– Хотите сказать, что уже в таком возрасте они могли сражаться с таким монстром, как Бука, на равных? – владыка спросил это так, будто бы насмехаясь, что напугало Зит.
– По… по словам рата Лема всё так и было, Мой Повелитель, – дрожащим голосом ответила медсестра.
Владыка перевёл взгляд на Самюэля, о котором Лем рассказывал ночью, нахваливая мальчика за его бесстрашие. Немного почесав свой подбородок, владыка улыбнулся.
– Любопытно… – протянул он. – Ог Садари, вы уже общались с мальчиком?
– Нет, ещё не успела. Он пришёл в сознание совсем недавно.
– Не беспокойтесь, я успел, – подхватил Лем. – Он в полном порядке и готов общаться, так ведь, друг мой?
Самюэль кивнул в знак согласия, не отрывая при этом взгляд от владыки, которого он всё это время продолжал рассматривать.
– Что же, я узнал от вас всё что хотел. Благодарю вас, ог Садари. Денерс, можете пообщаться с девочками.
– Благодарю вас, Мой Повелитель, – ответила ему жрица и направилась в сторону Изабель. – Оррин, за мной.
Солдат зашагал вслед за жрицей.
Сам же владыка медленным шагом приблизился к Самюэлю. Лицо его стало куда более доброжелательным, чем когда он только вошёл в палату. Он сел на стул, предоставленный Лемом, и начал:
– Приветствую тебя, юный герой. Моё имя Гаичан Три’Хайт. Я – владыка города Закар, властелин Закарских земель и один из членов совета «Новых раут». Будь добр, расскажи мне о себе.
Самюэль помотал головой в стороны.
– Почему нет?
– Я нахожу странным то, что такому важному и занятому человеку, как вы, интересно поговорить с таким нищим, как я. У вас, должно быть, дел по горло, а вы сидите здесь и просите меня поведать о себе. Быть может, прожил я ещё мало, но усвоил одно – люди постоянно ищут для себя выгоды. Если вас почитают как владыку, то вы явно умны и расчётливы. А потому, раз уж вы решили прийти сюда и пообщаться со мной, значит, я для вас выгоден. И пускай с одной стороны мне и лестно это, с другой – мне не нравится, что вы хотите использовать для своих личных целей.
– И каких же?
– Не знаю. Да и не хочу знать. Но общаться с вами у меня желания нет.
– Дерзок, прямолинеен, смел, широко мыслит… Ты уже мне нравишься, – Гаичан довольно почесал свой подбородок и немного улыбнулся. – Для своих лет ты и впрямь довольно умён. Даже среди отпрысков знатных особ мало таких смышлёных, как ты. Ты прав: бросать управление государством ради беседы с каким-то мальчишкой – поступок явно не свойственный мудрому правителю. Поэтому, раз ты был удостоен встречи со мной, значит, в тебе есть нечто особенное, и я правда хочу помочь тебе. Таких, как ты, надо ценить, а не пользоваться ими, будто инструментом. Кто захочет сражаться за того, кто обращается с тобой как с вещью? Верно, никто. Именно поэтому я искренне стараюсь помочь таким, как ты, и забочусь о них. Если не веришь мне, спроси об этом у своего спасителя.
Самюэль перебросил свой взгляд на Лема. Тот кивнул в знак согласия с владыкой и пояснил:
– Видишь ли, друг мой, я, как ты, был рождён в семье не самой богатой. И именно благодаря владыке я тот, кто я есть. Если бы не он, то вас некому было бы спасать той ночью.
Пусть Самюэль и не доверял охотнику до конца, слова его заставили мальчика немного смягчить свои взгляды касательно образа Гаичана. Лем не был похож на фанатика, слепо следовавшего за своим предводителем, и был довольно рассудительным, а такие относятся с уважением лишь к тем, кто его действительно достоин.
– Ну, так что, – прервал Гаичан размышления Самюэля, – поведаешь мне о себе?
– Хорошо, – кивнул Самюэль и, склонив голову, начал рассказывать. – Не знаю, чем я вас так заинтересовал. Единственное, то отличает меня от других – это мои волосы. Собственно, из-за них моя жизнь так сложна. Ведомые страхом, люди считали меня порождением тёмных сил. Из-за этого мучилась ещё и моя мама. Пускай в то время я был ещё слишком мал, я прекрасно помню, как нас гнали отовсюду, как избивали прохожие, стражники, другие нищие, как моя мама проклинала судьбу и как рыдала ночи напролёт. Всё из-за моих волос. Из-за них же я всю свою жизнь жил в нищете и был обречён жить в ней до конца своих дней. Мама умерла очень рано. Большую часть жизни я скитался в одиночестве, еле сводя концы с концами. Хотелось просто умереть, ибо жить мне не было смысла. Лишь когда я встретил Изабель, в моей жизни появилось хоть что-то хорошее. И, знаете, столкнись я с тем монстром, не будучи знакомым с ней и Элин, то даже не пробовал бы сопротивляться. Пусть бы разодрал меня. Мне же легче. Однако мне было что терять, – Самюэль поднял голову на сестёр, увлечённо общавшихся со жрицей под пристальным надзором её спутника. – Они – единственное, что держит меня в этом мире.
– Вот оно как… Что же, я сожалею о твоей судьбе, – Гаичан сжал руки в замок, закрыл глаза и склонил голову. – И да упокоит Лунария душу твоей матери.
Слова его звучали очень искренне. Молитва за человека, о существовании которого Гаичан даже не знал, ещё больше расположила Самюэля к владыке.
– Этот мир жесток, ты это по себе знаешь. Хоть мы и разумные существа, но живём по законам природы. Кем бы мы ни являлись, мы всё равно будем следовать его главному правилу: «Выживает сильнейший». Умный, расчётливый и могущественный человек использует слабого, чтобы обрести желаемое. И, к великому сожалению, обычно те, кто рождаются в низах, так и остаются ничем, а рождённые в богатстве и роскоши прожигают всю свою жизнь, развлекаясь, пьянствуя, придаваясь блуду с кем им угодно и насмехаясь над всеми, кто ниже их по статусу. Но, знаешь, – Гаичан улыбнулся, – бывают и такие, что могут изменить свою роль в этом мире, и, благодаря своему гению и силе, встать на вершине этого мира. Ну, либо же угробить свою жизнь из-за непомерной тупости. И ты, мальчик мой, относишься к первому типу. Ты понимаешь, что действительно нужно людям, ибо жил среди тех, кому для хорошей жизни нужно нечто большее, чем просто деньги, знаешь подноготную этого мира, не боишься ни монстров, ни самого владыку, которого впервые видишь. Таких, как ты, очень мало, и именно такие и правят этим миром. Благодаря своему характеру, ты сможешь помочь не только себе, но и своим подругам. В этом я нисколько не сомневаюсь.
Чем больше Гаичан говорил, тем больше его образ расходился с тем образом, что был у Самюэля в голове. Из высокомерного, самовлюблённого владыки, заботящимся лишь о своём окружении, каким Самюэль представлял себе абсолютно любого правителя, он превращался в человека действительно понимающего, что нужно людям, чего они хотят и зачем поступают так, как поступают. Самюэль уже начинал стыдиться слов, сказанных им ранее по отношению к Гаичану. Ему казалось, что из-за своего выпада в сторону правителя он потерял шанс счастливую и беззаботную жизнь вместе с сёстрами.
Тут Гаичан снова почесал подбородок, будто бы пытался вспомнить что-то важное.
– Ах да, я же хотел спросить тебя ещё кое о чём. Скажи мне, что делали трое детей из бедной семьи поздней ночью в лесу одни? И почему твоя рубаха была в чужой крови?
Повисло молчание. Этот вопрос привлёк внимание абсолютно всех, кто был в комнате. Сёстры и Денерс притихли. Каждый смотрел на Самюэля и ждал его ответа. Душа Самюэля ушла в пятки. На лбу проступил холодный пот. Мальчика обуял страх. Мыли о том, что с ним сделают и как это перенесут Изабель и Элин, приводили его в отчаяние.
И тут же он ощутил себя гадко. Самюэль чувствовал, что начинает всё больше походить на тех, кто был готов убить его из-за страха пред неизвестным. Как тех людей направлял лишь страх, так и сейчас он управлял им. Именно он сдерживал признание Самюэля. Мальчик понимал это, однако всё ещё не мог пересилить себя. Чем же он отличался от так ненавидимых им горожан, подчиняющихся лишь страху? Самюэлю было стыдно перед всеми, кто сейчас находился в комате. От страха и ненависти к себе его начинало потряхивать.
Лем заметил тревогу Самюэля, однако не знал её причины. Посчитав, что причина в Гаичане, сверлившего мальчика своим взглядом всё это время, он попытался избавить Самюэля от ответа:
– Мой Повелитель, девочки мне обо всём рассказали. Позвольте мне об этом поведать.
– Нет, Лем. Я желаю услышать это из его уст.
– Но, Мой Повелитель, вы же видите, что ему тяжело сказать причину. Кто знает, что произошло с ними и что привело их в лес. Быть может, это сломило его или же…
– Я убил человека. Размозжил одному мальчишке голову камнем, – пересилив себя вымолвил Самюэль, перебив тем самым Лема.
Денерс медленно встала и с изумлённым лицом приблизилась к койке Самюэля. Зит же наоборот отошла к стене, прижавшись к ней от страха.
– За что же ты его убил? – спросил Гаичан не то суровым, не то спокойным и сдержанным тоном.
– Он хотел забить меня до смерти, и в пылу гнева ударил девочек. Но он и без этого был отвратителен. Унижал таких как я, насмехался, издевался над ними, он никого ни во что не ставил. Лишь бы казаться лучше других, относился ко всем как грязи.
Чем больше Самюэль говорил, тем злее становилось его лицо.
– Это куда хуже убийства. Многие из них мгновенны, боль от них длится недолго. То, что совершал он, сравнимо с пытками, длившимися годами. Он был воплощением зла! А любое зло должно быть истреблено!
Последние слова и тон, с которым они были сказаны, повергли в шок всех. Даже на лице безэмоционального доселе солдата проявился испуг.
– Ты не раскаиваешься в совершённом, дитя? – спросила жрица тихим голосом.
– Денерс, вы уже закончили с девочками?
– Почти, Мой Повелитель. Это подождёт. Тут случай посерьёзней.
– Нисколько, Ваше Святейшество. Вы ведь из церкви, так? Как священнослужителю скажу откровенно: я не раскаиваюсь в содеянном. Мне приятно от того, что я очистил этот мир от чистейшего воплощения зла. Я понимаю, что и сам совершил зло, заставив его родителей горевать по убитому ребенку. Однако невозможно избавиться от зла, не совершив при этом другого зла. Я в это просто не верю.
– Бедное дитя! – прошептала Денерс, – Насколько же сильно тебя извратил Ортракс!
Гаичан подошёл к Самюэлю вплотную и сдернул с него одеяло. Всё внимание его было устремлено на перевязанное тело мальчика. Владыка взял руку Самюэля и внимательно, прощупывая сперва ладонь, а затем и предплечье с плечом, осмотрел её. Затем он переместился на грудь Самюэля, а после – на живот. Гаичан лёгонько надавливал на одно из обработанных мест на его теле, каждый раз спрашивая: «Больно?». И, каждый раз получая от Самюэля отрицательное мотание головой в ответ, продолжал дальше ощупывать мальчика. Закончив свой осмотр, он потёр свои пальцы, прохрипел и развернулся к Зит.
– Ог Садари, кто занимался его перевязкой?
– Я, Мой Повелитель.
– Сами? Или вам всё же кто-то помогал? – уточнил владыка, будто бы чуял ложь от Зит.
– Нет, Мой Повелитель. Когда Лем принёс детей к нам, я произвела осмотр, и пришла к выводу, что мне вполне по силам позаботиться о них самой. Я договорилась обо всём со старшей сестрой Чатри, поэтому можете спросить у неё. Она подтвердит, что я не лгу, Мой Повелитель.
Гаичан улыбнулся Зит и кивнул головой.
– Изумительная работа. Просто великолепная! Давно я не встречал такой мастерской перевязки. Могу я посмотреть ваши записи об уходе за этим мальчишкой?
– Да, Мой Повелитель. Я отнесла их сестре Чатри этим утром. А зачем вам это?
– Сестре Чатри, говорите? Хм-м… Пожалуй, я зайду пообщаться с вашей старшей сестрой и просмотрю записи о других ваших пациентах. Если меня всё устроит, то я, пожалуй, решу вопрос о вашем переводе во дворец и повышении вас до младшей владычной сестры. Такие, как вы, нам очень нужны.
От этой встречи Зит ожидала чего угодно, но только не этого. Сперва она даже подумала, что владыка шутит над ней. Однако с таким обычно не шутят. Почему именно она? Чем она это заслужила? По ее мнению она не сделала ничего особенного. «А может, это Лем подговорил его?» – подумала она. Но, взглянув на не менее изумлённое лицо охотника, Зит сделала вывод, что он здесь не при чём. Её и вправду могли перевести во дворец. От растерянности и радости Зит не могла вымолить ни слова и вся остолбенела. Ни разу в жизни она не думала, что будет достойна такого. И вот, несколько бумаг с записями о состоянии больных и отзывы от её начальницы Чадри, которая не раз называл Зит лучшей медсестрой, которую она видела в жизни, могли сделать её медсестрой при владычном дворе.
Глаза Зит наполнились слёзами радости. Она поклонилась владыке со словами: «Благодарю за вашу доброту. Для меня это большая честь».
Гаичан посмотрел на Лема и кивнул головой в сторону двери. Лем также кивнул, но уже в знак согласия, и оба направились к выходу из комнаты.
Выйдя в коридор, владыка остановился и, задумчиво мыча, снова начал чесать подбородок. Лем стал рядом с ним в ожидании услышать мысли своего повелителя о Самюэле. Какое-то время Гаичан просто молчал, из-за чего Лему начинало становиться не по себе. Но в конечном итоге, владыка, тяжело вздохнув, прервал тишину, стоявшую в коридоре больницы.
– Да уж, Лем. Всё чересчур серьёзно. Кого же ты сюда притащил?
– О чём это вы?
– А ты сам не видишь? Этот мальчишка. Он очень опасен.
Лем заметил, как Гаичан начал быстро постукивать ногой по полу. Об этой привычке Лем знал очень хорошо. Она проявлялась, когда Гачиан был чем-то сильно обеспокоен. А если беспокоится он, то беспокоиться стоит и всем остальным. У Лема похолодело внутри.
– Понимаешь, Лем, самое сильное, что есть у нас – это наши чувства. Они руководят нами, а вовсе не разум. Не важно, насколько ты умён. Весь твой интеллект не имеет никакого значения, если ты не умеешь контролировать себя. Более того, такие люди опасны. С ними невозможно договориться, их не переубедишь, и они ни за что не остановятся. Когда кто-то действует, полагаясь лишь на свои ощущения, это всегда влечёт за собой страшные последствия. Конечно, может повезти, и эти чувства будут хорошими. Но что, если человек насквозь пропитан злобой и ненавистью, да ещё и не умеет себя сдерживать? Представь, что произойдет, если он поддастся им.
– Вы считаете, что мальчишка может натворить что-то ужасное под влиянием своего гнева?
– Если бы всё было так. Зверя, знаешь ли, можно изловить. Глупого зверя. А в нашем случае – это зверь, обладающий невероятным умом, настолько большим, что даже никакие чувства не властны над ним. Вспомни, даже когда его пожирала ненависть ко мне, он мыслил трезво. Человек, которым движут чувства и разум которого нельзя затуманить – самый редкий и опасный вид среди всех живых существ.
– Хотите сказать, что Самюэль – именно такой? – Лем уже начинал думать, что привёл человека, который положит им конец.
– Нет. Пока нет. Он ещё ребёнок, а потому мы ещё можем несколько изменить его. Помнишь, что он говорил: «Любое зло должно быть истреблено». Он считал, что тот мальчишка, издевающийся над ним, был чистейшим воплощением зла. Поэтому и убил его. Значит, нам надо внушить ему, что истинное зло – это наши враги.
Упомянув так называемых «врагов», Гаичан вспомнил о Верховном Совете Мидракса, который ненавидел всем сердцем. Владыка нахмурился и оскалил зубы.
– Его сила. Стойкость. Смелость. Ярость. Ненависть ко злу. Всё это превратит его в великолепного солдата, готового сражаться до смерти и которого не остановит ничто. Да! Если всё получится, Верховный Совет падёт пред нами на колени! Они все поплатятся за то, что так обошлись со своими создателями!
Подобное поведение Гаичана напугало Лема не на шутку. Ему казалось, что ненависть к Верховному Совету начинает сводить владыку с ума и что ради его уничтожения готов на всё.
– Вы же не хотите превратить его в вашу куклу, слепо выполняющую любые приказы?
– Нет! Конечно нет! Мы лишь посеем ему в голову семя идеи. Идеи того, что Верховный совет и слуги Саманта – есть единое и чистейшее зло. Тогда он будет истреблять их по своей же воле.
– Мы ведь говорим о ребёнке, – Лем помрачнел. – Он и так пропитан злобой. И вместо того, чтобы даровать ему мирную жизнь и помочь ему обрести счастье, вы хотите, чтобы мысли о зле и убожестве этого мира полностью поглотили его. Простите мне мою дерзость, но это бесчеловечно. Я не могу согласиться с вами.
– Лем, Лем, Лем… – похлопал Гаичан по руке охотника, – Несмотря на свою зрелость, ты всё ещё не понял эту простую истину. Жестокость – вот что правит этим миром. Тот, кто отбросит гуманность, станет грозой всего живого. Мальчишка погибнет, если станет мягкотелым. В нём дух воина, а он не должен пропадать понапрасну. Это невероятная сила, что может привести нас к победе в конфликте, что длится уже около десяти веков!
Тут Гаичан впервые за долгое время заметил отвращение и злобу в лице Лема. Похоже, владыку он вообще не поддерживал. Гаичан наклонил голову, но взгляда от охотника не отрывал.
– Ты хочешь рассказать обо всём мальчишке, так? – сурово спросил владыка. По нахмурившемуся лицу Лема он понял, что да. – Что же, пожалуйста. Можешь действовать. Тебя я не накажу. Все мы вольны говорить то, что думаем. Только вот на твоём месте я бы беспокоился за эту медсестру.
От шока глаза Лема превратились в два больших огранённых оникса.
– Что?! – проговорил Лем так тихо, что его было еле слышно.
– Она дорога тебе, так? Иначе, зачем ты её так нахваливал ночью и просил об переводе? Ты ведь не хочешь, чтобы с ней случилось что-то плохое из-за этой ситуации?
Лем опустил голову. Ему был поставлен ультиматум: либо Гаичан превращает Самюэля в живое оружие, либо пострадает его хоть и тайная, но жена. Он выбрал Зит. Всё же, она была ему куда дороже, чем дети, с которым он познакомился лишь прошлой ночью. По выражению лица Лема владыка понял, что именно он выбрал.
– Значит, мы всё решили? Замечательно, – довольно произнёс Гаичан, – а теперь пойдём. Сообщим мальчишке приятную новость.
– А что девочки? – спросил Лем, не поднимая голову. – Какая участь ждёт их? Вы и их души хотите опорочить?
– Это уже как Денерс решит. Бесспорно, обе останутся здесь и будут жить во дворце. Они – единственные, благодаря кому Самюэль не растерял рассудок, и они могут нам очень помочь с ним. А вот их роль в нашем Закаре – зависит только от Денерс. Пойдём. И, будь добр, сделай довольное лицо, а то мальчишка может догадаться.
Отвращение к себе жгло Лема изнутри. Он понимал, что любой его выбор испортил бы чью-то жизнь. Эмоции, как и говорил Гаичан, взяли верх на Лемом и заставили сделать выбор в свою пользу. Решись он рассказать о плане владыки Самюэлю, и пострадали бы лишь двое – Зит и он сам. Но Лем не мог допустить страданий своей возлюбленной. Лишь от одного представления вопящей от боли Зит всё сжималось у него внутри, а по телу пробегали мурашки. Нет! Что угодно, любая жертва, но только не она! Лем решил для себя, что не проживёт и дня с мыслью о том, что та самая молодая, строгая, но от того не мене добрая эльфийка, выходившая его давным-давно и буквально вернувшая с того света, которая всегда с упоением слушала его истории других мирах, ухаживала за ним и корила его за каждую рану, пострадала из-за него.
Однако альтернатива была ничуть не лучше. Из-за выбора Лема мальчишка, всю жизнь знавший лишь зло и ненависть, лишался малейшей возможности почувствовать себя по-настоящему счастливым. Человек без счастья всё равно, что ходячий труп. Не имея счастья ты не чувствуешь, что живёшь. Ты лишь существуешь. Так Лем думал практически всю свою жизнь. И вот, из-за него Самюэль не только превратится в ходячий труп, но и станет разносчиком смерти. Такова была цена спокойной жизни Зит. Оттого Лему и было отвратительно. Одна жизнь не может стоить сотен других. И всё же, он заплатил это цену. Лема разрывало изнутри. Погибнут многие, в страшных муках, страдая и моля о пощаде. Одна жизнь, всего одна, и все они будут спасены. Но она была слишком дорога. Распрощаться с ней Лем не смог бы ни за что.
В такие моменты ты понимаешь, насколько сильна, страшна, и опасна любовь. Ради одного человека она может заставить тебя пожертвовать всем, что только есть в этом мире. Любовь заставляет уверовать тебя в то, что жизнь одного человека стоит дороже жизни любого другого. А так ли это на самом деле? Любовь затуманивает разум, заставляя действовать лишь во благо того, кого любишь, наплевав на всех остальных. И страшнее всего то, что любовь подавляет любые попытки сопротивляться ей. Пусть ты и понимаешь, что из-за твоей любви пострадают многие, ты попросту не можешь её отвергнуть. Бесспорно, сделав выбор в пользу в любимого человека, ты подаришь счастье и ему, и себе. Но обретут ли его другие, те, кто пострадал от твоего выбора? Так чьим же творением является любовь: добра или зла? Или же она и вовсе создана чем-то средним, тем, что объединяет добро со злом? А сели это так, то что же это такое? Однозначного ответа на это вопрос, увы, получить не удастся.
В последнее мгновение, перед тем как владыка распахнул дверь, Лем через силу сделал довольное, преисполненное торжеством лицо. У охотника был самый настоящий талант скрывать свои истинные эмоции, из-за чего даже его близкие не могли сказать наверняка, что именно испытывает Лем. Сейчас его изнутри терзала совесть. Оставить всё вот так он не мог и судорожно размышлял о том, как спасти детей от влияния владыки и его свиты. Однако для чёткого плана действий ему требовалось решение Денерс. Перечить верховной жрице Лунарии он не имел права, а проблемы ему были ни к чему.
Когда Гаичан и Лем вошли в палату, они оба сразу же обратили внимание на Самюэля, наблюдавшего за разговором жрицы и девочек. На возвращение владыки он почти никак не отреагировал. Только бросил на него быстрый взгляд и погрузился куда-то в свои мысли.
Владыка приблизился к койке, где сидели Денерс и сёстры.
– Ну, что скажешь, Денерс? Они устраивают тебя?
– О, Мой Повелитель, устраивают, да ещё как! Я выслушала обеих, и смело могу сказать, что ещё не встречала столь одарённых девочек. Пожалуй, начну со старшей. Посещала ли её Лунария? Да, бесспорно. Её рассказ полностью совпадает с теми, кого уже посещала наша покровительница. О культах фанатиков она не слышала ни слова. И, по правде говоря, я нисколько не удивленна, что богиня посетила именно её. Столь невинна, столь жертвенна её душа, любящая всех, желающая счастья каждому. Словом, она ходячее сострадание.
Лем тем временем подошёл к сиявшей от счастья Зит и вальяжно опёрся на стену.
– Значит, ты желаешь воспитать её как жрицу Лунарии?
– Именно, мой повелитель. Она буквально рождена для этого. Это девочка идеально подходит на роль Сестры Сострадания.
«Замечательно! И ей конец, – с досадой подумал Лем. – Если уж она станет жрицей, то превратится в ещё одну куклу». Лем не любил многих жриц Лунарии за слепое подчинение абсолютно любым приказам руководства. Денерс же он недолюбливал вдвойне. Мало того, что та всегда слепо следовала любым указаниям Гаичана, так ещё и по её воле почти все жрицы, бывшие у неё на службе, становились такими же. Хоть Лем и понимал, что служение Лунарии необходимо и важно, то, в каком виде оно было в Закаре, вызывало у него лишь неприязнь к политике Денерс. Зная, насколько убедительна она была в речах о Лунарии, важности служения и полного повиновения ей, Денерс могла превратить в послушную куклу любого. Такой участи Лем не желал никому, а уж тем более такому ребёнку, как Изабель. Однако она уже понравилась Денерс. Она всегда выбирала новых жриц с выгодой для Гаичана, а потому выбор Денерс он поддерживал всегда. В глазах охотника Изабель уже была обречена, однако Лем не оставлял надежд спасти хотя бы Элин.
– А она-то сама согласна? – хмыкнул владыка. – Скажи мне, Изабель, согласна ли ты стать жрицей великой покровительницы нашей Лунарии?
– Согласна! Согласна, конечно! – ответила Изабель, прижимая руки к груди. – Служить той, благодаря которой я обрела веру в лучшее и которая подарила мне надежду – о большем я и мечтать не могла.
– Ну, раз уж ты согласна, то пусть будет так. Она твоя, Денерс. А младшенькая?
