Следующие несколько дней Скрипач почти не запомнил, они слились словно бы в один длинный сумеречный период безвременья, в котором не было чёткого деления на время суток. От Ита он не отходил, то сидел с ним, на краешке узкой скамьи, то лежал рядом, на полу; толку от его присутствия не было практически никакого, но, честно говоря, помощи от старика тоже не было почти что никакой. Утром и вечером Рифат заваривал в маленькой металлической кастрюльке какие-то корешки, и ставил плошку рядом с очагом, настаиваться. А потом куда-то уходил, и возвращался через несколько часов – за это время Скрипачу, согласно его приказу, требовалось несколько раз напоить Ита настоем из ковшика, и «соблюсти чистоту», причем делать это можно было только во время отсутствия Рифата, никак иначе.
Сказать, что Иту было плохо – это не сказать ничего. У отупевшего от собственной боли Скрипача не было никаких сил удивляться, что Ит, не смотря на травмы и боль, почему-то ещё жив, и он добросовестно старался делать то, что приказал Рифат. Кажется, корешки, которые принесла женщина, обладали снотворным действием, по крайней мере, Ит, после того, как Скрипач заставлял его выпить то, что положено, впадал в забытье, успокаивался, видимо, боль тревожила его меньше. Боль… на третьи сутки Скрипач осмотрел Ита, и после этого сидел рядом час, молча, в немом ужасе. Да, действительно, сломано было всё, как и сказала та неведомая женщина, которую Рифат назвал Лийга. Если точно – перелом костей таза типа Мальгеня. Разумеется, перелом вертлужной впадины. А, нет. Два перелома. Перелом левой бедренной кости. Со смещением. Даже в нормальных условиях потребовалось три, а то и четыре операции, более чем серьезных, а потом реабилитация, которая заняла бы несколько месяцев. Здесь… здесь оставалось только ждать, и пытаться как-то свыкнуться с мыслью о том, что даже если Ит сумеет после этого всего выжить, он, скорее всего, уже никогда не встанет на ноги. Впрочем, об этом Скрипач почти не думал. Он словно находился все эти дни в каком-то странном оцепенении, и не задавался подобными вопросами, вернее, эти вопросы в то время словно бы существовали отдельно от него. Он, Скрипач, был в одном пространстве – в этой странной комнате без окон, с постоянно горящем в очаге огнём, рядом с узкой скамьей, на которой лежал Ит, а вопросы – существовали в другом пространстве, с первым никак не пересекающемся. Ещё в этом пространстве существовал Рифат, хмурый, неразговорчивый, с тяжелым, словно бы осуждающим взглядом, абсолютно не стремившийся к общению и разговорам; Рифат, от которого лишнего слова невозможно было добиться; Рифат, который, кажется, укорял себя – за то, что согласился помочь. Скрипач, который об этой помощи так отчаянно просил, уже и сам понимал, что ни о какой настоящей помощи не могло быть и речи…
Однако, когда на седьмые сутки Ит немного очнулся, Рифат, кажется, слегка смягчился – если, конечно, это можно было так назвать. Сперва он сварил утром некое подобие каши из зерен танели (Скрипач узнал запах, и это его обрадовало – хоть что-то знакомое), потом предложил поесть Скрипачу, велел напоить Ита отваром, а затем сказал, снова на всеобщем:
– Надо вправлять нога. Чтобы могла ходить.
– А можно говорить на лаэнгш? – отважился, наконец, Скрипач. – Всеобщий трудно, непонятно.
До этого они общались на том подобии всеобщего, которое знал Рифат, но Скрипачу это уже надоело. Уж очень сильно был искажен язык, утеряны формы, согласования, исковерканы слова.
– Знаешь лаэнгш? – удивился Рифат.
– Знаю, – ответил Скрипач. – Другую форму, но они похожи.
– Ты умная, – кивнул Рифат. – Это сложный язык.
– Умный, – поправил Скрипач.
– Умная, – резко произнес Рифат. – Не смей говорить о себе в мужском роде. Ты халвквина, как тебе не стыдно так себя вести?
– У нас все говорят о себе в мужском роде, – ответил Скрипач.
– Это очень плохо, это неправильно, – покачал головой Рифат. – Постыдно. Тебя ужасно воспитали. Сколько тебе лет?
Скрипач открыл было рот, но, к его неимоверному удивлению, Ит его опередил.
– Двадцать, – едва слышно произнес он. – Мне двадцать. Ей девятнадцать.
– Вы сёстры? – кажется, Рифат не удивился тому, что Ит вдруг заговорил. Зато Скрипач удивился, и так и замер – с открытым ртом.
– Да, – ответил Ит.
– Как тебя зовут? – спросил Рифат, повернувшись к Иту.
– Ит, – ответил тот.
– Ужасно, – поморщился Рифат. – А тебя?
– Скрипач, – ответил Скрипач.
– Так нельзя, – Рифат на секунду задумался. – Имя женщины, и имя халвквины должно быть мелодичным, или хотя бы заканчиваться открытым слогом. Тебя я буду называть Итта, а тебя Скиа. Это правильные имена, и не очень редкие.
– Хорошо, – кивнул Скрипач. Он уже понял: лучше согласиться. Ит прав, он повел себя верно. В ситуации, подобной той, в которой они оказались, лучше соглашаться, потому что Рифат непредсказуем, с него станется выкинуть их обратно, на берег. На верную смерть – если ему что-то всерьез не понравится.
– Тебе нужно вправить кость, – Рифат повернулся к Иту. – Если не вправить, ты не сможешь ходить.
– Боюсь, что не смогу, даже если вправить, – Скрипач видел, что говорить Иту трудно, но вмешиваться не рискнул.
– Время рассудит, – пожал плечами Рифат. – Если ты сумела остаться живой после таких побоев, то, возможно, сумеешь потом и ходить. Как знать. Плохо то, что ты очень слабая, а терять время нельзя, потому что кость срастется неправильно, или не срастется вообще, если ждать дальше. Вправлять больно. Ты можешь не выдержать.
– А эти корни? – Скрипач кивнул в сторону ковшика, стоявшего на своем обычном месте возле очага. – Они не помогут?
– Это не лекарство, – покачал головой Рифат. – Это годится только для сна, чтобы спать крепче. Лекарств нет.
– Почему? – спросил Скрипач.
– Ты слишком любопытна. Здесь ничего нет, – по всей видимости, Рифат решил, что разговора не будет. – Всё равно, надо пробовать. Скиа, иди к морю, ищи крепкие прямые ветки. Итта, тебе надо будет поесть, потом поспать, чтобы были силы. Вечером будем делать.
– А если не делать? – спросил Скрипач. Он уже стоял у двери. – Если сейчас просто дать ему… простите, ей немного выздороветь, а потом отвезти туда, где есть помощь?
– Для неё здесь нет помощи, – отрезал Рифат. – Иди. И заодно собери плавник, какой увидишь. В доме холодно.
***
Ит, вопреки опасениям Скрипача, выдержал. Правда, после экзекуции, в которую превратилась попытка вправить перелом, он пролежал в отключке почти сутки, но, когда пришел в себя, на боль не жаловался, и, кажется, чувствовал себя сносно. Впервые за эти дни они, наконец, сумели поговорить – Рифат, убедившись в том, что хоронить в ближайшее время никого не потребуется, снова куда-то ушел, и они остались одни.
– Рыжий, что с рукой? – спросил Ит. – Может, тоже попробовать вправить?
– Там нечего вправлять, – покачал головой Скрипач. – Каша. Мясорубка. Пальцы не чувствую, кисть тоже. Судя по тому, что я вижу, даже репозицию осколков сделать не получится.
Руку он за эти дни наловчился подвязывать, прижимая к телу, чтобы поменьше двигалась – но всё равно, нет-нет, да слышался при движении отвратительный звук, крепитация, когда осколки тёрлись друг об друга. Предплечье, плечо, и ключица болели непрерывно, и в покое, и в движении, но постепенно боль становилась меньше, или же Скрипач к ней как-то притерпелся.
– Н-да, – Ит вздохнул. – В некотором смысле, нам повезло, кажется.
– В каком это некотором? – нахмурился Скрипач.
– Эмболия, сепсис, – Ит вздохнул. – Сам понимаешь, умереть у нас было очень много возможностей. Но мы ими почему-то не воспользовались. Так, ладно, про это потом. Ты хоть что-то помнишь?
– Локацию Киую, – Скрипач задумался. – Картон на полу, с рисунком. Темноту. Это всё. А ты?
– Я тоже, – ответил Ит с досадой. – Ты ничего не замечаешь? – вдруг спросил он.
– Что именно? Ты о чём? – не понял Скрипач.
– Когда Рифат спросил про возраст, я ответил, что мне двадцать, – сказал Ит. – Посмотри теперь внимательно на меня. И на свою руку, которая целая. Правда, не замечаешь? Ну?
– Чёрт… – только и смог сказать Скрипач.
– Вот-вот, – кивнул Ит, и закрыл глаза. – В том и дело.
Скрипач подошел к Иту, сел рядом, и вгляделся – впервые за эти дни. Раньше у Ита была седина в волосах, не очень много, но – была. Виски, например, были седыми, пусть и не полностью. Была сеточка морщин у глаз, постороннему взгляду почти незаметная. А сейчас… не смотря на ужасающее общее состояние можно было разглядеть признаки, про которые они оба уже давным-давно позабыли. Никакой седины. Молодая кожа, чистая, без единой морщинки. И – руки. Руки, которые всегда первыми выдают возраст.
– Геронто, – произнес Ит беззвучно. – Не одно. И не два. Мы всегда уходили до ста пятидесяти, рыжий, но не дальше. Когда делали. Это очень опасно, опускать так далеко. Это кто-то с нами сделал. Понимаешь?
– Может быть, поэтому мы и выдержали, – сказал Скрипач без особой уверенности. – Организм в молодости регенерирует гораздо лучше, чем возрастной.
– Согласен, – кивнул Ит, не открывая глаз. – Я на тебя смотрел последние дни… чёрт, я уже позабыл, когда ты был настолько рыжим.
Скрипач усмехнулся.
– А я ничего не заметил, – признался он. – Больше всего боялся, что он нас отсюда вышвырнет. Не до того было. Ит, не помнишь, как мы оказались там? На берегу?
– А мы были на берегу? – удивился Ит. – Прости, родной, это как-то прошло мимо меня, если честно. Помню только, что было очень больно. И всё. А ты?
– Я тоже ничего не помню, – признался Скрипач. – Очнулся, сидя у какого-то камушка. Несколько раз пробовал встать, получилось не сразу. Прошел чуть вперед, там ты лежишь. Это всё.
– Приехали, – констатировал Ит. – Хреново. Рыжий, там есть что-нибудь попить? Только не этот отвар. Есть хотя бы вода? Очень пить хочется всё время…
– Сейчас принесу, – Скрипач встал. – Немудрено, что пить хочется, после такой кровопотери было бы странно, если бы не хотелось. Тебе бы поесть что-то посущественнее, но ведь нет ничего, кроме этой каши, будь она неладна.
– Вообще ничего? – спросил Ит.
– Увы. Он сам ест только танели, иногда с каким-то маслом, и пьёт воду. Даже лхуса у него нет, как я понял, – Скрипач вернулся с мятой стальной кружкой, помог Иту напиться. – На такой диете ты рискуешь протянуть ноги.
– Я уже, – Ит невесело усмехнулся. – Кто же нам помог-то, а? Хромой и Однорукий. Сбывается пророчество Бетти.
Скрипач замер с кружкой в руке.
– Так, – начал он медленно. – А ну признавайся, когда ты очнулся на самом деле?
– Трое суток назад, – ответил Ит. – Решил немного полежать и посмотреть.
– И что ты ещё за это время… посмотрел? – спросил Скрипач.
– Не хочу тебя пугать, но у тебя до сих пор выраженный отек, и на лице, и на здоровой руке, – тихо сказал Ит. – У меня, видимо, тоже. Но ты его списал на травму, как я понял.
– Верно, – кивнул Скрипач. – Разве нет?
– Нет. Это гибер. Судя по всему, очень долгий гибер, – Ит снова закрыл глаза, видимо, он устал. – Или, может быть, как и геронто, он был не один.
Скрипач прижал кисть здоровой руки к углу скамьи, на которой лежал Ит, потом резко отдернул руку, и посмотрел на появившуюся на коже белую полоску.
– Твою налево, – произнес он севшим голосом. – Что же с нами случилось? Что с нами сделали?..
– Не знаю, – еле слышно ответил Ит. – Я не знаю. Сказал только то, что сумел заметить. Теперь твоя очередь, рыжий. Собирай в мозги в кучу, и смотри. Ты сумеешь.
– Ну, теперь, надеюсь, действительно сумею, умирать ты вроде бы не собираешься, значит, можно и посмотреть, – согласился Скрипач. – Слушай, на счет Рифата. Он сказал, что мы – халвквины, я сейчас вспомнил, да, такая форма существует, но…
– Называется иначе. Там, где мы бывали, эта форма называлась иначе. На Тингле… помнишь? Там жила семья, мы у них в гостинице останавливались… – Ит говорил почти беззвучно.
– Да-да-да, помню, гостиница «Два дерева», – кивнул Скрипач. – Религиозная пара, мужчина, и гермо, которая…
– По сути, как я понимаю, это и есть халвквина. Тут – халвквина. Видимо, здесь такие обычаи, и такая идентификация гермо. И с этим лучше не шутить…
– Спи, – приказал Скрипач. – Отдыхай, тебе нужно поспать. Ты белый совсем, нельзя столько говорить.
– Ладно… плохо только… что холодно…
– Сейчас сделаю теплее, – пообещал Скрипач. – Чёртовы ветки, они прогорают быстрее, чем их успеваешь подкидывать.
***
Распорядок дня у Рифата был строгий, и соблюдать его требовалось неукоснительно. Нет, Рифат никогда не кричал, не ругался, просто он умел вести себя так, что пропадала всякая охота с ним спорить, или ему возражать. Подъем рано утром, первым делом следует заложить в печь, на тлеющие угли, очередную порцию плавника, далее – обязательный ритуал «соблюдения чистоты», для которого Рифат уходил из дома, оставляя двоим халвквинам дом, после – варка утренней порции каши из неизменных зерен танели, потом – Ита оставляли одного, и отправлялись на сбор плавника, к морю. Месяц назад Рифат принес откуда-то старый, пыльный костюм, в котором полагалось ходить халвквинам, и при виде этого костюма Скрипач впал в оторопь, хорошо, что хотя бы догадался не подать вида. Первым следовало надевать длинное, в пол, широкое платье, далее на это платье надевался кардиган с капюшоном, подшитым на лбу широкой полосой ткани, а ещё к капюшону крепилась подвязка, закрывающее нижнюю часть лица, и оставляющую видимыми лишь глаза. Наряд этот больше всего напоминал паранджу, хотя и отличался от неё кроем, и, наверное, при других обстоятельствах Скрипачу было бы что об этом наряде сказать, но сейчас он взял одежду, и ушел в дальний темный угол комнаты, где принялся переодеваться, шипя время от времени от боли в искалеченной руке.
– Дома маску можно не носить, – сказал Рифат. – Дома не нужно. В других местах без маски нельзя. Ты поняла?
Скрипач кивнул.
– Очень пыльная, – признался он. – Можно её постирать?
– Негде, холодно, – покачал головой Рифат. – Ничего, пыль выбьет ветер с моря. Она тёплая. Будет удобно работать.
– А как это называется? – спросил Ит. Он смотрел на Скрипача без тени улыбки, пристально и внимательно.
– Скиб, – ответил Рифат. – Неполный скиб. Полный – который с покрывалом. Этот без. Был только такой.
– А женщины тоже носят скиб? – спросил Ит.
– Разумеется, – пожал плечами Рифат. – Не голыми же они ходят? Итта, когда ты встанешь, ты тоже будешь носить скиб. Скоро надо будет пытаться.
– Хорошо, – кивнул Ит. – Я буду пытаться.
– Правильно, – одобрил Рифат. – Скиа, пойдем. Ночь будет холодная, надо собирать плавник, иначе мы замерзнем.
***
Одежду, которая была на них в тот день, когда встретили Рифата, разумеется, осмотрели, но одежда эта не говорила ни о чём. Ткань – дешевый синт, который мог быть произведен где угодно. В любом мире, от четвертого уровня, и выше. Модель бесшовная, по сути – отливка, которую может натянуть на себя человек, да и не человек тоже. Подходит для практически любого размера, и для любой расы. Серый неброский цвет, полное отсутствие какой бы то ни было маркировки. Одноразовые вещи, которые обычно носят сутки, ну, двое, а потом отправляют в утилизатор. Следов носки нет, значит, вещи новые.
– То есть нас сначала кто-то избил, потом на нас нацепили эти шмотки, и выкинули на тот берег, так? – рассуждал Скрипач. – Кто и зачем?
– И когда, – добавил Ит. – Ничего не понятно. Вообще ничего.
Рифат снова куда-то ушел, и они остались на час, как минимум, предоставлены сами себе.
– Абсурд какой-то, – покачал головой Скрипач. – Рифат сказал, что нас таким образом пытались убить. Десант. Что за десант? Зачем им таким странным образом кого-то убивать? И как мы вообще оказались здесь?
– А так же – где это «здесь», – закончил за него Ит. – Ох, рыжий, что-то мне подсказывает, что мы сейчас очень далеко.
– Далеко – от чего именно? – спросил Скрипач.
– От мест, где мы бывали раньше, – Ит вздохнул. – Помнишь, Пятый выдал версию о том, что Слепой Стрелок работает по экстерриториальному принципу, в той же модели, что и Контроль Мадженты? Если это действительно так, то представить себе невозможно, где мы находимся в результате. Ты обратил внимание, насколько сильно искажен всеобщий, на котором вы говорили в первые дни?
