– Слышно, человека твоего ранили. У нас рядиться надо. Жрецы, говорят, вчера вас очистили… а всё равно кровь пролилась. Посмотрим. Если то дело чуров, – древлянин осенил себя громовым колесом, – значит, очищение не удалось. Придётся решать.
– Да нельзя нам у вас оставаться. Господин Великий Киев ждёт.
– То уж князю решать, не мне.
Сложив руки на груди, они принялись ждать, пока Свенельд выкупается. Студёная вода вернула ярый дух. Свенельд понял своё положение, и ответственность княжьего сына за исчезновение Хельги. А уж рана Асмунда сказала ему куда больше того. Обтеревшись рубахой до красной кожи, он хлёстко оделся, и пружиной двинулся вперёд дружинников. Он шёл нападать.
И только попросил зайти в его стан – прихватить обломок стрелы.
Князь Воеслав принял его в тереме, лёжа на пуховой перине. Он не гулял эту ночь, а пытался уснуть. В последний год сон никак не давался ему. То мучали боли в спине, то кошмары, а намедни одышка чуть не убила. Он перестал дышать, и только кошка, что жила в его хоромах, разбудила его, почуяв близкую смерть хозяина. Тогда-то князь оценил подарок касожских купцов из Хорезма. Зверёк, не убегавший в лес, да ещё и охочий до ласк стоил князю двадцати рабов и мешка бобровых шкур. Этот зверёк теперь спас ему жизнь – лёг на неподвижную грудь и лизал в нос и глаза, пока Воеслав не очнулся.
Свенельд оглядывал низкие, крытые дранкой избушки с резьбой конских голов, и терем князя – грубый сруб без сеней и клети, крыльцо в две ступени. Древляне и впрямь дичатся нового. А ведь ходили с Аскольдом на Царьград! Казалось бы, могли привить себе ромейскую тягу к роскоши.
Внутри пахло мочой и мёдом – Свенельда на больную голову едва не вывернуло. Воеслав полулежал на постели. Мех укрывал его грузный живот и ноги, а сморщенная грудь в дубовых шрамах и руки были голы. Он не собирался вставать сегодня и лениво тянул с блюда куски жареной тетеревятины.
При виде княжьих особ у Свенельда всегда загорались глаза. Это было врожденной чертой, и за то его особо ценил Ингвар – в этом блеске таяли сомнения в своей княжьей силе. Воеславу такой взгляд тоже понравился. Последнее время древлянская дружина не чтила его приветом – молодняк сторонится видов старости. Она напоминает им о неизбежном конце удалого веселья.
– А! Норманны, – Воеслав указал обглоданной костью на скамью, – садись. Ты хорошо одет, хорошо откормлен. Кому служишь?
– Господину Великому Киеву.
Воеслав грузно вздохнул. Отёр сальной рукой лысину.
– Знатные, стало быть. Я Воеслав, сын Всеслава. Княжу тут уж столько лет, что не помню. А, впрочем, – он прикрыл глаза начал загибать пальцы, – Катая, дядю моего, убили на пути сюда из Царьграда много зим назад. Мне тогда было, сколько тебе. Да, я тоже такими глазами глядел на князей. И вообще ты мне напоминаешь меня сопливого.
Свенельд тронул пальцами пол.
– На княжий престол абы кого не сажают. Я Свенельд, сын Свена Рыжего. Роту давал Ингвару, и служу ему здесь.
– Ну! – Воеслав усмехнулся и закашлялся, звучно испустил газы и отпил из чаши. – Этот новый посадник Олега.
– Хельги умер в Ладоге, князь. Теперь Ингвар княжит вполне сам.
– Олег Вещий приходил сюда дважды на полюдье. Уводил наших мужей. Я лично выносил ему куниц. Терпел унижения ради жизни своего племени. Олегу мил был Киев, а нас он не любил и резал несогласных.
– Он хотел соединить племена вокруг русов. А Ингвар продолжит его дело. К чему вам противиться?
– А на что нам власть русов, Свенельд сын Свена Рыжего? Чуры наши жили здесь и никому дани не платили. Разве что дрались, так это дело мужей – драться! А не серебро носить.
– Теперь всё поменялось, князь. Степь носит орды, Карл – папскую власть, а Царьград хочет свергнуть наших богов. Со всех сторон кощуны. Хельги Вещий дал вам свой щит. Свою охрану от степняков, карлов и ромеев.
– И ты думаешь, мы бы сами не справились? – Воеслав перестал жевать, и брови сошлись над водянистыми глазами старика. – Болота наши съедят всякого чужого пса, что ступит в них!
Свенельд чуть склонил голову.
– Я не сомневаюсь в твоей силе, Воеслав. И в силе твоих болот. Как будет угодно богам.
– Вы, норманны, не знаете ни богов наших, ни дзядов. Да и на земле нашей вам не долго осталось хозяйничать. Слыхал я, Игорь ваш, не чистых кровей-то.
Свенельд промолчал. Он понимал, что времена викингов заканчиваются. Вожди севера крестятся в латинскую веру, рвут брат брату кадыки, а лучшие бойцы давно уже присягнули Византии, Риму и Парижу… уж не говоря о Гардарики[4 - Скандинавское название территорий славянских земель от Ладоги до Чёрного моря. Дословно переводится как «край городов».] с её путём из варяг в греки.
– Ладно, – продолжил Воеслав, вновь принявшись за дичь, – я и не о том с тобой молвить хотел, Свенельд.
– Так полагаю, об этом? – варяг достал из рукава рубахи обломок стрелы. Пядь древка с блестящей юбкой наконечника.
– Да. Поднеси-ка ближе.
Свенельд передал Воеславу обломок. Хмурый узел на лице князя распустился, и он вернул стрелу варягу.
– Хорошо. Это не наша стрела. Больше мне от тебя ничего не надо.
– Как же так? На вашем гулянье, в вашем дому – а стрела не ваша!
Воеслав уже потерял всякий интерес к варягу и принялся ковыряться щепкой в зубных гнилушках.
– Ну так, не наша и всё. У племени леса отродясь так наконечники не лили.
Один из стражей охотно поднёс Свенельду стрелу из своего колчана – наконечник её был узким, как игла.
– Мы что в охоте, что в бою одинако стрелы мечем. Ты погляди – это ж соха, а не стрела! – усмехнулся Воеслав, кивнув на обломок. – Куницу такой не подстрелишь, а на части рассечёшь. А зачем охотнику портить шкуру? Это ж заступ – такой только землю копать.
– А моего человека хорошенько проняло такой, – возразил Свенельд. – В бою страшная сила.
Кровавый наконечник расширялся, как у копья, но оба рога гнулись плавно в стороны, точно закрут стружки.
– Видать, где-то такие в ходу, – пожал плечами Воеслав.
И Свенельд догадался, где – среди варягов. Служат, что ли, викинги лесному князю? Не верилось, да сходилось. Впрочем, он не видел тут викингов, да и зачем им понадобилась смерть Асмунда?
И вдруг он сообразил:
– Странно не это. Мало ли с кем наш человек повздорил… А вот что товар у нас исчез – это суть. А мы без того товара не жильцы на свете.
– Что за товар? – Воеслав почуял запах барыша.
– А девку мы везли со Пскова. Этой ночью её у нас умыкнули.
– Да подарю я вам девку другую, у меня их в тереме тьма, сироток-то. Тоже мне печаль нашлась!
– Печаль-то не нам, а самому Ингвару. Ему невесту везли.
Воеслав скинул мех, встал с постели голый и жирный, обтирая руки о живот. Тут же в покои забежал отрок, поднёс князю рубаху из крошащейся ткани. Запрыгнув на скамью, он водрузил одежду дырой на голову князя – сам князь не справлялся, ибо не гнулся в лопатках. На пол сыпалась труха.
– Рубаху из полыни ношу, – заметил на это Воеслав, – комаров эта трава пугает. А они у нас лютые!
Свенельд сам до корок расчесался от комаров Припяти. Но заминка не сбила его с цели.
– Так что ты скажешь о пропаже, князь Воеслав? Сам видишь, куда дело катится.
– Мне знать не по чем, – Воеслав отряхнулся, взял перевязь меча, и опоясал тучные чресла, – а ты, хоть и гость, много на себя шуму берёшь. Сам запутался, нас не впутывай. Кормись от моего стола, пока гостишь. Иди со жрецами толкуй, пусть кровь отмаливают, оберег вам собирают. На то добро моё.
И уже у дверей, держась за медное кольцо ручки, добавил:
– А кто там из вас подрался, да у кого стащили бабу – не моё дело.
Свенельд понял, что больше говорить с ним не станут, и на дверь указано. А этот мешок старого сала слишком туп, давно уже лежать бы ему в кургане, а не за народ отвечать. Близость смерти делает напуганного ей человека глухим к другим людям, но злящиеся на неё, как на высшее зло, горят как светочи. Старый князь вовсе не горел, в нём жизнь потухла много лет назад, и о последствиях своих слов теперь он не думал. А последствия эти непременно будут – и не с ним, так с его сыном.
– Гость выходит первым, – хмуро сказал Воеслав.
Свенельд двинулся, было, к дверям, но там вдруг появился юноша. Бледный, со спутанными мокрыми волосами и зелёными кругами у глаз от бессонной ночи. Лицо его, однако, было красиво своим горящим взглядом и дерзким восторгом.
– Малко? – буркнул князь.
Юноша поклонился отцу в пояс. Свенельд припомнил – Асмунд всё жаловался ему давеча на этого юнца. Только вот чего он ему сделал? Свенельд хлопотал тогда со жрецами и не мог теперь вспомнить.
А Малко быстро оглядел Свенельда, но не узнал его. И ввёл за руку Хельгу.
– Что это ещё? – Воеслав занервничал. – Шёл бы с ней в терем, али на сушило.
– Нет, батюшка, ты её не за ту почёл. Невеста это моя. Сыноха твоя будущая.
Воеслав не успел ещё досадливо вздохнуть, как девчонка взвизгнула. Если бы Малко не держал её за руку, бросилась бы прочь. Она увидела, наконец, Свенельда.
Тот заложил большие пальцы за широкий пояс и встал бойцом.
– А вот и товар, – тихо, но слышно процедил он.
Малко недоумённо поглядел на Свенельда. Тень сомнения прошла по бледному лицу.
– Это ещё кто? – спросил Малко отца.
Воеслав засопел и грузно двинулся обратно на кленовое своё ложе. День обещал быть трудным, надо поберечь силы. Опустив зад на звериные меха, он перевёл дыхание и крикнул челядина. Отрок явился с кувшином медовухи.
– Ты, – сказал князь, наливая себе в чарку, – и ты. Сюда садись.
Свенельд и Малко послушно сели на скамью, вполоборота друг к другу. Хельга шла за руку с княжичем.
– Этого норманна я слышал. Теперь тебя хочу слушать, – сказал Воеслав сыну.
– Боги запутали гостям нашим тропы, да чуры сюда привели, – сказал Малко оживлённо, – чтобы полюбились мы друг другу – я, да она. Сам, батька, говоришь, что пора тебе от старшего сына внука, а мне – наследника. То есть, ежели…
Малко смутился.
– Позволь молвить, – обратился Свенельд.
– Знаю, – сказал князь, – знаю, что скажешь.
Он грохнул чаркой.
– Обещана не была, а насильно взяли! – заступился Малко.
Свенельд не пошевельнулся. Щенок лает, конь идёт.
– Дело не в обещании, – сказал Свенельд. – А в том, что ты…
Он выдержал паузу, во время которой старик князь начал сопеть, как вепрь.
– …что ты пролил кровь своего гостя и первого дружинника Ингвара. Господин Великий Киев с твоего веления останется и без воеводы, и без жены. Веселья вам Купала обещает, чую, – сверкнули его зубы.
– Ну вот что, – рыкнул Воеслав, – устроим суд, там решим. Ты про стрелу мне не поверил, ладно – обижаться не стану. Понимаю, что досадуешь. А с досады всё кривдой кажется. А ещё больше досадуешь, что пленницу свою не охранил, она и сбежала. Опять же, в том вины нашей нет. Один ты кругом. У нас говорят, сбежавший раб, что рыба – дважды на один крючок не сядет.
– В чём же суд твой будет? – спросил Свенельд.
– Постари рассудим. Уж коли вас сюда чуры привели, им и доверимся. Водой, да огнём проверим. Не выдержишь – значит, порча на вас. Выдержишь, забирай её себе, да за рану воину твоему бери трёх витязей моих в вечную службу. Идёт?
– Идёт, – сказал Свенельд.
– И тебе то же следует, – сказал князь сыну.
Желваки заходили на бледном лице. Румянец окрасил его сиренью, выбелил шрам на подбородке. Малко знал, что огнём и водой судят ровно, что под пытки кладут…
***
Народу у берега Ужа собралось немногим больше двух десятков. Остальные или отсыпались после ночи Семика, или готовились ко второму ночному бдению – торжеству Лады. А всего их было три – завтра в полнолуние, русалки закроют лаз в навий мир.
Но те, кто пришёл, не пожалели – зрелище суда было одним из самых захватывающих. После грибных видений и горящих заживо человеческих жертв Сварогу, конечно.
Прыгуны и дудочники созывали к реке на гульбище. Княжий тиун Владимирко зычным гласом вещал:
– Правоту да срамоту спутали! Приходи, народ, распутывать станем. Нести уголь, идти во хляби. Кто выдержит, тот выпутает.
– А стряслось-то что? – кликала баба в праздничном очелье, увешанном луницами, с коробочкой-оберегом на шее. Натёртые свеклою щёки лоснились на солнце. Довольные дети вереницей шли за ней и лизали варёные в телячьих костях яблоки.
– Стряслось у княжича. Крамола ходит, да порча. С чьей стороны пришла – выясним. Гости наши киевские по одну сторону, княжич – по другую.
– С Киевом вязаться судом? – удивлялся мужик, почёсывая тощие от долгой зимы рёбра. – Ничего доброго. У кого сила, у того и правда.
– Э, нет! – возражал старый мохнатый воин. – Они там и ромейского бога пустили, капища ему строят, и варяжских посадников в ближние грады сажают. Всему миру служат. Разве в этом правда?
– Вот и рассудим, как перед чурами на духу, – кивал Владимирко, выхаживая петухом.
Наконец, явился князь с огнищанами, Малко с Хельгой, укрывшей голову белым платом, и варяги. Асмунду было лучше, лихорадка прошла, но он остался в шатре. Свенельд говорил с ним утром, однако тот ничего нового не сказал. Выследил-де Хельгу, а потом стрелу получил в бок. Ни с кем по дороге не ссорился, да все кругом гуляли, следить некому было за ним. Выходило странно.
Тучный Воеслав изнемогал от жары, и без лишних слов велел суду начаться. Владимирко и двое седых жрецов обошли Малко со Свенельдом, объявив условия суда.
Им предстояло два испытания – заглянуть в глаза Огню Сварожичу и поклониться Ящеру. Огонь Сварожич был верхом, небом, тёплым сухим светом. Ящер царствовал во влажной тьме ниже земли.
