– Они найдут зачем… Ты слышал? Мы в Уварово совсем без начальства остались. Я теперь в милиции самый большой начальник, – засмеялся Сарычев.
Анохин видел, что Сашка чем-то возбужден: нежная кожа на его румяных щеках полыхала, глаза блестели, а кончик тонкого носа подрагивал нервно. И возбужден, конечно, не встречей с ним.
Они не были приятелями, просто хорошие знакомые. Видели друг друга довольно часто. Городок маленький. Один раз даже попали на одну вечеринку. Тогда Анохин поразился, что Сарычев так говорлив. Представлял работников милиции молчаливыми, сдержанными в компаниях, профессия такая. Но жизнерадостный Сашка Сарычев трепался весь вечер. Потом Анохин обратил внимание, что Сашка ни слова не сказал о своей работе, ни разу не упомянул ни одного сослуживца, и если бы Анохин не знал, что он начальник ОБХСС, то принял бы его скорее всего за школьного учителя, гуманитария. Чувствовалось, что читал Сарычев много и не без разбору.
– Как это? – не понял Анохин слова Сарычева о том, что в Уваровской милиции он теперь самый большой начальник, но почему-то сразу в душе вспыхнула тревога.
– Вчера ночью пьяный Ачкасов на мотоцикле вмазался в самосвал. Мотоцикл вдребезги, сам в лепешку!..
– Вчера?! Пьяный?! – воскликнул Анохин, побледнев. – Не может быть!
– Ага, не может. Он здорово поддавал… Да чего ты расстраиваешься?
– А ты, вижу, рад. Местечко освободилось, – мрачно перебил Анохин. Он почувствовал, как слабеют ноги, становится трудно дышать. Он стиснул зубы и полез в карман за платком.
– Брось, рад! Жалко… Человек все-таки. Безвредный был… Его все равно не ныне завтра списали бы. Он совсем мух не ловил… Чего ты расстроился? Ты хоть знаком-то с ним был?.. Да, кстати, он, говорят, вечером в том общежитии был, где ты живешь. Ты не видел его?
– Нет, – тихо качнул головой Анохин.
– У него, говорят, там любовница. Он, вроде бы, часто у нее поддавал.
– Не видел, – буркнул Анохин, вытираясь платком, и спросил: – А какой же самосвал… ночью? Угнали?
– Нет, колхозный. Сын председателя приезжал за запчастями и задержался…
– Сын председателя?! Со Жданова? – вырвалось у Анохина.
В этом колхозе Ачкасов обнаружил неучтенное стадо овец.
– Да… А откуда ты знаешь? – удивился Сарычев.
Лицо у него сразу сузилось, стало каким-то острым, колючим.
– Догадался… Я не раз был у ждановцев. Видел этого сынка. Пьянь страшная… Он-то в тот момент трезвый был?
– Не знаю пока… Но будто бы перед столкновением тормознул, остановился, когда увидел, что мотоцикл прет на него. Тормозной путь четкий. Пытался в кювет съехать, не успел. – Лицо Сарычева расслаблялось, расплывалось, хотя глаза по-прежнему глядели остро, недоверчиво, будто подметить хотели что-то важное в поведении Анохина.
Неожиданное известие о смерти Ачкасова ошеломило, раздавило Анохина. Надо было уйти от мучительного разговора, и Николай попытался поддеть Сарычева:
– Ну что, теперь ты станешь начальником милиции?
– Я? – не смутился, засмеялся Сарычев, подхватил: – А чо, предложат – не откажусь. Я смогу… Только вряд ли сразу начальником, скорее замом. Начальника пришлют, у нас некого…
Анохин почти не слышал, что говорит Сарычев, Из головы не выходила мысль о смерти Ачкасова, ответ его: «Меня потом!», когда Анохин спросил, почему не отравили его вместе с начальником. Знал Ачкасов, уверен был, что попытаются убить его, и не уберегся. А если узнают, что он был вечером у меня, догадаются, что он все рассказал и тоже… того… При этой мысли Анохину стало холодно.
Он оглянулся: не видно ли нужного троллейбуса. На противоположной стороне стоял один, высаживал пассажиров. Скорее бы он подходил, скорее бы уехать от Сарычева, поразмышлять наедине.
Троллейбус тронулся, стал медленно разворачиваться. Люди на остановке зашевелились, готовясь к штурму. Анохин не слушал, что говорит ему Сарычев, глядел, как синий троллейбус объезжает клумбу, расположившуюся посреди площади, покачивается на неровностях много раз ремонтировавшегося асфальта, ждал, когда он повернется передом, чтобы увидеть цифру, узнать маршрут, и с разочарованием увидел, что это «шестерка». Этот маршрут шел к телецентру мимо рынка, сворачивал, не доходя до облисполкома. «Двойка» нужна была Анохину. Но и Сарычеву тоже. Не хотелось ехать с ним Николаю, и он буркнул отрывисто, прервал Сарычева:
– Я еду!
– А ты куда?
– Туда, – махнул рукой Анохин в сторону рынка и смешался с толпой, ринувшейся к подъехавшему троллейбусу.
Напором людей его поволокло к открывшейся задней двери, закрутило, развернуло боком. Кричали озорно парни, напирая, взвизгивали девчата, ругались бабы. «Ширнут в этой давке ножом в бок, и никто не заметит», – мелькнуло в голове.
Вспомнились слухи, доходившие из Тамбова в Уварово, будто однажды на остановке набитый донельзя троллейбус распахнул двери и из него вывалился мертвый парень с торчащим ножом в боку. Зарезали в давке, отомстили за что-то. Много таких случаев рассказывали о тамбовской шпане. Хулиганье шутило, что для них Одесса – мама, Ростов – папа, а Тамбов – браток.
Николая придавили к боковому стеклу на задней площадке. Троллейбус мотало по ухабистой, разбитой зимой Интернациональной улице. Он то притормаживал резко, то дергался. Привычные к такой болтанке пассажиры молча терпели. Анохин смотрел в окно на высокий зеленый забор, тянувшийся вдоль всей улицы, решал, где ему выйти, чтоб пересесть на нужный троллейбус. На Интернациональной не стал выходить, побоялся, что снова встретиться с Сарычевым. Когда «шестерка» свернула к рынку, выскочил на тротуар, увидел телефонную будку и обрадовался, решил прежде позвонить Климанову, а потом уж ехать к нему.
Секретарша, выяснив, кто он и зачем звонит, соединила с Сергеем Никифоровичем. Голос у Климанова был веселый, доброжелательный. Назвал Анохина по имени.
– А, Коля? Здравствуй, здравствуй! Прибыл, говоришь?.. Приезжай часикам к двенадцати. Занят я сейчас… Жду!
И не дожидаясь ответа Анохина, положил трубку.
Николай вышел из будки, остановился, обдумывая слова, интонацию голоса Климанова. Если бы он вызвал, чтоб погонять за статью, тон его должен быть суровый, начальственный, может быть, раздраженный, по крайней мере, более официальный. Назвал бы непременно Николаем Игнатьевичем, а не Колей, не тыкал бы так по-отечески покровительственно. И зачем-то дважды сказал «здравствуй», словно рад был услышать его. И слова «занят я сейчас» – произнес как бы оправдываясь, как равному. Эти размышления успокоили немного, но и по-новому озадачили. Что нужно Климанову?..
Николай взглянул на часы. Половина десятого. Еще больше двух часов до встречи… У Зины сейчас лекция. Через пятнадцать минут перерыв. Анохин знал, что занятия в пединституте начинаются в девять. Не один раз поджидал Зину в коридоре института. От рынка идти минут пять. Успеет.
Зина
Он двинулся по Коммунальной улице мимо двухэтажных магазинчиков, построенных еще дореволюционными купцами, вышел на Советскую улицу и увидел за железными решетками забора и ветвями отцветшей недавно сирени беложелтое здание педагогического института, бывшего Тамбовского института благородных девиц, с четырьмя колоннами у входа. По карнизу крыши – большие зеленые буквы: «Вперед к победе коммунизма».
В коридоре первого этажа института тихо, гулко. Старые дубовые клепки паркета поскрипывали под ногами. Из-за высоких дверей доносились голоса преподавателей. Анохин нашел в расписании на доске объявлений группу, в которой была Зина, узнал, в какой аудитории она сейчас и побежал по чугунным решетчатым ступеням, мимо белого бюста Ленина на площадке, на второй этаж. Здесь тоже было тихо, и также поскрипывал паркет. На стенах висели стенды с фотографиями ветеранов войны – работников института, студентов-отличников, спортсменов. Карта области с памятными местами, связанными с жизнью замечательных людей. Анохин остановился возле карты и стал ждать звонка. Сердце его гулко колотилось от быстрого бега по ступеням, от жажды встречи с Зиной. В голове все перепуталось: Ачкасов, Сарычев, Климанов, Зина. А если ее нет на лекции? Мало ли что? Не пошла на нудную лекцию, заболела, проспала. Звонок неожиданно обрушился на него сверху. Анохин вздрогнул, оглянулся на дверь аудитории. И почти тотчас же она распахнулась и выскочила Зина, выскочила с таким видом, будто бы они расстались перед лекцией, и теперь она торопилась к нему. Выскочила, взглянула, воскликнула: «Ты!» и бросилась навстречу. Обняла, клюнула в щеку, отстранилась счастливая, сияющая. Глядела на него блестящими глазами. Коридор заполнялся студентами, шумел. Кто-то здоровался с Анохиным, но он не видел никого.
– Я знала, знала, что ты сегодня приедешь! – быстро восклицала Зина, держа его обеими руками за локти.
– Откуда же ты знала? Я сам еще вчера утром не знал, – смеялся Николай. Ачкасов, Сарычев, Климанов и все дела отлетели, сразу выветрились, как только он увидел Зину.
– Я знала, что ты не выдержишь, прилетишь раньше… Я тебя еще вчера ждала! Я сон видела и поняла, что ты приедешь… Почему ты вчера не приехал, вредный?
– Меня в облисполком вызвали…
– Ты не ко мне приехал? – Зина немного кокетничала. Бывало с ней такое изредка. А вообще-то она была простой девчонкой, не стремилась выделиться, обратить на себя внимание. – У-у, вредный! – стукнула она его кулаком в плечо с притворной обидой.
– Но с вокзала-то я к тебе прилетел, – смеялся Николай, сжимая тонкую теплую ладонь Зины в своей руке.
– А если бы не вызвали, не прилетел бы?
– Зиночка, мы же договорились в пятницу в загс идти. Три дня потом вместе…
– А мы сегодня пойдем?
– Конечно! Паспорт со мной, – хлопнул себя по груди Анохин, где у него в боковом кармане пиджака лежал паспорт.
– Я сейчас сумку возьму и удеру. Жди!
Но Николай удержал ее за руку.
– Погоди! Я в двенадцать должен быть в облисполкоме. Не успеем. Давай после обеда…
– Ну, ты и вредный, – с сожалением остановилась Зина. – Там обед до четырех. Ждать столько, – огорченно вздохнула она.
Раздался звонок. На этот раз спокойнее, глуше из-за шума в коридоре, но и тревожнее. Студенты потянулись в аудитории. Коридор стал пустеть.
– Когда ты освободишься?
– Думаю, долго не задержит.
– Тогда давай встретимся на берегу реки, у нашей ивушки. Как освободишься, сразу приходи. Если меня не будет, жди. Ладно?
Проговорила быстро и убежала в аудиторию, возле двери оглянулась, подняла руку, помахала пальчиками. Он с томительной нежностью следил за ней, сдерживаясь, чтобы не броситься следом, поймать, прижать к губам ее милые маленькие пальцы. Анохин подождал, когда преподаватели разойдутся по аудиториям, прошелся по паркету, вслушиваясь в грустный скрип. Он решил подождать, когда кончиться лекция, чтобы снова, на этот раз десять минут, побыть с Зиной. Два часа еще до встречи с Климановым. Но вспомнилось, что редакция «Комсомольского знамени» неподалеку от института, на этой же Советской улице, он успеет повидаться с Алешей Перелыгиным, своим приятелем, однокурсником по МГУ, ответственным секретарем областной комсомольской газеты. Паркет бодро заскрипел у него под ногами.
4. Перелыгин
Редакция газеты была в здании, стоявшем на другой стороне улицы напротив городского сада. Двери ее выходили прямо на тротуар Советской улицы, которая в этом месте была многолюдна. Неподалеку – городской универмаг.
Перелыгин в своем кабинете подписывал какие-то письма.
– Кого я вижу! – заорал он, вскакивая со стула, который под ним казался каким-то игрушечным, детским.
Крупный, плотный, большеголовый, с длинными чуть волнистыми волосами он удивительно был похож на Бальзака, о чем ему не раз говорили, и Перелыгин гордился этим. Отрастил такие же усы. Когда сидел, он производил впечатление человека медлительного, флегматичного, но в действительности, несмотря на свое большое тело, был подвижен, быстр, даже резок в движениях. Любил поговорить, поесть и, конечно, выпить.
– Стол перевернешь, – засмеялся Анохин, когда Перелыгин вскочил.
Ему была приятна радость друга. Конечно, рисуется немного, но и доля искренности есть: рад встрече. За что Перелыгина в университете считали себялюбцем?.. Рядом с другом Анохин показался себе маленьким, щуплым. Не раз такое чувствовал, хотя был среднего роста, крепок, плечист. Две двухпудовые гири спокойно выжимал.
Перелыгин сграбастал Анохина в объятья, словно год не виделись, похлопал лапищей по спине:
– Мужаешь, отец, мужаешь! Как бычок становишься. Жениться пора…
Он знал, что Николай собирается идти в загс с Зиной, потому и говорил так.
– Что я и делаю, – в тон ему подхватил Анохин.
Они уселись на стулья напротив друг друга, через стол. Алексей, поскрипывая стулом, угнездился на своем месте и спросил:
– К Зинке приехал? В загс?
– И за этим тоже… Еще не передумал быть у нас свидетелем?
– Ну, ты, отец, скажешь! Когда я выпить отказывался?.. Может, вдарим по пивцу, а? – глянул он на часы.
– А дела? Начальство?
– Да, отец, у нас новость. Редактор наш в обком партии ушел. На повышение. Жалко, мужик неплохой, смелый… Сейчас дрожим, сядет жлоб, будет начальству в рот смотреть, пропадем… Кстати, материал твой запустили, в следующем номере читай.
Анохин часто печатался у них в газете, привык, принимал, как должное, потому и не всколыхнулась душа, как бывало раньше при известиях о принятых к публикации своих статей.
– А кого прочат в редакторы? Зама? – спросил он.
– Нет, староват. Молодого хотят, комсомольского возраста. А заму под сорок. Тоже пора уходить.
– Ну, старик, действуй! – воскликнул шутливо Анохин. – Все козыри в твоих руках… А меня сюда посадишь, – кивнул он на стул, на котором сидел Перелыгин. – А то я как увижу тебя на нем, так сразу мысль – как он только тебя выдерживает, не рассыпается. У редактора-то кресло, да, наверно, на колесиках.
– Точно! – захохотал Перелыгин. – Это идея! Тогда мы с тобой из пивбара вылезать не будем…
Анохин угадал то, чем жил последние дни Алексей Перелыгин. С бывшим редактором у него были хорошие отношения, и они договорились, что тот, уходя, посоветует посадить на свое место Перелыгина. И редактор сдержал слово, назвал его кандидатуру. Говорил потом Алексею, что, будто бы, к его имени отнеслись благосклонно. Перелыгин утром сегодня выяснил осторожненько в отделе кадров, что дело его затребовали наверх. От того-то и был он так возбужден, от того-то и встретил так радостно Анохина, но после слов Николая пытался свести разговор к шутке. Не хотелось, что Николай знал. Вдруг сорвется. Неудобно, подумает, что его не ценят. А получится, узнает – придет время. А может, действительно, предложить на свое место Анохина? Вообще-то народная мудрость не рекомендует друзей подчиненными делать.
Они посмеялись, пошутили, представляя, где и как они будут делать газету, потом Алексей все также шутливо спросил:
– А чего ты, отец, смеешься, а глаза грустные? Жалко с холостяцкой жизнью расставаться?
И сразу Анохин вспомнил Ачкасова. Да и забывал ли он его?
Шутил, смеялся, а в глубине души тяжко было, давило. Николай хотел подхватить шутку о своей холостяцкой жизни, но не смог, махнул рукой, поскучнел.
Перелыгин тоже посерьезнел, спросил с участием:
– Случилось что? Помощь нужна? Я помогу…
«Отшутиться? Рассказать? – думал Анохин. – Поделиться тяжестью? А нужно ли?.. Может, он подскажет, что делать? Поможет? Одному тяжко. Зине нельзя об этом… А больше некому!».
Вошел бы сейчас кто в комнату, или телефон зазвонил, отвлек бы Перелыгина, и Анохин тогда не решился бы рассказать об Ачкасове, о документах, сам бы распорядился ими, и судьба его неизвестно бы как сложилась. Но никто не вошел, не позвонил, сидел Перелыгин, смотрел на Николая доброжелательно, с готовностью помочь, поддержать друга, и Анохин стал рассказывать. Рассказывал о своей статье, казавшейся теперь ему наивной, словно он пытался свалить медведя иголкой, о неожиданной смерти начальника милиции Саяпина, о приезде к нему Ачкасова, о документах, о пленке, об утренней встрече с Сарычевым. Перелыгин слушал, морщился, хмурился.
– Дело серьезное… Обмозговать надо. Да-а… Пленка у тебя с собой?
– Нет… Я думаю, может, рассказать Климанову?
– Не, не надо. Ачкасов правильно думал, в Москву надо… И не ждать, пока тебя ухлопают!
– Меня?! – воскликнул Анохин.
– Не меня же?.. А может, и меня… – побледнел, пробормотал Перелыгин. Лицо его стало растерянным. – Ты не тяни, поскорей в Москву… И не трепись, что говорил мне… Зачем… А если помочь чем могу, я всегда рад, – добавил он быстро.
Если бы Анохин был более собран сейчас, он бы увидел, что Перелыгин помощник плохой, и пожалел бы, что рассказал. Но Николай только теперь понял, в какой он опасности. Раньше он был потрясен услышанным от Ачкасова, потом его смертью, догадкой, что это не несчастный случай, а убийство, не думал о себе.
– Считаешь… они узнают, что он у меня был? – спросил Анохин совершенно спокойно.
