Евгений Павлович Молостов "Навстречу судьбе"

По праздникам мать пекла пироги с картошкой и луком, вишнями и черной смородиной. Ставила на стол попыхивающий самовар. Тогда же появлялась у нас музыка. Патефон. Пластинки Ковалевой, Руслановой, Шульженко и другие. Я думал, что поют настоящие люди там, внутри патефона. Однажды, оставшись в избе один, я вскрыл патефон и разобрал до последнего винтика. И был крайне огорчен и вместе с тем до невероятности испуган, когда из барабана с пронзительным визгом вылетела пружина. Это было последнее. Больше нечего было разбирать. И так мне было досадно и обидно не за то, что мне влетело, а за то, что там никого не оказалось!

Стихов в детстве, кроме заданных по школьной программе, я не читал и не заучивал. Зато знал уйму песен и частушек. Я не разбирался еще, что такое поэзия вообще, но понимал, что мы живем не для того, чтобы есть и пить, но едим и пьем, чтобы жить в полном смысле этого слова. Спустя несколько лет я прочитал в блокноте одного моего знакомого стихи С. Есенина:

Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.

Это стихотворение я крепко запомнил. Вскоре мне попались два сборника Есенина. Я проглотил их в один присест. Узнал, что стихотворение «Выткался на озере…» написано было в ранней юности. Это меня ошеломило. Другое стихотворение – «Я иду долиной, на затылке кепи» – я запомнил наизусть, прочитав его всего раза три.

Особенно мне запомнилось:

К черту я снимаю свой костюм английский.
Что же, дайте косу, я вам покажу –
Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
Памятью деревни я ль не дорожу?

Народные песни и поэзия С. Есенина во мне навсегда слились воедино. Быть может, с тех пор я стал не созерцать человека, а видеть в нем душевный мир с его сложностями и противоречиями, с его радостями и страданиями и понимать неотделимость поэзии от человеческого труда.

Как-то мне пришлось быть на литературном вечере самодеятельных поэтов, где присутствовал нижегородский поэт А. Люкин. Навсегда запомнились сказанные им слова: «Человек должен быть всегда человеком, тем паче, если он себя готовит в литературу». В моем представлении С. Есенин прежде всего тем и человечен, что его любовь к родине, людям и ко всему живому на земле искренняя и честная. По-моему, здесь и скрыта магическая сила притяжения людских сердец к его поэзии.

У меня с юных лет была мечта съездить на родину поэта в село Константиново. Своими глазами увидеть те места, где он рос и так безмерно их любил, о чем не мог не петь:

Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.

И вот я в Константинове. Дом, который был построен еще при жизни С.А. Есенина на месте старого (сгоревшего), в котором он родился, – обыкновенная деревенская изба. Тем только она и необыкновенна, что жил в ней когда-то знаменитый русский поэт. Здесь все так, как описал Есенин в стихах. И дом с мезонином под железной крышей, и сад под окнами. В кухне на стене – лапти матери поэта да шушун старомодный, в котором она часто выходила на дорогу встречать своего единственного сына. В светлой комнате – портреты и личные вещи Сергея Александровича: пальто, трость.

Есть на свете Россия, и Россия неотделима от поэзии Есенина.

Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».

Теперь возле дома стоит бюст Есенина. Еще один литературный музей находится в бывшем доме помещицы Лидии Ивановны Кашиной, которая послужила прототипом образа Анны Снегиной. Нескончаемыми потоками идут люди поклониться памяти народного поэта. По словам одного из сотрудников музея, здесь побывало в прошлом году 80 тысяч человек. А в этом году – уже более 90 тысяч. На берегу Оки высятся новые постройки, которые соорудили для съемок художественного фильма «Сергей Есенин». (В прокате он был под названием «Пой песню, поэт».) В селе Лакаш Рязанской области уже снимались первые кадры картины. Сергея Есенина играет Сергей Никоненко, только что защитивший во ВГИКе режиссерский диплом. В селах говорят, что Сергей Никоненко и вправду внешне, без всякого грима, очень похож на Есенина.

Сестры поэта – Александра Александровна и Екатерина Александровна – живут в Москве, но на лето приезжают в село Константиново. У них там свой деревянный пятистенный дом.

Я еще только стал подходить к их дому, а мне уже кричит через дорогу старик: «Вы к Шуре? Она вон в той половине!» Я вошел к ней в светлую комнату, ее муж – шустрый мужик – топил печь, на стене – фотография молодых сестер поэта со стихами, посвященными Шуре:

Я красивых таких не видел,
Только, знаешь, в душе затаю
Не в плохой, а в хорошей обиде –
Повторяешь ты юность мою.
Ты – мое васильковое слово,
Я навеки тебя люблю.

Мне было и здесь дорого все. Очень трудно сейчас передать то состояние, которое я испытывал при встрече с Александрой Есениной. Когда она вышла из другой комнаты ко мне, я как-то даже растерялся. Но в мягком взгляде живых и выразительных глаз этой доброй старушки я увидел до боли что-то знакомое и родное. И от этого взгляда мне стало легко и просто. Мы разговорились. Я попросил ее рассказать, какие изменения произошли в с. Константиново с того времени, когда в нем жил Есенин. Ответ ее был краток: все течет, все меняется. И жизнь не та, и облик села, безусловно, стал не тот, что был при Сергее. Жизнь стремительно спешит вперед. Молодежь учится. С юных лет уезжают, разлетаются по свету. Может, поэтому раньше в селе было около шестисот дворов, а теперь едва ли осталось двести.

Поговорили о том, как Есенин писал стихи. Стихи он отрабатывал в уме, а потом уже записывал на бумагу.

Она рассказывала, а я вглядывался и запоминал ее черты лица. Эти счастливые минуты навсегда сохранятся в моей памяти.

Сергей Есенин остается для нас одним из самых глубоких и проникновенных русских лириков двадцатого века. Его удивительно певучие стихи всегда в наших сердцах. Эти поездки и встречи с людьми, помнящими и почитающими Есенина, еще шире открыли для меня границы его поэзии.

Сентябрь, 1971 г.

Заблудшая

Посвящается З. Панкратовой

Давно это было. Еще в молодости. Я отдыхал в Гаграх.

Черноморское побережье было солнечным и ласковым. Мы с товарищами каждое утро после завтрака шли на пляж на берег долгожданного моря, чтобы искупаться и вволю позагорать.

С первых же дней на пляже наше внимание привлекла одна молодая интересная женщина, которая после купания уединялась где-нибудь в стороне с книгой в руках или подолгу задумчиво смотрела на море. А затем вдруг исчезала.

Как-то раз после полудня, когда отпуск мой подходил к концу, захватив с собой фотоаппарат, я задумал сфотографировать ту местность.

Картина передо мной стояла впечатляющая: бездонное небо в редких облаках и подернутая пестрой рябью необозримая водная ширь. Неподалеку от берега, чуть покачиваясь, нежились пальмы, помахивая крупными веерообразными листьями. Дул свежий, пахнущий морем ветерок. Откуда-то доносилась в то время популярная песенка:

Здесь у моря царствует природа,
Целый год цветет зеленый сад.
Здесь всегда, в любое время года
В воздухе магнолий аромат.
О море в Гаграх, о пальмы в Гаграх!
Кто побывал, тот не забудет никогда…

В стороне от меня, в тени кипарисовой аллеи, виднелись скамейки для отдыхающих. Сделав несколько снимков, я присел на одну из них. Через некоторое время подошла в легком голубеньком платьице та женщина, которая нас, молодых мужчин, заинтересовала на пляже. Она осторожно присела на другой конец скамейки и с восхищением в голосе проговорила: «Господи, красота-то какая». Я, утвердительно кивая головой, сказал: «Да, красота изумительная, потому и запечатлел сейчас эти места на память!» – «Вот и я прощаюсь с этими местами. Завтра уезжаю. Почти весь отдых мой прошел в одиночестве, на этой скамеечке», – с радостью в глазах и с какой-то пронзительной печалью в голосе произнесла женщина. «Любовались морем?! И мечтали?!» – «А вы знаете, – оживилась она и подсела поближе. – Некоторые говорят, что они не умеют мечтать. А я, например, могу мечтать где угодно и сколько угодно. Не только ночами при бессоннице, но и когда еду на работу, что-нибудь делаю или играю с ребенком. Это не мешает мне, а наоборот. Я чего-то жду, в мечтах на что-то надеюсь, и это придает мне силы. Я и здесь мечтала. Море на меня действовало успокаивающе. Сейчас себя намного умиротвореннее чувствую. Вы даже не знаете, какая я сюда приехала. Настоящая психопатка».

Она вздохнула и добродушно, как-то смущенно поглядела на меня своими голубыми глазами и начала рассказывать, как давнему другу, свою горькую семейную драму. На первый взгляд, банальную, но, мне кажется, заслуживающую внимания.

«Муж меня разлюбил. Может, от постоянных ссор, которые вроде и возникали-то из-за пустяков. Придет он выпивши, я, конечно, сердилась. Принесет кроху от своей получки – затевала скандалы. А он в этих случаях, чтобы избежать их, уходил из дома. И вот результат. Уже год с лишним, как ушел совсем. Полюбил другую. Долгое время он с ней валандался. Поначалу мне это все казалось какой-то несерьезной комедией, потом, когда я поняла, что он от меня ушел навсегда, жить стало невыносимо. Думала, с ума сойду. Каждую ночь глядела в окно, ждала его. А когда приходил, раздражалась. Во мне вскипала ненависть к нему. Всю трясло. Первое время я на работе старалась не показывать виду, как мне больно, но шила в мешке не утаишь. Земля слухами полнится. Помню, однажды пришел, я уже не скандалила. Просто плакала. А когда заснул, мелькнула мысль: вот, пока он дрыхнет, размозжить ему голову. А может, над собой что-нибудь сделать? Но ведь у меня дочь! Он уйдет к той. Оленьку возьмет с собой, а каково ей у них будет? Я свою дочь люблю больше жизни! Долго я тогда ломала себе голову. Умоляла Бога: “Хоть бы случилось с ним что-нибудь!”»

Вдруг ни с того, ни с сего моя рассказчица посмотрела на меня и, как бы спохватившись, проговорила: «Вы уж извините, что я, совершенно не зная вас, так откровенничаю, – и кивнула на море. – Когда я прихожу сюда, мне всякий раз не хочется уходить отсюда. Море своей таинственной музыкой бодрит меня и вселяет какую-то надежду».

Ласковый ветерок шаловливо трогал ее ухоженные волосы. Глядя на неторопливые волны, набегавшие на берег, она на мгновение замолкла. Задумалась. А потом, виновато улыбнувшись, опять увлеченно начала говорить о муже и о наболевшем.

«Я и любила его и ненавидела. При одном воспоминании о нем мысли мои разбегались, делалось невыносимо жутко. Но слез уже не было. Видимо, выплакала все. Когда он собрался совсем к ней, я не вытерпела и пошла с ним вместе. Я вам еще не сказала, кто оказалась моей соперницей? С нашего поселка моя бывшая подруга. Когда-то у нас на заводе в расчетном отделе работала и, разумеется, мы с ней делились секретами. Вот уж поистине справедлива поговорка “Не делись с подружкой, а делись с подушкой”. И она, мне даже ее по имени не хочется называть, сказала, что обо всем уже с ним договорились. Я стояла как вкопанная и не знала, что сказать. Единственный выход нашла – поругаться. У меня язык запинается, а она смеется, говорит: “Гордости в тебе нет!” У меня ее действительно нет, потому что он через два дня опять вернулся ко мне. И я с радостью приняла его. Неделю был мир. По старой памяти ходили в кино. А та его везде караулила. У нее двое детей в интернате, а у меня одна – и дома. И мне, конечно, его некогда ублажать. Я все думаю, что же он в ней нашел? На вид невзрачная, правда, одевается хорошо. Чем же она его как женщина завлекала? Чем она лучше меня? Ведь все, как говорится, при мне. И фигурой, и лицом Бог не обидел. И вроде хозяйка я неплохая. В квартире всегда чисто. Ребенок ухожен. Питанием тоже обеспечены были вдоволь. В чем же причина? Может, я лишнего грубила ему? Так не должна же я на него молиться, если он приходил пьяный или мало денег приносил! А может, наплодить ему кучу детей, жизнь-то бы и наладилась? Нет. Тут дело, по-моему, не в детях и не в ссорах. Ведь любил же он меня, любил – точно знаю! Потом стал говорить: “Без той жить не могу!” Непостоянный какой-то. И сам мучился и меня терзал. А когда в очередной раз собрался к той, я не выдержала, выкинула все его вещи. И вдобавок пошла и окошко у нее разбила. Стою, кричу ей, чтобы люди слышали: “Иди выходи, забирай его совсем, этого кобеля распутного. Вот все его пожитки. Пусть больше ко мне не возвращается!” А у самой на душе кошки скребут. Как же я буду жить без него? Как я его забуду? Успокаиваю себя, шепчу: “Я его должна забыть во что бы то ни стало!” Но он из моей памяти не уходил. И я продолжала твердить: “Прости меня, Виктор, прости. Может быть, того, чего я тебе не дала, она даст! Будь счастлив! Я тоже должна жить. У меня ребенок. Я мать. И я люблю свою дочь. И буду ее воспитывать. Не должна она слышать постоянные наши скандалы. Прости и ты меня, Оленька. Когда ты вырастешь, я постараюсь тебе объяснить, как все получилось, почему ты лишена такого счастья – расти с отцом”.

Я думала: одной, притом без постоянных ссор и скандалов, легче будет, а мне стало без него еще тяжелей. Людей стала избегать, которые приставали с расспросами. Да и чем они могли помочь? Лицемерными охами-вздохами? Счастье не какая-то подачка, которую кто-то мог бы одолжить. А между прочим, мы с ним на автобусной остановке каждый день виделись. Это было пыткой, выдержать которую не каждый бы мог. Сменила работу, коллектив. И это не помогло.

“Эх, Виктор, Виктор, – думала я, – и тебе сейчас не легче”. Хотелось все снова ему простить, забыть все обиды и позвать назад, но приходил он, поневоле вспоминалось все старое, и опять у меня возникала непреодолимая ненависть к нему. Мы ссорились, и я, как прежде, с треском выгоняла его. А сама до утра ревела. Даже во сне плакала. Иногда вставала по утрам, а подушка вся от слез мокрая.

Как-то он мне сказал, что это наше с ним испытание. Все равно, дескать, через год, другой мы будем жить вместе. “Нет, милый, – ответила я, – не бывать этому. Умерли мы друг для друга”. И он после этого долго ко мне не приходил. А я по-прежнему металась по дому как загнанная зверушка. И не находила себе места.

Однажды, чтобы не сойти с ума от одиночества, придумала себе друга. Говорю ему: “Дружок, давай с тобой переписываться”. И мы переписывались с ним. Всю душу я изливала, а он мне. Я за него писала и плакала. На другой день, когда ехала на работу, по пути опускала письмо в почтовый ящик. Через неделю оно ко мне приходило с печатью на конверте. А когда мне становилось лучше, забывала про него. Но стоило мне затосковать, заново вспоминала о своем дружке. И писала ему: “Прости меня, дружочек, я не писала тебе, потому что мне было хорошо. Теперь я опять с тобой. И, наверное, надолго”. В другой раз писала, чтобы он меня не осуждал, если я где-то не так вела себя. Но порой брала бумагу, а мысли путались, я разревусь и не напишу ни одной строчки.

Где-то я слышала, что жизнь – это сцена, а люди – артисты. Тогда в отчаянии подумала я: “Что ж, если я артистка, то должна сыграть свою роль по-настоящему!” И стала злой и обидчивой эгоисткой. Мне казалось, что все счастливые жены, которым я дико завидовала, в душе смеются надо мной. И я беспрестанно в мыслях угрожала: “Ну, подождите же, подождите, я сполна расплачусь с вами за все мои слезы. Заставлю ваших мужей изменять вам! Да простит меня Господь Бог, но я в этом буду находить свое утешение”.

Есть такая пословица – “На ловца и зверь бежит”. И тут мне попался первый! Чернявый, высокого роста, с животиком, элегантно одетый. Начальник, наверное, какой-нибудь, потому что всегда разъезжал на машине и имел личного шофера. Покупал коньяк и дорогие конфеты. И такой оказался хлюст, сразу же стал меня заманивать к себе на дачу, начал волю давать рукам. Но я его быстро поставила на место. “Черта с два, – думала, – только в кино или театр я могу с тобой сходить и то на дневной сеанс!” Знала, что он со мной просто так долго не проходит, поторопится бросить. Но я и здесь постаралась его перехитрить, теперь бросать всегда буду только я. И без жалости. Дней несколько походил он ко мне. Обцеловал всю. И после каждого поцелуя облизывался, как кот. Говорил, что я его мучаю. И что жену после меня видеть не хочет. Тогда я сжалилась все-таки над ним, ответила: “Находи комнату со всеми удобствами…” Но не лежала у меня душа к нему после Виктора. В следующий раз сказала: “Мы сошлись с мужем!” Он понял, что я его обманываю. И это было для него пощечиной. Видел бы кто, в какой он гнев пришел. С тех пор мы с ним больше не виделись. Я ликовала, потому что навредила и его жене, и ему самому нервы подергала.

Но, бросив его, я стала раскаиваться. Меня охватил испуг. Вдруг больше никого не найду. Колебалась. Видно, саму себя еще плохо знала. Вскоре соседка пригласила меня на день рождения. Среди прочих гостей там гуляла интеллигентная женщина с симпатичным мужем, который часто приглашал меня танцевать. Невысокого роста, с правильными чертами лица, темноволосый и с черными озорными глазами. Он напоминал мне артиста из какого-то фильма. Ежеминутно говорил мне комплименты. Это было кстати. Я же задумала мстить счастливым женам. Только неприятно было, что его звали, как и мужа, Виктором. Но это меня не остановило. Народу собралось много. Я притворилась, будто опьянела. Он крепко обнимал меня и при удобных случаях ненасытно целовал. В этот вечер жена его ничем не заподозрила, разговаривая с коллегой о своей научной работе. Но на другой день ей передали, что он мной активно увлекался. И она очень нервничала. Тут я тоже позлорадствовала. И убедилась, что есть еще одна, которая отведала горечь измены.

А однажды к нам в бухгалтерию пришел электрик Саша устраивать неисправность в розетке. Я лишь спросила его: “Который час?” и пристально посмотрела в его пустые зеленые глаза. Он обрадовался, что я с ним заговорила, и околачивался возле меня полдня. А потом, когда узнал, что я живу без мужа, набился ко мне в провожатые. Подумала: “Вот и этот клюнул”. Но не понравился он мне. Трус и хвастун. Прежде чем поцеловать, всегда оглядывался. Оказалось, что у него тоже дочка, моей Оленьке ровесница. Но почему-то он о ней умалчивал. Долго Александр ходил у меня на поводке. После двух встреч со мной ушел от жены. Нашел для своего проживания отдельную комнату. Заходила я к нему. Ох, как он выступал передо мной. Говорил: “Обещать златые горы не умею, зато любить могу – сама в том убедишься”. Звал уехать куда-нибудь. Дочку обещал удочерить. Он мне объясняется в любви, целует, а меня одолевает зевота. Эх, думаю, Сашка, Сашка, дубинушка ты моя неотесанная, достаточно того, что я пересиливаю себя и дозволяю тебе ласкать меня. Если бы ты мог читать мои мысли, бедный, с ума бы сошел, давно сбежал бы от меня. Тьфу… сейчас вспомнила, что и я его целовала. После очередной встречи один голос мне твердил: “Тешься над ним, сколько тебе влезет – пусть и его жена помается!” А другой голос упрашивал: “Оставь его. Оставь их всех! И без тебя разбитых семей немало!” “И вправду, – подумала я, – кому я мщу? Таким же, как я!“ И перестала встречаться с ним. Но одной тоскливо было жить.

И я решила позвонить ему. Но телефон перепутала, попала в квартиру к другому мужчине. Как-то шутя познакомились. Звать Володя. Работает на маршрутном такси. Женатый тоже. Думала, для счету. Но сразу же, с первой встречи, он меня покорил. Чем-то неуловимым. Теперь думаю: таких, как я, у него был миллион. Я ему поддалась, как удаву лягушка. Все думы были только о нем. После каждой встречи он меня все более и более притягивал. Чем? Сама не могла понять. Был вроде как все мужики. Правда, крепкий, чуть повыше среднего роста. Серые глаза с лукавинкой. Нос прямой. Небольшие усики. Что мне более нравилось в нем? Говорил в дело. И был неисправимым весельчаком. Мне было радостно с ним встречаться. В каждой маршрутке видела его. У него сынишка на год постарше моей дочки. Он его любит. И жену любит. Пригласила его к себе домой. Пили чай. Разговаривали. Вдруг стук в дверь. Муж Виктор входит. Гневно покосился на Володю. Сам живет с другой, а меня ревнует, шельмец. Спрашиваю: “Ты почто пришел?” – “Дочь навестить”, – отвечает. Оленька была у бабушки. Не знаю, с какой стати я стала тут его поучать. Говорю: “С такой-то рожей нашел бы помоложавей да потихоньку, чтобы никто не знал, если уж так захотелось чужой-то… а ты на женщину с двумя детьми набросился, да еще вон от тебя она забеременела. Не выкарабкаться тебе, мой милый, до гробовой доски из того хомута, в который ты влез. И я тебе ничем помочь не могу”. Слушал, слушал он меня, потом нервно повернулся и вышел, с силой захлопнув за собой дверь.

После посещения Виктора разговор у нас с Володей не клеился. Посидел он еще некоторое время и ушел. В квартире у меня стало опять пусто. И на душе неприятно. Володя в то время был мне нужен как воздух. Он много о своей семье рассказывал, и я ему верила, а вот Алексашке, например, нет. А почему? Да потому, что Володя мне по душе пришелся. Мне казалось, он был настоящим в жизни моим попутчиком. Я благодарна была ему за это. Словно в хорошем сне он мне приснился. Я даже отважилась тогда заявление подать на расторжение брака. Но, увы. Виктор в назначенное число не явился. Суд отложили. Не явился в тот день и Володя ко мне на свидание. На другой день ходила встречать его на линию. Подъехала маршрутка, гляжу на него, а он и ухом не ведет. Может, заподозрил, что я его на себе силком женю? Правду говорят: “Чужой муж не потешка, а одна насмешка!” Мне тогда хотелось ревмя реветь. Ведь я опять оказалась одна-одинешенька на всем белом свете. Жизнь без любви казалась каторгой. Это было настоящее испытание. Да. Кровью и нервами достается житейская мудрость. Тут надо быть сильной, а я слабенькая. Из любых житейских передряг мне так хочется выйти победительницей. И всегда при этом держать высоко голову. Но это мне удается лишь на людях, и то не всегда, а как только остаюсь одна, ощущаю себя как на скользком краю пропасти. Боюсь шагу ступить, голова кружится.

А жизнь шла своим чередом. Дня не проходило, чтобы какой-то ловелас не попытался завлечь меня. Словно на лбу моем было написано, что я соломенная вдова.

Тут еще цыган один все норовил присвататься ко мне. Говорил, что будет любить меня жгучей любовью. С работы поехала домой, и он за мной увязался. Все улыбался. Обоими глазами подмигивал. А я думала: “Ах ты, рыбина копченая! Ведь я не таких видывала. Ты у меня в досаде запоешь Лазаря, когда в свой табор улепетывать станешь”. Хотела ему напакостить и его жене, а он оказался холостым и жил не в таборе, а в квартире с матерью. Видимо, осевшие цыгане. Работал на заводе. Денег, говорит, у них куры не клюют. На другой день обещал золотое кольцо подарить. Говорю: “Не надо мне от тебя никакого кольца, и сам от меня испарись!” Еле отделалась. Еще мне цыган на хватало.

Как-то в выходной день ехали мы с дочкой в автобусе, смотрим, неподалеку от нас крутит, как сова, своей белобрысой головой Александр, тот самый Алексашка, мое горе луковое. “Сколько лет, сколько зим”, – говорит. Чудным он каким-то показался на этот раз. Рассказал, что с женой живут до сих пор каждый по себе. “А ты?” – спросил. “Я, как и прежде, одна!” Тут дочка прижалась ко мне и чуть слышно спросила: “Мамка, почему ты всем говоришь: одна да одна? Мы же с тобой вдвоем живем!” Интересная у меня Оленька.

От нечего делать пригласила Лексашку в гости. Посмотрели телевизор. Покушали. Подумала: к чему любовь. Может, без нее обойдусь. Не совсем уж он и плохой. И вправду куда-нибудь уехать с ним, чтобы глаза мои не видели и уши не слышали ничего из прошлого. Спросила: “Кто хоть тебя оцарапал?” Ответил: “Жена!” и осекся. Так и остался он в моей памяти хвастуном. Не могла я к нему привыкнуть. Не было в нем того, чего бы я хотела. Сказала ему об этом. Думала, как репей, не отцепится. Нет, больше не появлялся.

На другой день приехал Виктор, супруг, на мотоцикле. Я его называю супругом, потому что еще с ним не разведена. Смотрит, никого у нас посторонних нет. Подошел к Оленьке, дал ей гостинцев: новую куклу и шоколадку. Видно было, что он только побрился. Пахло его любимым одеколоном “Красная Москва”.

Свеженький был как огурчик. Замелькали мысли в моей голове: “Эх, Виктор, Виктор, может, и вправду я сама во всем была виновата? Говорят, в нынешнее время семья-то на женщине держится!” Посмотрела на него. Какой он хороший! Лучше всех! В этот раз поговорили без скандала. Целый вечер играл с дочерью. Долго катал ее на мотоцикле. На прощание пожал мне руку и, смеясь, сказал: “Зина, я на развод подал!” Этими словами он меня как ледяной водой облил. Ему я на это ничего не ответила, а про себя подумала: “Смейся, смейся, милый, ты в тот раз на суд не явился, а я на этот не приду. Теперь ты меня подождешь”. А когда пришла повестка – пошла. Только всю ночь не спала. Ворочалась с боку на бок. Себя в этот раз поймала на мысли: чем реже он приходил, тем легче я переносила нашу трагикомедию. Придет, всполошит меня, и снова я становлюсь злюкой. Мысленно представила всех своих “донжуанов”, на душе моей сделалось противно и мерзко.

Когда я доказываю своей соседке, что почти каждый мужчина – кобель, она не верит мне. И в душе, наверное, осуждает меня, думает, что я уж совсем… заблудшая. У нас с ней нередко дело доходит даже до ссоры. Своего мужа она так и подавно боготворит. Меня это бесит. Всегда хочется прекратить этот разговор, и в то же время я его опять сама начинаю. Я ей до сих пор завидую. Может, она и есть одна из тех женщин, которых до беспамятства любят и никогда не бросают. Должна признаться, между прочим, что ее тепло, ее вера в любимого и меня согревают и всегда тянет к ней. Вот как тут сделаться такой же, как она?

Недавно я где-то вычитала, что женщины любят тех мужчин, которые ими занимаются. Такая любовь не по мне. В моем характере ситуация обратная: я люблю только тех мужчин, которыми сама увлеченно занимаюсь. На самом деле, я так хочу любить. Неужели больше не встречу такого человека? Эх, и полюбила бы я его тогда. До могилы бы. Пылинки бы с него сдувала. Только смогу ли теперь кого полюбить? Иногда мысленно представляю. Нет. Не смогу. Потому что не верю никому. Все опостылели. Вот и обручальное кольцо на правой руке ношу, чтобы не приставали. А может, прошла она, любовь-то? Ведь, говорят, по-настоящему-то любят только один раз.

Меня однажды обозвали нехорошим словом. Иногда я и сама о себе думала так. Сколько раз я давала себе слово, чтобы не только не встречаться с мужчинами, но и не глядеть на них. Но не проходило и трех дней, как свой зарок нарушала, стреляя глазами и улыбаясь всем им подряд. И они липли ко мне как мухи на мед. Видел Бог, мне и самой было не сладко вешаться на шеи чужим мужчинам и себя позволять обнимать.

Но, как ни странно, я только тогда познала истинную цену семейного счастья, когда испытала этот вертеп. Ведь мне всего двадцать три года, а кажется, прожила сорок три. Порой мне хотелось крикнуть: “Люди, не осуждайте меня! Ведь вы не знаете, каково мне было, когда я металась в те бессонные ночи, ждала его, а он целовал другую! Я тогда волосы на себе рвала. Утром, не выспавшись, ехала на работу. А там все валилось из рук. Слезы застилали глаза. А когда вы догадывались, жалели меня, я в этой жалости находила насмешку и подвох. Старалась как можно скорее отплатить вам злом. Иначе я не могла жить. Для меня тогда вы все были врагами. Я в своем мщении, словно садистка, находила удовольствие. А с Виктором разговаривала вслух, хотя его не было рядом. Когда узнала, что его сожительница забеременела, мне не только ему, но и ей хотелось причинить зло, чтобы и они были, как и я, несчастными”.

Ночь прошла. Почему-то всех стало жалко. В том числе и Виктора. Еще раз представила: а если все-таки вернется он, как мы будем жить? Нет уж. Пусть живет с той.

В зал суда пришла спокойная. Встретились с ним опять по-хорошему. Он был такой растерянный. Я удивилась. Это значит, та его принуждает разводиться. И решила: не дам развод! Что там говорила – не помню, только опять суд отложили. Обратно шли вместе. Разговаривали о работе, о дочери.

Мне сейчас даже не верится, что я когда-то жила счастливо, как большинство женщин, что у меня был любящий муж, семья, куда я после работы стремилась, ради кого жила. Неужели все это кончилось?»

Тут она умолкла. Вечернее солнце уже опустилось за горизонт. Еще недавно его жаркие лучи разноцветными бликами где мягко, а где до рези в глазах отражались в игривых волнах. Сейчас они погасли. Закат покрыло огромное белесое облако. Над морем, особенно вдали, как пыль, висела седая мгла. Устремив свой пристальный взгляд в сторону моря, она оживленно прошептала: «Вы слышите?» Ее грустные глаза засветились вдруг радостью. Воздух, насыщенный свежестью моря, словно опьянил ее. Там, в сгущавшейся туманной мгле, слышались все вечерние звуки моря. Они сливались в одну бесконечно-таинственную волшебную мелодию. Я также шепотом ответил ей: «Конечно, слышу!» И оба облегченно вздохнули.

Странно было смотреть на эту женщину. Ее взгляд то смеялся, то, чуть не плача, грустил. Но и в том, и в другом случае глаза излучали такое тепло, от которого, казалось, растаяло бы ледяное сердце.

Вскоре, попрощавшись, она ушла. А я еще долго размышлял в одиночестве над ее откровением. И понял, что море для нее было великим творцом и исполнителем своей симфонии. Исхлестанная неудачами, беспомощная, она приходила слушать его и исповедоваться перед ним, набираться сил и энергии для новой, нормальной жизни.

1976 г., 2002 г.

Когда цветет черемуха

Лешка Кривошеев вчера вернулся из заключения. Всю эту ночь на мягкой постели у себя дома он не сомкнул глаз. В памяти перебирал свою молодую, но уже исковерканную жизнь. В лагере он так не задумывался над ней, как сейчас, после вчерашнего знакомства с девушкой, которая покорила его сердце…

Рос без отца. Воспитывали бабушка и мать.

Пока учился в школе – жизнь текла беззаботно. Летом со своим другом Федькой Вареновым, таким же непоседливым, как и сам, катались на велосипедах, играли в футбол, успевали и за яблоками в чужой сад слазить, и змея на бугре запустить.

После окончания школы получили аттестат зрелости. Дальше учиться не захотели. Федьку отец взял к себе в совхоз на ферму работать слесарем по оборудованию. Но Лешка туда не пошел. Потому и оказался без дела.

Получилось так неожиданно, не знал он тогда, что ему делать и куда идти. Смотрел вокруг и удивлялся: и солнце вроде по-прежнему светило, и дети все так же на улице играли и звонко кричали, но на душе у него была какая-то пустота. Будто он потерял что-то и не мог найти.

Елена Васильевна, Лешкина мать, работала на заводе бухгалтером. Город находился в двух километрах от их поселка. Поскольку сын не очень-то был расположен к учебе, она давно мечтала устроить его слесарем в сборочный цех. Лешка пришел туда, там его молодой рабочий отговорил, дескать, работа тебе такая быстро надоест. Чтобы собрать какой-нибудь прибор, только и знаешь крутишь гайки да винты, еще вставляешь прокладки с шайбами.

Он поделился с матерью: мол, не советуют мне идти туда. «Безвольный ты человек, – упрекала она сына. – А человек без воли подобен слепому в поле!» Лешка воспротивился: «Ты меня, мама, не понимаешь. Эта работа не требует никакой сообразительности». Елена Васильевна испытующе поглядела на Лешку и уже более мягко произнесла: «Ты на меня не обижайся, если действительно ищешь работу по душе – это хорошо. Тогда походи еще по заводу, поприглядывайся. Больше интересуйся. Но скажу тебе, что в слесарном деле без завинчивания гаек, без прокладок и шайб – никак не обойтись».

В тот день Лешку приняли учеником слесаря механосборочного участка. Он с первых же дней начал относиться к своей работе с любовью и прилежанием. Правда, мастер-наставник у него был не такой, как у других ребят. Одет небрежно. Небритый. Вечно перегаром прет, разговаривать противно. «Ладно, – думал Лешка. – Как-нибудь полгода проучусь-промучаюсь. А там видно будет». Их участок делал камбузное оборудование для судов. Ему не сразу далось слесарное дело. Особенно разметка на деталях и их сверление. Но ровно через шесть месяцев его перевели на самостоятельную работу. Правда, под присмотр старого опытного рабочего. Лешке показался он слишком строгим. Никуда и шагу нельзя отойти. Все твердит, что нужно работать творчески. Лешке и без него хотелось детали делать не только быстрее, но и лучше всех. Работал вроде бы в полную силу, все равно своему шефу не угождал.

Однажды вышел из проходной раздосадованный. Когда его бывший наставник окликнул у проходной и пригласил к пивной «врезать по стопарику», он даже обрадовался.

У пивной, где они остановились и стали распивать водку, он среди чужих мужчин заметил несколько знакомых заводских рабочих. Ему стало не по себе. Подумают, работает без году неделю, а уже по пивным шастает. Но после первого «причастия» Лешка почувствовал себя самоуверенным, все стеснение пропало. Ему захотелось пива, а кружки все были заняты. Крикнул в толпу пьющих: «Мужики, не задерживайте кружки!» Крикнул скорее потому, чтобы показать себя: мол, и я не лыком шит.

Домой пришел среди ночи пьянющий, на отвороте нового пальто, как отличительный значок за паскудное поведение, висела застывшая слюна, видно, пытался плюнуть, но не хватило сил.

А наутро, когда мать стала Лешку будить на работу, сказал: «Начхал я на весь завод. Не пойду больше работать. С работы лошади дохнут и трактора глохнут». Это он услышал вчера у пивной.

И после той пьянки на заводе больше не появлялся. Днями сидел дома. Ему стыдно было выходить на улицу, потому что все добрые люди работали, а он, как сова, выглядывал из окна. К вечеру, разодевшись, в кругу своих сверстников тренькал на гитаре, которую купила ему мать в честь восемнадцатилетия, отправлялся гулять. Домой часто приходил пьяный, с разбитой головой и синяками. Когда денег на вино не хватало, приходилось пить одеколон, туалетную воду и всякую дрянь, с чего только можно было захмелеть. На увещевания матери не реагировал, а если она этим надоедала ему, то на другой день он вообще домой не являлся.

Елена Васильевна надеялась, что скоро начнется призыв на военную службу и сына возьмут в армию. «Уж там ему вправят мозги», – отчаявшись, успокаивала она себя. Но такого не случилось.

Однажды воскресным утром Лешку Кривошеева и Федьку Варенова одна старушка попросила расколоть три кубометра дров. По окончании работы она поставила им литр самогона. Одну бутылку выпили. А по поводу другой Федька сказал: «Выпьем вечером, когда пойдем на гулянье». Но Лешке не терпелось и эту сейчас же опорожнить. Он стал отнимать бутылку у Федьки. Оба упали. Бутылка разбилась. Кривошеев осколком порезал руку. Вызвали скорую медицинскую помощь. Вначале он растерянно смотрел на струйку крови, потом поднес ее ко рту. Медицинская сестра скорой помощи, очень молоденькая девушка, покачивая своей красивой головкой, заметила: «Жалко кровь-то, что зря проливается?» Лешка в ответ зашмыгал носом. Беспомощным он казался в эти минуты. Серые глаза от слез повлажнели.

Руку забинтовали, но кровь из нее сочилась сквозь повязку. Пришлось его везти в городскую дежурную больницу. Из больницы он, как только наложили на рану швы, сразу же сбежал. До страсти хотелось еще выпить. Внутри у него горело, а в кармане звенело всего на кружку пива.

Стояли первые майские дни. Кривошеев шел вдоль сквера и смотрел то на осиянные ласковым солнцем редкие облака, то на распустившиеся ветлы, то на нарядных мотыльков, которые, играя, гонялись друг за другом. Но только ничто его не радовало. Не ощущал он эту весеннюю свежесть – неповторимую прелесть времени.

Проходя глухим переулком мимо заброшенного сарая, Лешка увидел курицу. Оживился: «Сейчас поймаю и продам на вино. Только надо как-то ее заманить в сарай. Но чем?» Догадался – хлебом. Ускорил шаг к магазину. Хлеба ржаного не оказалось. На последние медяки купил батон. Искрошил его весь, но курица не шла. Наконец он загнал ее в сарай и, закрыв дверь, вспотевший, с последними силами бросился на нее, успел схватить за хвост. Она вырвалась и с истошным кудахтаньем вылетела в разбитое окно, оставив Лешке в руке горсть перьев. Ударившись лицом о косяк, он тут же ощутил в гортани солоноватый привкус собственной крови.

Потеряв всю надежду на выпивку, обозленный, он вышел из сарая и… остолбенел. В его сторону бежали, громко крича, две пожилые женщины и милиционер.