Фирма
Рассказывают, что сначала пытались раскрутиться на простых отделочных работах: двери, окна, потолки и прочая мелочь. Я этот этап не застал. Оказалось, геморроя больше, чем заработанных денег.
Ввели в состав новых учредителей со связями, и завертелось!
Образовалась посредническая контора – между крупными банками и строительными фирмами. Всё основано на личных доверительных связях с учётом интересов заказчика.
К примеру, открывает банк новое отделение. Работы море. Начиная от простой отделки до установки броне-конструкций. Заказчику (банку) проще иметь дело с одной фирмой, чем с десятью – обращается к нам. Мы становимся основным исполнителем. Дальше – это уже наша головная боль, как подрядить различные фирмы, которые выполнят заказ. Кажется, всё просто, но это только вершина айсберга. Самое главное теперь – убедить заказчика работать именно с нами.
И вот тут на сцену выходит Его Величество Откат! Время такое – каждый хочет урвать кусок пожирнее. Со стороны банка работы курирует сотрудник, которому ничто человеческое не чуждо: вот он – шанс самому заработать на этом заказе. Но ведь страшно, а вдруг раскроется афера? Тут и начинается наша с Виктором работа – убедить, втереться в доверие, чтобы поверил нам – не кинем, всё пройдет без сучка и задоринки. Поверил? Дальше все просто.
Допустим, ориентировочная стоимость работ – пол-лимона зелени, и это уже с учётом интереса нашей фирмы. Представитель банка, смущаясь, предлагает накинуть сверху ещё сотку и размазать по смете, а он будет лоббировать нашу фирму и способствовать получению заказа. Дело сделано.
На счет нашей фирмы падает шестьсот тысяч, мы обналичиваем, и я откатываю сотку налом в конверте представителю банка. Все довольны, и я в том числе, потому что только я общаюсь с представителем банка, только мне он доверяет – никаких третьих лиц. А уж сколько при такой схеме прилипнет к моей ладошке – не ваше дело. Главное – не зарываться, и интересы всех будут соблюдены.
А вот и Виктор Виленович собственной персоной. В дорогой дублёнке нараспашку. Костюм-тройка, рубашка в тонкую полоску, галстук, дипломат Самсонайт… Вальяжный, неспешный. Волосы назад зачёсаны, нос с еврейской горбинкой, губы поджаты, словно чем-то недоволен.
Руки пожали. Он на окно открытое покосился. Я промолчал – к чему день с брюзжания начинать? Да и без толку, я уже понял.
Ну конечно! Вот и Лидуся с чашечкой кофе спешит. Как же… Утренний ритуал Виктора Виленовича. Сначала кофе, все дела потом.
Мы не друзья и никогда ими не станем. Скорее соперники. Внешне это никак не проявляется, и понять, кто на шаг впереди, невозможно. Он работает по своим банкам, я по своим. Кто сколько получает от сделки – не знает никто. Этим не хвастают. Можно только догадываться. Вот поэтому мы все время приглядываемся друг к другу, стараясь уловить малейшие нюансы настроения. Только так можно угадать, насколько успешно идут дела. И мы оба зависим от генерального и учредителей: если зарвёшься и доходы фирмы поползут вниз – вылетим со свистом. Незаменимых нет. Поэтому каждое действие, каждое слово – просчитаны и продуманы. Постоянное напряжение. Лёля говорит, не расслабляйся, не верь никому и главное – никаких дружеских отношений. Заработаешь свой первый лимон – тогда можно думать, что делать дальше.
Лёля
Лёля – психолог. Пытался расспросить, где работает, – темнит. Сказала, что время от времени консультирует несколько фирм по разным вопросам. Туманное объяснение. В общем-то, мне всё равно, чем она занимается.
Когда мы с ней встречаться стали, со мной что-то странное приключилось: я ей поверил. Я, который никогда и никому не верил! Почему так? Часто задумываюсь… не могу понять. Как нарыв гнойный прорвался. Нельзя ведь совсем одному? Эх, надо было собаку завести.
Какое-то странное ощущение: она мне родная. Всю жизнь чурался этого слова. Глупое. Чтобы я когда-нибудь с матерью, не говоря уж об отце, откровенно поговорил? Да и о чём с ними разговаривать? Как денег достать и где винище подешевле купить? Или с Мариной? О том, что я всё время на работе, семья заброшена? А с Лёлей можно обо всём – она слушает. Я, бывает, целые монологи закатываю, слюной брызжу, возмущаюсь, а она сидит и спокойно ждёт. Потом выдаст пару фраз, и всё мне ясно становится, успокаиваюсь.
Когда в первый раз к себе пригласила…
Квартира у неё странная, как и она сама.
Последний этаж старого обшарпанного дома, но подъезд вылизан до блеска.
Разделись в прихожей, в комнату зашли – берлога! Тёмная, все стены в книгах – пустого места не найти. Письменный стол с компьютером у окна, ещё один – низкий старинный на гнутых ножках, возле два огромных кресла в тёмно-коричневой коже и, главное, камин – настоящий, а не подделка электрическая – с дровами, с трубой – через чердак, на крышу. Шторы на окне плотные, тяжелые, свет не пропускающие.
Нагнулась к камину. Юбка черная, короткая колоколом, ноги затянуты во что-то тёмно-малиновое. Всё так необычно… Чувствую – хочу её, как женщину хочу.
Она чем-то на дрова попрыскала, спичку зажгла – полыхнуло. Шторы задернула, свет погасила.
Сели в кресла, друг напротив друга. Отсветы от пламени по корешкам книг гуляют. Лицо у нее при этом освещении чужое, отрешённое, вместо глаз провалы. Молчим.
Не по себе стало… давит. Вдруг печка – та, что дома была – перед глазами замаячила, дверца открытая – пламя гудит, мечется. Дымом, плесенью, тряпьём затхлым запахло. Стараюсь отогнать – не получается.
Почувствовала она, что со мной что-то не так, поднялась.
– Пойдём, – позвала, – квартиру тебе покажу.
Дверь открыла, выключателем щёлкнула – белое! Потолок, стены белые, кровать огромная, белым мохнатым пледом застелена, тюлевые занавески на окне, даже платяной шкаф и тот белый. Люстра на потолке распласталась – света много. В углу – трельяж зеркальный на низком столике.
– Нравится? – спрашивает.
Я только ошарашенно кивнул.
– Давай тогда здесь устроимся.
На кровать легла, руки за голову закинула.
– Ложись, – говорит, – не стесняйся.
Черная на белом… Вот, думаю, и приплыл ты, Лёшка!
Тапочки скинул, лег рядом. Никакого желания уже не чувствую. Как телка в постель уложили. Но деваться-то некуда – ситуация…
Повернулся к ней, руку на живот положил. Мне кажется, женщины любят, когда мужская рука у них на животе. По Марине сужу. Может, с деторождением как-то связано?
Она мою руку с живота сняла – не сбросила, аккуратно, рядом на покрывало положила.
– Лёша, ты уверен, что тебе сейчас это надо? Мне нет. Но, если ты правда хочешь, я могу…
– Хорошо, понял, – пробормотал. – Давай не будем.
Больше мы к этому не возвращались: ни ей, ни мне не нужно было. Один раз, когда мы уже часто встречаться стали, спросил, как у неё с этим делом. Мне уже тридцать три, говорит, и замужем побывала, и попробовала всё. Тебе скажу. С мальчиками нравится, которые совсем молодые, у которых это в первый раз, понимаешь? Ничего не знают, не умеют, и меня и себя боятся – это заводит.
В тот первый день, в той белой комнате, лёжа рядом на постели, меня и понесло… Как плотину прорвало. И про работу, и про Марину с Алиской. Только про детство не рассказал.
Она не расспрашивала, нет. Я сам.
У меня сегодня легкий день. Банк «Московский» окучиваю. Виляю хвостом изо всех сил, стараясь понравиться, а меня подозрительно обнюхивают. На пробу дали первый мелкий заказик: поклеить защитную плёнку на окна. Фирме этот заказ не очень интересен: так, рабочих подкормить. Но все понимают: пробный шар. На таком заказе и проверяется схема отката.
Сижу, смету на компьютере набираю. С генеральным мы вчера мельком переговорили: сколько сверху набросить. Здесь всё просто, даже сметчик не нужен, сам управлюсь.
Виктор вернулся. Когда я в офисе, он курить на улицу выходит. Сел за стол, в окно смотрит. Дождь моросит, капли на стекле.
– Слушай, – протянул. – Тут какие-то слухи нехорошие витают. Про дефолт, как в позапрошлом…
– Каждый день слышу. Напуган народ, сам себя стращает.
– Я не про народ. Серьёзные люди поговаривают.
Вот за это Виктора уважаю. Может напустить тумана в ясный день. Поза расслабленная, говорит не спеша, ручку пальцами вертит – сразу понимаешь: владеет человек информацией. Я так не умею и, честно говоря, завидую. Какие серьёзные люди? Что поговаривают? Ничего толком не сказал, а как весомо прозвучало. Здесь мне с ним тягаться сложно. У меня принцип общения на другом строится. Нет, Лёля молодец! Такой психологический образ для меня придумала. Вернее, даже не придумала – увидела, какой я, выделила нужное и построила образ. Работает! А главное – мне в этом образе удобно, напрягаться не приходится: моё это.
Лёля
– Вот смотри, Лёша…
Лето было. Гуляли с ней на Ленинских горах, смотрели, как внизу, по грязной Москве-реке пароходики взад-вперёд шныряют. Трамплин серый язык до воды раскатал, словно лизнуть хочет. Здание Университета гордо высится, окнами на солнце сверкает. На смотровой площадке не протолкнуться – рынок. Бурлят страсти, иностранцам матрёшки и шапки-ушанки с кокардами впаривают. Шум, гам, матерки летают. Пустые пивные бутылки под ногами перекатываются.
Толпу рыночную обогнули – вот и церковка обшарпанная, от неё – вниз, к реке. Тихо, людей нет, тропинки натоптаны между деревьев. Я здесь всё знаю. Университет заканчивал.
– Помнишь, когда мы первый раз встретились? Ты почему на меня тогда внимание обратил?
Устроились на лавочке под деревьями. Внизу – набережная гранитная, пустая. Солнце листву пронизывает, тени на траве.
– Не знаю… Наверное, одета необычно, стрижка…
– А что почувствовал? Только честно.
– Удивился.
– А ещё? Тут нюансы нужны. Вспомни.
– Я на тебя как-то сразу свысока стал смотреть. Ну… как на городскую сумасшедшую. Только они обычно старые, а ты молодая.
– Вот! – Лёля улыбнулась. – А теперь, давай вычленим главное. Первое – тебе интересно; второе – ты сразу почувствовал, что ты «выше».
– Ну, допустим… – Не могу понять, куда она клонит.
На тропинке появилась пара, совсем молодые, будущие студенты, наверное. Ведь и я так же когда-то… Какая эйфория была – поступил! Казалось, с прошлым: с домом, с интернатом, – покончено навсегда. Вот он – шаг в новую жизнь.
Лёля замолчала. Ждет, когда пройдут.
– Слушай, Лёль, а почему ты эти перчатки длинные перестала носить? Я, по-моему, ни разу больше на видел.
– Не знаю… Настроение было такое… достало всё. – И сразу же, меняя тему: – Помнишь, ты про Виктора рассказывал? Второй менеджер у вас на работе. Что на него походить хочешь, а не получается?
– Ну?
– Не получится у тебя. И не надо. Ты другой. И вести себя должен по-другому.
– Интересно. Рассказывай.
– Какие у тебя главные качества? Я работу имею ввиду. Энергия, уверенность в себе, желание добиться результата. Их и надо облечь в подобающую форму. Ты только не обижайся, дослушай. Вот твой Виктор… Дорогой костюм, хорошая машина, вальяжность, умение себя подать. Он – москвич из хорошей семьи, он этим живёт, дышит – он по сути такой. А ты? Деревенский парнишка, осевший в Москве.
– Да… не слишком лестный отзыв. – Сунула носом в прошлое, в деревенское дерьмо, и хочет, чтобы я остался доволен?
Пропустила мимо ушей. Смотрит задумчиво перед собой. На реке буксир баржу толкает. Медленно. Кажется, не движутся, застыли на месте.
– Москвичом стать у тебя не получится. Для этого не только прописка нужна. Нужно, чтобы мамки, няньки за тобой ходили – на ёлку на Новый год, на выставки, в театры, в музеи. Чтобы рядом в песочнице такие же, как ты, в голубых комбинезончиках, лопатками ковырялись.
Я молчу, слушаю, но уже потихоньку заводиться начинаю. Вот сука! – думаю. Говорит всё правильно, но ведь обидно!
– Тебе это и не нужно. Надо самим собой быть, и тогда всё получится. Я понимаю, что ты сейчас злишься, но не обидеть хочу, помочь.
– Чем ты мне поможешь? Опустила ниже плинтуса, правду-матку в глаза? Этим?
– Нет. Попробуй по-другому на все взглянуть. Что происходит сейчас? Приезжает на переговоры молодой человек. Рожа, прошу прощения, деревенская, чёлка до бровей. Костюм сидит, как на корове седло, машина – старенькая иномарка. Щёки надувает, солидного из себя корчит. И к тебе сразу вырабатывается определённое отношение. А теперь, к чему я весь этот разговор завела. Надо всё поменять. Никаких костюмов. Свитер, джинсы. Машина пока не нужна – на метро приехал. Ты простой парень в очочках, который хочет попасть в обойму, урвать свой кусок пирога. Ты понятен! Вот так на тебя будут смотреть сначала – это первое впечатление, самое важное. Твой визави несколько удивлён и сразу неосознанно свысока на тебя поглядывать будет – это здорово, это-то как раз и нужно. А дальше он вдруг с удивлением замечает: смотри-ка, а ботинки-то на нём – баксов триста, и часы на руке из-под свитера выглядывают – Ролекс, похоже настоящий, портфель-сумка через плечо – натуральная кожа. Ох, похоже, непростой парнишка… Разговариваешь ты с ним на понятном языке, щеки от важности не надуваешь и, главное, убедительно доказываешь, что всё легко, всё получится. Любые возникающие проблемы ты берёшь на себя. Ему нечего волноваться. У тебя ни тени сомнения. Тут – звонок по мобильному телефону. Представляешь? Их в Москве – раз-два и обчёлся. Достанешь, я в тебя верю. Извиняешься, важный разговор, отходишь в сторонку.
– Подожди, – тут я не выдержал, – а кто мне звонить будет? Что за фигня?
– Лёша! Не тупи. Секретарше велишь в определённое время твой номер с городского набрать. Проще простого. И последний гвоздь. В разговоре, может быть не сразу, где-нибудь в конце… Университет, кандидат наук. Всё. Он твой!
Налетел ветерок, зашелестели листья, и уходящий в излучину реки буксир вдруг загудел – басовито, раскатисто.
Раскачивался вместе с вагоном. Лица пустые, тревожные. Самому не по себе, как вспомнишь о взрывах в метро, о подорванных домах. Действительно тревожно, хотя и понимаешь: это массовый психоз. Вероятность попасть в такую переделку предельно мала. Но это математика, а в жизни…
Огромная страна, отлаженная система госбезопасности, а горстку террористов уничтожить не можем. Это с нашей-то непобедимой армией? Сталин за сутки такие вопросы решал! Не демократично, зато действенно. А мы демократично русские города сдаём, ребятишек молоденьких на убой посылаем. Неужели всё так прогнило? Навалиться один раз, всем миром – раздавим! Что мешает? Ельцина на второй срок выбрали. И что? Так и будет всё продолжаться? Нет, это хорошо, что его переизбрали. Стабильность, стабильность – вот что сейчас необходимо. А кого ещё? Явлинского? Так слабак он, чувствуется. Я уж не говорю о других – клоуны.
Битком, а середина пустая. На лавочке бомж развалился, спит. Разит от него, как из помойки. Штаны мокрые – обоссался. Люди глаза отводят, жмутся друг к другу, а ему хоть бы хны. Вот оно – личное пространство. Отвоевал. Едет с комфортом. А что? Тоже ведь способ выживания.
Передёрнуло от омерзения. Это уже не человек. Избавляться от таких, не раздумывая.
Можно на машину пересесть – не видеть это быдло. Только там, наверху, не лучше.
Вспомнил, как полгода назад подрезала «пятёрка» с дочерна тонированными стёклами. Еле по тормозам успел ударить. На клаксон надавил, справедливо возмущаясь. «Пятёрка» встала, перегородив дорогу, и вывалились из неё трое молодых, стриженых, в спортивных штанах с бейсбольными битами наперевес. Ведь испугался… С этими не поговоришь, просто не успеешь. Постучали битой в стекло. «Какие-то претензии, мужик? – спрашивают. – Что разгуделся?» Лепетал что-то просительно в ответ. Не за себя испугался, драться в интернате научили. Машину, козлы, изуродуют. Уехали. До сих пор стыдно за испуг, за этот лепет.
Страна поделилась на слои. Нет единого целого. Комфортно лишь в своём слое. Задача – прорваться в следующий, верхний, обустроиться там. И никакое образование не поможет. Это раньше на что-то влияло. Сейчас только природная изворотливость и деньги – вот пропуск. И не дай бог оступиться, покатишься вниз – не остановить.
Станция. Двери со стуком разъехались. Спрессованную людскую массу выплюнуло наружу, в вагоне стало свободней.
Тётка в проходе, в черной деревенской кацавейке, платком по глаза замотанная, девочку лет семи за руку держит. Заголосила привычное: «Поможите, люди добрые…»
Когда вошла, и не заметил.
Отвернулся. Не интересно. У мамы платок такой же…
Таганка. Площадь, забитая гудящими машинами. Небо серое, площадь серая, люди серые. И, кажется, не вздохнуть – ватой забито горло.
Сквозь строй бабок, мимо картонных коробок с разложенной жратвой, мимо расхристанных ментов с наглыми рожами, вдоль ларьков с орущей музыкой – пересёк площадь – в переулки. Здесь тихо. Вот и банк. Сверкает вымытым стеклом фасад, тяжелые двери с огромными хромированными ручками. Потяни на себя, открой, войди – и ты в другом мире, чистом и светлом.
Мама
