на её страничку, а там, вместо информации о последнем заходе в онлайн вырезана надпись «Страница умершего человека». Я тогда так расстроился, что весь вечер практически не разговаривал с одногруппниками. Это заставило Марка побеспокоиться обо мне. Сколько бы он не спрашивал, а истинную причину столь сильного потрясения я ему не раскрыл, соврал, что просто очень устал, однако, от чего именно придумать не смог. Марк сделал вид, что поверил.
Пока Август копался в прошлом, к Владиславу Александровичу подошли сотрудники полиции, в числе которых рядовой Ромашкина и сержант Воеводин.
– Здравствуйте, сержант Воеводин Григорий Михайлович, – полицейский показывает удостоверение, – разрешите поинтересоваться, чем вы здесь занимаетесь?
Владислав Александрович, приложив смартфон к плечу, попросил сотрудника подождать, пока он завершит разговор. Воеводину это не понравилось, однако ему ничего другого не оставалось. Ледников, разговаривая по телефону, особо не торопился, делал вид, что полицейских поблизости нет, считая, что его дела гораздо важней их вопросов. Он вёл переговоры с Николаем Чижиковым, человеком, ответственным за сбор и передачу гуманитарной помощи в зоны боевых действий. Каждый политик знает, что с такими людьми ссориться категорически противопоказано, так как именно благодаря ним возможно сшить на себя костюм героя-благодетеля, отлично маскирующий любые изъяны на теле прошлого. Это один из вернейших способов очистить репутацию и заручиться поддержкой со стороны государства и общества.
Закончив разговор, Владислав Александрович повернулся к полицейским.
– Слушаю вас, сержант.
– Мы хотели бы узнать, что здесь происходит, – говорит Воеводин.
– Благотворительная акция. На добровольных началах очищаем берег от мусора, скопившегося за туристический сезон. Вы, должно быть, обо мне слышали, я Владислав Александрович Ледников, депутат в губернаторы Калининградской области. Сами понимаете, считаю своим долгом подавать пример нашим гражданам, ведь, если не мы будем заботиться о нашем побережье, то кто? А теперь, разрешите поинтересоваться, вы здесь какими судьбами?
– Мы патрулируем прибрежную территорию. Уверен, вы знаете, что вчера…
– Само собой, знаю! – Ледников не даёт сержанту закончить. – Для нашего городка это настоящее потрясение.
– Именно. Поэтому-то мы здесь. Скажите, у вас всё в порядке? Не видели ничего подозрительного или странного? – рация сержанта потрескивает.
– Или может быть что-то жуткое? – добавляет вопрос рядовой. Сержант смотрит на неё с недоумением.
– Нет, – осматривается Владислав Александрович, – мы здесь уже где-то час и ничего подобного не наблюдали. Самое странное за сегодня – это ржавый мангал, что мы нашли у того дерева. Какой же надо быть, извините, свиньёй, чтобы так неуважительно относиться к природе?
– Не извиняйтесь, я с вами полностью согласен, это настоящее свинство, – сержант кладёт руки на грудь.
– Как хорошо, что у нас такая понимающая полиция, – улыбаясь, говорит Ледников.
«Нет сети». Выключаю-включаю мобильные данные, «Нет сети», повторяю, поднимаю смартфон выше, направляю в разные стороны, но результат не меняется. Отчаявшись, я перезагружаю устройство, включившись, оно всё же цепляется за сигнал близлежащей вышки, что, впрочем, ситуацию не сильно меняет, интернет-соединение из-за низкой скорости непригодно к использованию. Видимо, не судьба попасть на страницу Марии. Может оно и к лучшему, не увижу её фотографий, не свалюсь ещё глубже в яму воспоминаний, из которой потом будет крайне тяжело выбираться. Ностальгия – это настоящий наркотик, по силе не уступающий опиатам. Когда в сердце вонзается занозой тоска и настоящее кажется чем-то ужасным, невольно обращаешься к прошлому, к тем временам, когда в твоих глазах мир был окрашен в куда более приятные краски, когда в твоей жизни ещё не было такого количества фальши и, когда мечты были неотъемлемой частью тебя, а их воплощения оставались лишь несомненным вопросом времени.
Не теряя надежды, я встаю на камень и вновь пытаюсь ухватиться за 4G, и вновь появляется надпись, информирующая об отсутствии сети. Соскакиваю на песок и хожу в разные стороны, постоянно включая и выключая «Мобильные данные».
Охота на интернет заканчивается ничем. Зрение не хочет фокусироваться на реальности, смотрю за горизонт, поворачиваюсь к деревьям, опускаю взгляд на песок, но все объекты лишь размытые пятна. Проморгавшись, я замечаю у дальнего валуна пятно чем-то отличное от остальных. Передо мной лежит полуразложившаяся человеческая нога. Зрение обострилось.
– Товарищи полицейские, – подхожу к ним, когда отец рассказывает о «его» идеях по улучшению побережья, – там, возле камней, человеческая нога.
– Что ты такое говоришь, Август? – отец держит улыбку, в то время как его глаза спрашивают: «Какого чёрта ты говоришь?» – Это мой сын.
– Там, – тишина, – лежит, – удар в грудь, – оторванная, – тишина, – нога, – удар в грудь, – человека.
Полицейские переглянулись, и сержант, насторожившись, спросил:
– Вы точно уверены?
– Ну пойдёмте, я вам покажу, – сказав это, разворачиваюсь и, махнув рукой, иду к за скопление валунов. Лишь сейчас я начинаю осознавать, что простоял возле изуродованной конечности не более десятка секунд, хотя казалось, времени прошло куда больше. – Смотрите.
Полицейские тут же принимаются осматривать кусок человека, их окружают любопытные работники, а я, ощутив поглаживания усталости, сел на ближайший камень. Всё же утро выдалось необычный.
– Марго, вызывай капитана, – сказал сержант и подошёл ко мне. – Вы готовы дать показания?
– Он не будет давать никаких показаний, – поднимаю голову и вижу перед собой спину отца. – У нас сегодня ещё много работы, почему бы вам не попросить кого-то другого? Вон, уверен кто-нибудь из них сможет посотрудничать с вами. К тому же, нам НЕ ЖЕЛАТЕЛЬНО лишний раз, как говориться, светить лицами. Сами понимаете, я в таком положении…
– Понимаю, но и вы поймите, ваш сын обнаружил мёртвую ногу, а следовательно, именно он должен дать показания. Это не займёт более получаса.
– Верю, но не во времени дело, а в том, что, когда дело попадёт в СМИ, а оно попадёт, я уверен, там может оказаться и фамилия моего сына, следовательно, моя. Этого бы хотелось всё-таки избежать.
– Капитан в пути, – доложила сержант.
– Товарищ Леднков…
– Все и так знают, что мы находимся здесь, – вмешиваюсь я, не желая наблюдать за разыгравшимся цирком. – Мы выложили историю, ты забыл? К тому же здесь помимо нас ещё четверо человек.
– Так… – отец схватился за подбородок, – ты присядь, отдохни, а я пока позвоню Рите. Без меня ничего не подписывай!
Отец достал телефон и отошёл на несколько метров. Полицейские проводили его взглядом, затем принялись между делом строить предположения, мёртв хозяин ноги или нет. Я же смотрел, как отец, активно жестикулируя, беседует с главой избирательного штаба. Усталость проходит. Вскакиваю с камня и подхожу к морю, умываюсь.
– Август, – рядом оказывается отец. Ещё раз обдав лицо прохладной водой, поднимаюсь. – Пойдём давать показания.
7. Разговор о находке
Хорошо, что я ношу вещи только тёмного цвета, на них не видно пятен от машинного масла, грязи и ржавчины. Снимаю перчатки и усаживаюсь на автомобильное кресло у стенки. От старенького Passat’а остался лишь голый кузов и полуразобранный двигатель, остальные части машины аккуратно размещены по всему гаражу: что погабаритней стоит на полу, что покомпактней лежит на полках и в ящиках. Кузов необходимо попилить и сдать металл Юричу. Надеюсь, он снова не будет требовать от меня документы на умерщвлённое транспортное средство, прошлый владелец их так и не нашёл.
В воротах появляется Павел. Мы жмём руки, после проходим вглубь гаража, где я, сделав музыку тише, занял своё место у столика. Друг усаживается напротив.
– У нас в больнице решили заменить старые камеры на камеры с функцией распознания лиц. Это был настоящий кошмар. Угадай, кто этим целый день занимался, – Паха смотрит на меня. Я молчащим кивком спрашиваю: «Кто?» – Я! Приехали мужики из управления ФСБ, притащили оборудование и спрашивают: «Где ответственный за информационную безопасность?» Я им, естественно, указываю на Димона. Ну, фэбэсы взяли его в оборот и требуют подписать ответственность за установку, за настройку и за что-то ещё… Тот в шоке, говорит, что такие работы проводить не умеет, отнекивается как может, но всё равно подписывает. Фэбэсы оставляют отделу указ к утру следующего дня всё сделать, а сами уходят! Димон давай просить о помощи, я ни в какую. Не хочется с силовиками лишний раз дело иметь, тем более, оно меня не касается. И что ты думаешь? Этот упырь пошёл к главврачу, и тот заставил меня ему помогать. Целый день на это убил! Завтра ещё эти придут…
– Да-а-а-а… То у вас камеры даже звук не записывают, то сразу лица распознавать начинают.
– Ага, сам в шоке, «Новый стандарт безопасности»! Главное, установить надо, а как никого не волнует. Димон этот вон диплом купил, а ему говорят: «Делай». Конечно, он ни хрена не сделает! Он даже провода паять не умеет, а тут система видеонаблюдения! Знаешь, что он в итоге делал?
– Не знаю и знать не хочу, – смотрю на стоящий у стенки капот.
– Ничего он не делал! НИ-ЧЕ-ГО! – подвёл черту Павел и рухнул в ладони лицом. – Это просто какой-то кошмар…
– Ты ещё не пробовал в одиночку откручивать двери, – киваю на оные от Passat’а, – ни с чем не сравнимый опыт. Становишься в такие позы, что никакой йоги не надо, а, если ещё крепёжный элемент заржавел…
– Так самое, что обидное, – как ни в чём не бывало продолжает Павел, – Димон получает на три тысячи больше, хотя работы выполняет в два раза меньше. И то вон, иногда мне приходится за него что-то делать!
– Ты всегда можешь отказаться, – он начинает меня нервировать. – Сказал: «Вам надо – вы делайте» и занимайся своими обязанностями. В чём проблема?
– В том, что меня могут уволить.
– И что теперь?
– Ничего, – Паха отвернулся.
Я посмотрел на него и понял, что разговаривать с ним бесполезно. Он как получил место в больнице, так и пустил там корни. Скоро он полы будет мыть, если того потребует старый мордоворот, или вообще в санитары запишется на пол ставки. «Государственное учреждение! Государственное учреждение!» Вечно он залезет в хомут, а потом ноет, когда его по горбине секут. Никто же не мешает принимать решения и что-то менять, но Павел этого никогда не делает. Зачем что-то менять, если можно поныть своему товарищу и смириться? «Всё не так плохо! Здесь на мне ездят, а зарплата небольшая, зато стабильность! Нина хоть и постоянно пилит, зато хорошо готовит и никогда не отказывает, женюсь!» Б-р-р-р, я мотаю головой. Чем дольше пытаешься вникнуть в логику добровольного рабства, тем сильнее питаешь к нему отвращение.
– Здоров, сталкеры, чего такие кислые? – спрашивает Миха. – Ого, ничего себе, ты его расковырять успел! – кореш оценивающе смотрит на Volkswagen и подходит к столу. – Я думал ты провозишься минимум дней пять.
