– Мне правда неудобно, что так вышло с вашей одеждой.
– Не бери в голову. Старое, никому не нужное тряпьё, которое давно нужно было отправить на свалку, да всё руки не доходили. Вот и сгодилось.
– Это очень красивая одежда, – говорит девчонка. – Та, которую вы мне дали. У меня никогда такой не было.
– Хочешь, забирай себе, – безразлично пожимаю плечами. – На чердаке хранится несколько коробок, спущу, выберешь, что подойдёт.
– Спасибо. – Она топчется на месте. – Ну, я пойду?
– Да, конечно, – смотрю в бездонные синие глаза и тону.
Не понимаю, зачем она стоит и смотрит в ответ. Не сводит внимательного взгляда широко распахнутых глаз. Просто два ледяных озера. Глубоких, полноводных. Сжирающих разум, волю, самообладание…
– Я не могу, – улыбается она застенчиво.
Лицо преображается до невообразимости. Как же она прекрасна! Как первые лучики солнца весной. Греют душу после беспросветной, какой-то нескончаемой зимы.
Слава подаётся вперёд. Кладёт ладошку в центр моей груди. Горячее пламя расползается по венам. Хочется сжать тонкую талию, стиснуть ладонями ягодицы, прижаться лицом к груди, но я не шевелюсь. Боюсь, что малейшее движение запустит механизм невозвратных действий.
– Егор, я не могу пройти, – смеётся Слава. Мои глаза отслеживают натяжение ткани на округлостях груди. – Вы загораживаете проход.
Резко разворачиваясь, покидаю ванную. Освобождаю проход.
Идиот. Просто фееричный идиот! Молодец, Егорушка!
Долго её нет. Заскучал я за готовкой. Когда все мыслимые и немыслимые сроки выходят, я иду по коридору и нерешительно стучу костяшками пальцев в приоткрытую дверь спальни. Не хочется снова застать девушку врасплох. Обнажённой.
– Заходите, – пыхтит Слава.
Открываю. И тут же влетаю, испытывая раздражение. Нет, она не раздета. А лучше бы была! Эта упрямая девица решила самостоятельно расправиться с перепачканным бельём и теперь копошится с пододеяльником. Который я моментально вырываю из её рук.
– Вы чего это? – сопит она, закусывая губу.
– Того это! Тебе что врач сказал? Постельный режим соблюдать. Хочешь, чтобы рана начала затягиваться? Или пусть от постоянного напряжения вечно кровит, пока воспаление жуткое не начнётся, да, Слава?
– Я аккуратненько, – краснеет она. – Не цепляла, не напрягала!
– Однако, кровь пошла снова! – рычу в ответ.
От неожиданности она выпускает одеяло, которое я тяну на себя, шмякается на пол, прямо на свою роскошную задницу, и смотрит удивлёнными глазами. Морщится от боли, осознав, что произошло, но, вопреки моим ожиданием, Слава не плачет. Вздыхает так тихонечко и еле слышно шелестит:
– Я всё отстираю.
– Тьфу ты, глупая! Разве ж дело в перепачканных тряпках? – с досадой выплёвываю я. – Ты вообще слыхала что-нибудь о сепсисе, о гангрене?
По глазам вижу – не слыхала. Да и о бешенстве со столбняком, судя по всему, тоже. Протягиваю ей руку, помогая подняться на ноги. Заканчиваю с постельным бельём и собираюсь уже поднять кипу с пола, как девчонка подаётся вперёд.
– Не надо, – просит жалобно. – Я сама.
– Ты всегда такая упрямая? – всё-таки поднимаю кучку грязного белья с пола.
Всё, да не всё. Из пальцев выскальзывает что-то мелкое. И я смотрю вниз. Её трусики. С самым невозмутимым видом поднимаю потерю, всовывая в центр груды тряпья.
– В пору пришлось? – спрашиваю, намекая на то, что я ей выдал с другой одеждой.
– Низ – да, – смущённо отвечает она.
– Хорошо. Ступай за мной, переклею пластырь.
Не хочу размышлять, какие чувства испытываю от знания, что Слава носит вещи моей жены. То ли из-за этого сорвать хочется, то ли – по другому поводу. Но другой одежды у неё нет, а ходить голой она не может.
Так и идём. Я впереди с горой стирки, Слава, прихрамывая на правую сторону, за мной. В ванной снова проворачиваю ту же процедуру, что и получасом ранее, перевязывая для надёжности бинтом поверх пластырей.
– Не чуди больше, Слава, – предупреждаю я. – Тебе поправляться надо, а если будешь постоянно кровить, то и заживать не будет.
– Я постараюсь. Знаю, что уже загостилась у вас.
Она краснеет и отводит смущённый взгляд в сторону. А я сдерживаю очередное ругательство, что на языке вертится. С ней я вообще чрезвычайно сдержанный. Хоть и мысли дурные голову наполняют. Покоя не дают. Начисто лишают воли. Подчиняют. Порабощают.
– Идём завтракать, – хмуро бросаю ей. – Мне по делам надо отойти, а ты отдыхай. Телевизор посмотри или книгу почитай.
– Телевизор?! – благоговейно произносит она. Вот дикая же!
– Каналов немного, в основном, федеральные, – поясняю малость раздражённо. Разве ж может кто-то на самом деле радоваться коробке с проводами?
– Можно я попробую? – Слава поворачивается ко мне, сверкая улыбкой.
Сердце глухо стучит о рёбра, ускоряясь и подлетая к самому горлу. Милая, наивная девочка, для которой телевизор целое сокровище, смотрит доверчиво. Искренняя, тщательно сдерживаемая улыбка выдаёт внезапную радость. В синих глазах сияют искорки восторга, как у маленького ребёнка, нашедшего подарок под ёлкой.
И почему-то мне до зубовного скрежета хочется стать долбанным дедом морозом.
5. Она
В моей голове роится множество вопросов. Во-первых, мне очень интересно откуда у Егора все эти красивые вещи. Я никогда не носила таких мягких и красивых платьев. Когда-то давно у меня было платье. На пару размеров больше, из грубой ткани некрасивой расцветки. Оно мне не нравилось, но я знала, что другого всё равно не будет. Поэтому и носила то, что дала мне одна из соседок. Но она была женщиной. В доме Егора нет ни единого следа женщины. Откуда у него все эти вещи? И главное, откуда у него нижнее бельё?
Эти вопросы не дают мне покоя за завтраком, и я смущённо ковыряюсь ложкой в каше.
– Тебе нужно хорошо питаться, чтобы скорее поправиться, – говорит Егор, и я вздрагиваю.
Сколько не пытаюсь, не могу перестать бояться его звучного голоса с хрипотцой. От этого звучания моя кожа покрывается мурашками, а внутри, в самой душе, разливается холод. Который, впрочем, быстро разрастается в пожар, и мне кажется, что моя кожа горит. Уверена, я становлюсь пунцовой как помидор!
– Хорошо, – бросаю на мужчину быстрый взгляд и снова утыкаюсь в тарелку.
Он заканчивает трапезу, но продолжает сидеть за столом, словно и не торопится никуда. И я ускоряюсь. Мне и так жутко неудобно, что заняла его комнату, что вообще живу в его доме. Хоть мне и некуда податься, но глупо полагать, что это моё конечное пристанище. Вот только мне бы вернуться домой – за вещами и документами, и я попробую устроиться в новой жизни. Одной.
Осознание того, что вдруг осталась совсем одна, как-то неожиданно накатывает, и глаза обжигает слезами. Хозяин хмурится, наблюдая молчаливо, как я размазываю горячую влагу по лицу. Так же молча протягивает вафельное полотенце.
– Болит?
– Нет.
– А чего сырость тогда разводишь?
– У меня нет одежды… – говорю глухо, и он удивлённо вскидывает брови.
– Разве тебе мало того, что я дал? У меня же ещё есть, вернусь и достану с чердака.
– У меня нет документов… – всхлипываю я громче, и он сводит насупленные брови вместе.
– Это тоже не проблема. Найдём решение, не реви.
– У меня нет денег… И родных у меня нет… – завываю я в голос. – У меня вообще больше никого нет!
Закрываю глаза ладонями и плачу, жалея себя. Егор тяжело вздыхает, подсаживается ближе.
– Мила, Мил, – тихо зовёт меня. Крупные слёзы скатываются по носу, образуя на его кончике каплю, которая, срываясь от тяжести собственного веса, падает вниз. Прямо в мою тарелку. – Давай пока ты пустишь все свои силы на скорейшее выздоровление, ладно? А потом мы всё решим. Я помогу, чем смогу, обещаю тебе. Не брошу тебя на произвол судьбы, хорошо?
Я затихаю. Шумно сглатываю вязкую слюну и поднимаю заплаканный взор на него. Лицо мужчины дрожит от слёз, но я вижу его спокойную улыбку, его прямой и честный взгляд и успокаиваюсь.
– Я никогда не была в больнице, – говорю ему.
– Если ты будешь послушной девочкой, то тебе вовсе не обязательно туда ехать, – говорит мне, а сам морщится. На долю секунды на его лицо набегает тень, но я успеваю заметить.
– Могу я попросить? – нерешительно спрашиваю.
– Конечно.
– Не обещайте мне невыполнимого.
Егор внимательно смотрит, обдумывая мои слова. Или свой ответ на них. Я не уверена.
– Не переживай, я никогда не даю ложной надежды и не бросаю слов на ветер. Не такой я человек.
А какой же ты человек? – хочется спросить мне, но время упущено. Да и не решилась бы.
Егор резко поднимается из-за стола, забирая у меня тарелку, и я замечаю, как мелкой дрожью бьёт его руки.
– Можно я тоже кое о чём попрошу тебя, Слава? – внезапно спрашивает хозяин, сосредотачивая свой взгляд на моих глазах.
– Да, конечно.
– Не проси у меня невыполнимого, – грубо говорит он, отворачиваясь и отдаляясь.
И что это должно значить?
Егор перемывает посуду, а я не смею шевельнуться. Нехорошее предчувствие скользким ужом извивается внутри. Интересно, неужели Егору совсем не интересно узнать ничего о своей странной гостье? Может, здесь, в “большом” мире так принято – пускать в дом абы кого и не узнавать подробностей?
Он покидает кухню, а возвращается в другой одежде. Собрался, значит.
– Пойдём, я покажу тебе, как работает телек, – бросает хмуро.
Ни малейшего признака добродушного человека с мягкой улыбкой не осталось.
Неловко поднимаюсь под его насупленным взглядом и иду, разглядывая широкую спину. В этой комнате, куда меня приводит мрачный хозяин этого дома, мне ещё не доводилось побывать. Я смущённо топчусь на месте, когда он поправляет расправленную постель – вот, значит, где он спит! – иду к разобранному дивану, стоит мужчине кивнуть в направлении него, беру в руки коробочку с кнопками.
– Красная – включение или выключение, стрелки вниз и вверх листают каналы, вправо и влево – регулируют уровень громкости. Остальными можно не пользоваться, – говорит мне. – Попробуй.
Я нерешительно жму на красную круглую кнопку. Под пальцем она плавно опускается вниз и утопает в жёстком пластике, а на плоском чёрном экране – совсем как зеркало! – вдруг загорается картинка, а следом появляется звук.
Я делаю сначала громче, потом тише, нажимаю на кнопку со стрелочкой вверх и возвращаюсь, нажимая на кнопку со стрелкой вниз. Всё это время Егор наблюдает за мной. А когда я останавливаю свой выбор на цветных картинках с котом и мышонком, которые часто мелькаю на экране под забавную музыку, мужчина подходит ко мне, протягивая очередную коробочку. В этот раз плоскую и с таким же ярким экраном, что и на его телевизоре.
– Мы находимся здесь, – показывает он мне, и я с удивлением обнаруживаю изображение карты. Хозяин проводит пальцем по экрану, сдвигая картинку. – Встретились мы тут. Ты можешь показать свой дом?
Аккуратно беру в руки прохладную вещицу, повторяю его движение – веду по экрану, отслеживая собственный путь в обратном направлении: от места, где мы встретились по степи до реки, вверх по течению, через небольшой лесок… И судорожно ловлю ртом воздух, когда вижу крыши домов родной деревушки. Отсчитываю четвёртый на самой дальней улице и протягиваю обратно мужчине.
– Вот мой дом.
Егор разглядывает экран, что-то нажимая пальцами. То сводит их вместе, то снова разводит в разные стороны. Он хмурится и шевелит губами, словно беззвучно говорит. Переводит озадаченный взгляд на меня:
– Ты уверена? Насколько мне известно, там давно никто не живёт.
В его голосе звучит искреннее удивление, и мне хочется смеяться. Я не никто. Я жила там всю свою жизнь!
– Там никто не живёт всего-то несколько дней, – говорю ему тихо. – С того дня, как мы встретились. Все мои вещи остались в доме, когда я сбежала.
– Ты жила там одна?
– Нет, я жила там с дедушкой. Около двух лет назад скончалась наша соседка, и мы остались с ним вдвоём. В тот день… – я поднимаю взгляд на Егора. – В деревню приехали чужие люди. Они рыскали по домам в поисках чего-нибудь ценного. Дедушка сказал, что это мародёры, что они всегда так делают. Я пряталась, когда они зашли в наш дом, не успела уйти.
– А дедушка?
– И дедушка не успел… – всхлипываю я. – Они… Егор, они убили его!
Мужчина садится рядом и сжимает мою руку.
– Мне жаль, что тебе пришлось такое пережить.
– Он так и остался лежать… там, в доме… Мне пришлось оставить его. Тот мужчина… Он повалил меня на пол… – бормочу тихо-тихо, словно, скажи я чуть громче, всё вернётся. – Он хотел сделать кое-что ужасное, понимаете? У меня просто не было выбора, – Егор так сильно сжимает мою руку, что мне больно. – Я ударила его прикладом дедушкиного ружья и выпрыгнула в окно. Я даже не уверена, что не убила его…
Громадные слезинки скатываются по моему лицу, но я не моргая смотрю на мужчину. Точнее, на его ожесточённое лицо. Я ничего не знаю ни о нём, ни об этом “большом” мире, но чувствую, как огромный груз из боли и вины спадает с моих хрупких плеч.
Егор мрачнеет, глядя на меня. Наверняка вообще жалеет, что помог! Что спас!
– Не реви, – снова говорит он, но разве можно так просто успокоиться? – Я разузнаю, что там к чему, а потом поеду и всё проверю.
