Александра Ильинична заметила ее довольное лицо, словно его обладательница оказалась в той стихии, где могла лучше всего проявить себя. Причем не для общего дела, а только для удовлетворения только своей личной потребности облить кого-нибудь грязью, раскритиковать, посплетничать и выдать остальным ту информацию о человеке, которая была самого низкого морального содержания и очерняла больше всего. Рассказывая, она отстранилась от стены и появилась на свету от окна, чтобы ее было лучше видно остальным. От удовольствия излагать порочащие вещи, у нее разыгралась кровь, от чего она сняла себя рукавицы и стала перебирать их пальцами. А маленькие глазки ее начали скользить по присутствующим, как бы убеждаясь, что все слышат ее и становятся на ее сторону, искусственно начиная поддерживать позицию сплетницы.
– Я недалеко от них живу, – продолжала она, – поэтому все сама видела. И люди рассказывали, как та ходила на рынок и, почти не торгуясь, покупала самые лучшие продукты. А когда голод начался, она хотела машину нанять, чтобы мужа своего больного вывезти. Только говорят, что он не больной вовсе, а симулянт. Да такой, что ему не только не работать. Да еще, чтоб на фронт не взяли.
Говорила она быстро, то ли делая это намеренно, избегая другой информации, которая могла изменить направление ее рассказа, то ли боясь поставить себя в то положение, когда ей уже не придется удовлетворять свою потребность в очернительстве.
– Так она ходила и скупала всякие драгоценности, что у простых людей могли быть, – никак не умолкала рассказчица. – Иконы в окладах, деньги царские, часы, посуду старинную. И все – за копейки! А люди то отдавали. Им то жить на что-то надо. А куда деваться? Без хлеба не будешь сидеть. Вот на нее кто-то и донес.
Высказавшись, она снова прижалась спиной к стене, словно скрывшись в тени. Потом опять быстро вынырнула оттуда, как будто не договорила и пожелала поставить точку в своем изложении:
– Поделом ей! Не чего на чужом горе наживаться! У нас мужики воюют, а дети голодные по домам сидят, отцов своих дожидаются. А она сладко ела, да золото собирала. Сама не работала нигде, да мужа своего, уклониста, покрывала.
На последних словах она расплакалась и снова исчезла в тени, всхлипывая и что-то тихо бормоча, переключившись на свои проблемы.
В помещении ее не поддержали. Ни кто из женщин не прокомментировал слова соседки. Каждая думала о чем-то, близком только себе. И весь услышанный рассказ закончился только глубокими, тяжелыми бабьими вздохами, для которых были ключевыми слова «дети» и «хлеб».
Александра Ильинична повернулась лицом к двери, пытаясь увязать только что услышанное с тем обликом, который она смогла лицезреть короткое время, когда задержанная покидала их. Ушедшая дама действительно отличалась от всех сидящих здесь своим видом. Была немного стройнее, одета лучше, а главное – не так, как одеваются местные жительницы. Осанка ее была не крестьянской, без натруженной сутулости, движения плавными. А ногу при ходьбе она ставила так, как будто никуда не спешила и шла налегке, не обремененная вещмешком или тяжелой корзиной. Такая походка, по мнению Шукаловой могла быть только выработанной с годами и явно не подходила для простых деревенских баб, населявших округу.
Ушедшая навеяла на нее короткие воспоминания о своем детстве, когда отправляясь по ягоды или по грибы в окрестные леса, она с матерью, тетками и сестрами, попадала в места, где стояла старая помещичья усадьба господ Кутлеров. По рассказам стариков, именно эта фамилия была главенствующей в округе, а прародители самой Александры Ильиничны, будучи крепостными, принадлежали именно им. Говорили так же, что сами Кутлеры были немцами по происхождению, своих крестьян не обижали, слыли людьми образованными и порядочными. Правда из их деревни никто толком и не общался с помещиками, которые вели достаточно замкнутый образ жизни, не слишком контактировали не только с потомками своих бывших крепостных, но и не особо знались с соседями, владевшими ближними к ним имениями.
Несколько раз, будучи совсем девчонкой, Александре Ильиничне во время походов в лес, приходилось издали наблюдать за бытом Кутлеров, проходя по большому и открытому полю, простилавшемуся недалеко от их красивого помещичьего дома. Еще совсем несмышленой по малолетству, она смотрела, прежде всего, на господских детей, одетых, конечно, не по-крестьянски и развлекавшихся странными, для деревенских жителей, играми. А попав на совсем близкое расстояние, маленькая Шура, как называли ее в семье, услышала, что эти дети говорят на совсем непонятном языке и, точно не на русском, что естественно, произвело сильное впечатление на неграмотную деревенскую девочку. Уже дома ответ на этот вопрос она услышала от отца, просветившего ее по-простому:
– Так они же немцы! И говорят по-своему.
А сельские жители, вспоминая помещичьих детей, называли их мальчиков «барчуками», а девочек «барышнями», что забавляло всех и придавало некоторое веселье среди простых, порою совсем неграмотных и далеко не богато живущих своим трудом людей.
Александра Ильинична призадумалась, отыскивая для себя причину идущей войны именно с немцами, чьи сородичи владели ее прадедами во времена крепостного права. И не особо углубляясь по деревенской необразованности, она решила, что именно по этой причине сельские мужики во время революции пошли сжигать поместье Кутлеров, увлеченные навязанными идеями классовой борьбы. Тем более что сама революция произошла следом за Империалистической войной, как называли простые люди Первую Мировую. Немного задремав от своих мыслей, она перестала анализировать, а потому не учла, хоть и вспомнила, что в тот период горели и другие помещичьи владения по всей округе.
Спустя некоторое время, отвлеченная рассказами соседок по помещению, она как будто очнулась, взбудораженная нахлынувшими на нее мыслями о своих детях. И только теперь Александра Ильинична, просидев несколько часов, задала тот вопрос, что должен был возникнуть у нее чуть раньше:
– А сколько времени тут держат? Кого следующим позовут?
– А здесь никто никуда не торопится, – заявила одна из сидящих напротив женщин.
– Этого из нас никто не знает, – спокойным голосом начала объяснять соседка по лавке. – Могут быстро, а могут и долго продержать. Вчера почти весь день тут провели. Никого не позвали. А сегодня одну за другой вызывают.
– Вчера никого не позвали? – повторила она вопрос, словно не поняла его. – То есть, могут позвать, а могут – и нет?
Женщины посмотрели на нее, взглядами давая понять свое бессилие в данном положения.
– Как же так? У меня дома дети, мать! А я здесь! И еще неизвестно когда меня выпустят! – проговорила она вслух, рассуждая.
– Выпустят?! – высоко приподняв брови, посмотрела на нее соседка. – Смотря, в чем тебя обвинят? Что ты там натворила?
Александра Ильинична сжалась в комок, втянула голову в плечи и, почувствовав пробежавший по телу холодок, закрыла глаза, начав размышлять над тем, как она оказалась во внимании комендантского патруля и с какими словами была задержана. Мысленно погружаясь в события дня, она думала о походе на поселковый рынок, где меняла махорку на продукты, где встретила однорукого торговца, что предлагал ей обмен солдатского имущества. Она искала поводы и строила в голове возможные ответы и оправдания, подбирала слова, которые помогут ей обелить себя в глазах тех, кто будет решать ее судьбу.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70328437&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
