Женщина давно уже молчит,
а черные бестии,
беззвучно вспарывая небо крыльями,
летят к суше. Туда, где люди.
Пролетая над полями и лесами,
над горами и равнинами,
над городами и деревнями,
птицы рыщут по земле
холодными, как лед, глазами.
И горе тому из смертных,
кто в эту ночь обратит взор ввысь.
И не важно, будет ли он
любоваться безлунным небом,
обнимая на мягкой сочной траве возлюбленную,
или же, прервав сладкий сон,
выйдет из дому напиться воды.
Или то будет младенец,
что, не желая спать,
уставился в темный проем окна…
Все это будет неважно.
Черная птица,
схватив устремленный в небо взор, проникнет по нему в человеческое сердце.
Из перьев своих совьет в нем гнездо, куда и отложит сверкающее фантастическим черным блеском яйцо.
Какое-то время – месяц, год,
полвека или век
внутри яйца будет что-то зреть
и ворочаться. Расти, набираться сил.
А в тот самый миг,
когда черная скорлупа треснет,
человек найдет свою смерть.
Да-да, именно по треску черной скорлупы безглазая смерть и находит человека.
Коснувшись его своей бесконечно длинной
ледяной рукой,
она намертво вцепляется в душу
и навсегда уносит ее
в темную-темную гавань.
А безглазое создание,
побродив по поверхности моря
еще какое-то время,
погружается в пучину
до наступления следующей
безлунной ночи…
Ворвись в меня
Ворвись в меня, моя душа,
И сердце кровью обагри,
Чтоб мои руки (два ерша)
Тебя терзали до зари.
Вонзись в меня, как острый нож,
Как сабля или как гарпун.
Вонзись под шелест наших кож,
Как в степь вонзается табун.
Зажгись во мне, моя душа,
Зажгись и выжги мне нутро
Как выжигает лес пожар,
Как выжигает боль вино.
Взорвись во мне как свет, как тьма.
Взорвись как бомба, как звезда.
Взорвись, и я сойду с ума
Как сходят с рельсов поезда.
Я хочу
Я хочу, чтобы пятки,
чтобы пятки мои
Вдруг однажды копытами стали.
Чтобы твердый гранит
рассыпался в песок.
Чтоб подковы следы оставляли.
Я хочу, чтоб зеницы,
чтоб зеницы мои
Вдруг однажды алмазами стали.
Чтоб сверкали во мраке
из алмазов зрачки.
Чтоб, как масло, стекло разрезали.
Я хочу, чтобы пальцы,
чтобы пальцы мои
Вдруг кинжалами стали из стали.
Чтоб лакали они
моих недругов кровь.
Чтобы мясо людское терзали.
Я хочу, чтобы сердце,
чтобы сердце мое
Твоей теплой могилою стало.
Чтобы нежно укрыло
багровой землей,
Когда тихо шепнешь: я устала…
Где-то
Где—то там, за обрывами-скалами,
За озерами, за осоками
Мы сомкнули ресницы усталые
В комнатушке с потными стеклами.
Ты ладони под щеку теплую
Положила (две белые лодочки),
Задрожала натянутой жилою,
Надо мною склонилась облачком,
И как будто пледом, укутала
Своей нежностью, своей памятью,
Обожгла колдовскими буквами
Поцелуев горячечных, пламенных.
В лунном свете, как псица верная,
Языком мои раны зализывала.
Пьяной-горькой слюною пенною
Заговаривала шрамы сизые…
Листья красные вьются, падают.
Воют ветры, как волки голодные.
Вновь старуха-зима опаздывает —
Заспалась, видать, за болотами.
Клятва
В холодной тьме,
сквозь лес осенний
Крадусь, безропотная тень.
Вокруг – корней, ветвей сплетенье
Какую ночь, который день.
В который раз шипы и иглы,
Как в обручальное кольцо,
В мою глазницу – что за игры!
Луны ехидное лицо
