Сирин
Ксения Гофман
Таких, как она, называют сирин и считают проклятыми созданиями. Девы, которые могут оборачиваться могущественной птицей и зачаровывать своим голосом. Народ ее проклинает, а охотники убивают. Дарьяна не выбирала себе такой судьбы. Она родилась с этим даром, но даже родители отказались от нее. Воспитанная ведьмой-отшельницей, она не возненавидела людей, а помогает им. Девушка не может избегать своей сущности, и в один из дней это изменит ее жизнь навсегда. Ей ни раз придется оставить дом и друзей, обрести надежду и снова потерять. А еще она узнает, что такое любовь и жгучее одиночество.Будет ли Дарьяна бороться за свое счастье? Докажет ли людям, что не все сирин проклятые твари?
Ксения Гофман
Сирин
Пролог
Деревушка Лозовицы располагалась в низине и была окружена густым хвойным лесом. К ней вела лишь одна узкая дорога, встреться на ней две телеги и не разойдешься.
Приземистые избушки тесно прижимались друг к другу, разделенные пыльной однопуткой да оградой из жидкого штакетника. На дворе стояла поздняя осень, из печных труб валил густой темный дым, а из маленьких мутных окошек лился желтый свет.
Девушка, одетая не по погоде, кралась меж домов, желая остаться незамеченной деревенскими бабами.
Она прошла до края деревни, обогнула дом старосты и углубилась в густой темный лес. Прислушиваясь к шорохам вокруг, она вертела головой по сторонам. Старые хвойные великаны, подсвеченные луной, словно ожили и тянули к ней мохнатые лапы. Дрожа от страха и отодвигая тяжелые ветки, девушка пробиралась вглубь леса, пока не разглядела поросшую влажным мхом, покосившуюся избушку.
Словно во сне, она подкралась к единственному окошку и, как учила ее баб Нюра, дрожащей рукой тюкнула два раза. Глухой звук отскочил от окна и прокатился до самой реки. За мутным стеклом мелькнула скрюченная тень. От холода, а может от страха, девушку пробила дрожь, зубы пошли мелкой дробью.
Из-за вросшей в землю двери раздался скрипучий старческий голос:
– Кто там?
– Здравити, бабушка. Это Прося, – девушка пыталась не выдать охвативший ее ужас. – Меня мачеха к вам послала. Трошка, братик мой, разболелся. Кашляет маленький, что есть мочи, кушать как два дня перестал. Потом обливается, глаз не открывает. Я и молитвы обережные читала, и печь докрасна растапливала, водой со дня Овилы обтирала, а все без толку.
– Кашляет без крови? – остановил всхлипы девушки все тот же скрипучий голос. Старуха явно была недовольна, что ее потревожили.
– Без, – закивала посиневшая от холода девушка.
– Жди, – через мгновенье дверь с противным скрипом открылась, и маленькая, закутанная в старые обноски рука протянула небольшую, плотно запечатанную воском склянку. – Намажешь перед сном грудь и спину мальцу. А как в себя придет, напои отваром из ромашки и жимолости. Жимолость с ромашкой, поди, есть?
Девушка кивнула, но, вспомнив, что старуха ее не видит, хриплым голосом подтвердила.
– Только меду добавь, отвар горький. Утром здоровый проснется, – дверь пропела свою скрипучую песнь.
– Спасибо, – кланяясь до земли перед закрытой дверью, тараторила девушка, косясь на дремучий лес. Обратная дорога страшила напуганное деревенскими байками девичье воображение. – И от Трошки спасибо, и от мачехи с батюшкой.
Поговаривали, что от дома старухи раздается пронзительный детский плач. Ведьма похищает младенцев, купается в их крови, а косточки молотит в мелкую пыль да втирает в дряхлое тело.
– Прося! – окликнула удаляющуюся девушку старуха.
Бедняжка от неожиданности подпрыгнула, чуть не выронив драгоценную склянку.
– Мачехе своей передай: еще раз тебя на холод собачий в этих обносках выгонит, помогать ей не стану. Ни ей, ни сынкам ейным, – прокряхтела старуха. – Лечи вас всех потом. Поняла?
– Так как же я? И мачехе такое? – испуганно залепетала девушка, выпучив свои большие оленьи глаза на покосившуюся избу.
– Так и скажешь! – коротко заключила ведьма и захлопнула дверь.
Девушка кинулась обратно к деревне, прижимая к груди целебную мазь. Она слышала, как за спиной стонут и скрипят вековые деревья. Но ее уже не так пугали их разговоры и деревенские байки, как веление ведьмы. Она боялась мачехи больше всех на свете, а потому не то что перечить, взглянуть на нее, страшилась. После таких слов женщина точно отправит ночевать на мороз, еще и выпорет в придачу. Батюшка молодой жене не перечил, а потому за Просю заступиться было некому.
Девушка покрепче обхватила склянку и, глотая крупные соленые слезы, побежала домой, пригибаясь под еловыми ветками, наровящими схватить за платок.
***
Дождавшись первых лучей солнца, старуха изнутри подперла дверь тяжелым кованым сундуком, распрямила скрюченную спину и по-хозяйски огляделась по сторонам. Маленькая комната, заставленная склянками и горшками, из ночи в ночь оберегала одной только ей известную тайну.
Старые обноски полетели на пол, и вот уже не горбатая старуха, а молодая девица в некрашеном льняном сарафане оглядывается по сторонам. Схватив выстиранное полотенце с покосившейся, как и вся изба, полки, по низким скрипучим ступеням она спустилась в погреб. Вжав голову в плечи, на четвереньках она проползла к потайной дверце и, как была, в одном платье, выбралась по узкому ходу из избы. Простому люду было бы зябко, но только не ей. Народ уже нехотя высовывался из натопленных изб, накинув теплые фуфайки. Но она была другой. Не чувствуя холода поздней осени и остывшей реки, она бегала купаться каждое утро.
Лес встретил чуткий слух девицы птичьим пением, шуршанием полевок и стуком дятла. Макушки деревьев, поддаваясь легкому ветру, тихо шелестели. Девица, привычно перескакивая с корня на корень, чтобы не оставлять следов от избы, вышла на скрытый от чужих глаз берег реки Лагузки. Быстро сбросив одежу и расплетя пшеничную кожу, она рыбкой шмыгнула в воду.
Над рекой разлился искрящийся теплый свет. И вот уже не юная девица, а прекрасная ширококрылая птицы вынырнула из-под толщи изумрудной воды. Только вот головка осталась девичьей.
Птица поднялась высоко над водой, покружилась меж деревьев, не касаясь макушек, и, стряхнув капли воды на землю, плавно опустилась на толстую ветку плакучей ивы.
Коричневые перья, покрывающее тело диковинного создания, янтарем переливались на солнце, разливались лазурными искрами по груди и бокам.
Издали не различишь, девица сидит на ветке или огромная птица. Пшеничные волосы рассыпались по груди и спине, закрывая большую часть обнаженного тела. Голые плечи обдувало прохладным ветром. Девушка раскинула крылья, покрытые длинными перьями и переходящие в руки, отдала и завернула волосы в тугой узел.
Птица еще немного погрелась на теплом утреннем солнышке, подставляя то один, то второй пернатый бок, оттолкнулась от ветки цепкими лапами и приземлилась на траву девицей. Она прошлась частым гребнем по волосам, накинула льняную одежу и, подобрав подол, припустила в деревню.
Глава 1. Сын-то мой, да ум-то свой
Вот крылом бы взмахнуть – и в небо.
А в душе, в волосах лето.
Чтобы ветер трепал косы.
А в глазах лишь от счастья слезы.
Солнца свет озарил рощу.
Свысока ведь глядеть проще.
Вот крылом бы взмахнуть – и в небо,
Улететь за мечтой слепо.
– Дарьянка, ты опять задержалась! Служанка из тебя не годная. Вот пожалуюсь на тебя старому Баяну – вмиг выгонит и на хорошенькую заплаканную мордашку не посмотрит! Пойдешь под солнцепеком скот пасти да зимой лопатой по хлеву скрести! Вот тогда-то я на тебя посмотрю! Будешь знать, как опаздывать! И что это на тебе надето? Померзнуть решила, девка? – завела свою обычную утреннюю песнь тетка Матрена.
– Батюшке помогала, – привычно соврала Дарьяна, прерывая брань женщины. Она натянула болтающуюся на вешалки старую фуфайку, сунула ноги в заношенные до дыр сапоги хозяйской жёнки и, подхватив коромысло, побежала к колодцу, во всю ширь улыбаясь яркому солнцу.
Чему девка радовалась, Матрена понять не могла. Утро как утро: солнце да легкий морозец. А может, колодцу радуется, что в прошлом месяце Баян вырыть велел, и теперь не приходится отстаивать поутру длиннющую очередь за студеной водой со всей деревней? Леший его знает, этих молодых, поди разбери.
Дарьяна привычно закинула ведро, ловко раскрутила и закрутила ворот и, наполнив до краев ведра ледяной водой, побежала в избу.
Изба у Баяна, что ни говори, была хороша. Два этажа, да по шесть комнат на каждом. Больше дома Дарьяне видеть не приходилось. Она вообще, кроме Лозовиц, нигде не была, но знала, что даже в соседних деревеньках судачили: не дом у старого Баяна, а терем княжеский. Девушка тоже восхищалась окружающей роскоши: лавки застелены овечьими шкурами, печь зимой не угасает, а свечей в кладовой не счесть. Одна просторная кухня с огромным деревянным столом посреди комнаты чего только стоит, а высокие деревянные шкафы со стеклянными дверцами брякают диковиной посудой! Не деревянными плашками и ложками, а такими, что уронишь и осколков не сосчитаешь. Избушка девушки ни в какое сравнение даже с растопочной не шла, да и другие избы в деревне сильно уступали.
– Ночью Митяй прибыл. Лохань поутру велел ему наполнить, – примирительно буркнула Матрена девице.
Ведра от поднявшегося в груди негодования так и выскользнули из рук Дарьяны, чуть не расплескав холодную воду на пол и ноги.
– А чего это мне велено? За помывку у нас Горь отвечает! – словно молодой теленок, заупрямилась девушка.
– Горь в стада с вечера уехал, вот тебе Митяй и велел, – резко ответила тучная женщина и, хлопнув дверью, ушла в кладовую.
Дарьяна подняла тяжелые ведра, перелила в чугунный котел на разогретой печи и снова побежала к колодцу.
Вот уж как пять лет Дарьяна работала у Баяна служанкой. Как исполнилось ей двенадцать, отправила бабушка работу в деревне поискать.
Тетка Матрена давно старому Баяну жаловалась: “Работы много, а рук не хватает.”
Он и взял ей в подмогу худенькую девчушку, лишь бы та канючить перестала, рассудив: “Он подмогу ей дал? Дал. К тому же девчонке много платы не положено. Накормить, одежи кое-какой дать, да хватит с неё. А что не справится девка, так пусть работает проворнее, глядишь, и поспеет.”
Матрена для вида ртом кривила, да с хозяином спорить не стала, решив, что уж лучше так, чем совсем без подмоги. Попробуй тут управься: в доме прибери, хозяев накорми, белье постирай, да еще про ораву скотников, работничков Баяна не забудь. Им и с собой еды собери, и ужин поплотнее состряпай.
А девчушка хоть и маленькой была, да шустрой и выносливой оказалась. Работы много, да деваться некуда было. Баян в деревне самым зажиточным был, да и сейчас остается. На хозяйстве у него целых двадцать людей ходят, за стадами смотрят. А Баян с женой только в город скотину гоняют да на ярмарках выставляют. Детей вырастили, всех в город учиться торговле отправили.
Митяй средним был, старше Дарьяны на три года. Этой зимой только двадцатилетие справили. Редко домой приезжал, больше город любил. Как уехал четыре лета назад учиться да на ярмарках помогать, так толком и не заглядывал. А как той весной вернулся, увидел девушку, да не сразу глаз смог отвести. Коса длинная, щеки румяные и фигура вся ладная, точно стебель первоцвета. Как улыбнется, так на душе все встрепенется, расцветет. По хозяйству шуршит и не устает. Проворная девушка и красивая.
Ходил кругами, в глаза украдкой заглядывал, а заговорить не решался.
Дарьяна видела взгляды парня и краснела, точно рябина по зиме. Красивый Митяй, говорит с людьми складно и правильно, не чета деревенским парням. Те в работе проворные, а этот грамоте выучен, руки мягкие, не мозолистые. Не одна Дарьяна на него взгляды бросала. Все девчонки в деревне по нему вздыхали, завидя размашистую неторопливую походку и дюжие плечи.
А Митяевские взгляды Дарьяне льстили, да понять она до конца их не могла. Не привыкшая она к мужскому вниманию, и растолковать некому. Ни отца, ни брата, ни дядьки двоюродного – никого не было у девчонки. Бабушку не спросишь, хоть и не обругает, а стыдно как-то. Матери она никогда не знала. С пеленок ее одна бабка воспитывала, да не родная ей была и не скрывала. Да и как тут скроешь, когда: то девица ты, то птица. Но любила девочку, как и родные, бывало, не могут.
Рассказывала бабушка, как подбросили под двери ей, старой ведьме, замотанную в одни лохмотья крохотную девчушку. Старуха приютила, обогрела. Первое время надеялась, что одумаются и вернуться. Да никто не пришел ни на этот год, ни в последующие. А после и поняла, почему не заявляются, когда силу немалую разглядела. Так Дарьяна на воспитание у ведьмы и осталась.
Дарьяна смутно помнила свое первое обращение. Шесть лет отроду, легкие редкие перышки и яркое голубое небо – вот что осталось в памяти. Бежит она по солнечному лугу, устремив руки к небу, а вот уже летит, и внутри тепло и хорошо. Обомлела даже старая ведьма, немало на своем веку повидавшая. Не ожидала от внучки такого сюрприза. Силу то не малую разглядела, да только природа у нее вон какая диковинная оказалась.
Про таких, как Дарьяна, ходило много слухов. И все они были не радостными. Одним голосом она может свести с ума, навязать свою волю, повернуть реки вспять. Стоило ребенку родиться с даром, как всю семью немедленно казнили, не позабыв про самых дальних родственников, чтобы подчистую извести не простую кровь. Не жалели ни детей, ни стариков. Всех возводили на огромный костер. Таких, как она, называли сирин, полуженщина, полуптица. Страшнее них свет не знал чудовищ.
Ведьма людским слухам не верила. Дай волю, они и её, ведьму безвредную, на костер сведут. Потому прятала девочку в лесу. Так Дарьяна у нее и росла. Сама ведьма даже по магическим меркам, а они уж подлиннее человеческих будут, не молода была. Прикипела она к девчушке, переживала о будущем. Вот сляжет, и кто за девочкой присмотрит? Кто уму разуму научит и от беды убережет? Вот на тринадцатом году и отправила в деревню.
Для всех деревенских Дарьяна была дочкой охотника. Мать умерла, когда она была еще в колыбели, от лап медведя. Отец в Лозовицы не заходил, охотился и добычу по соседним деревням продавал. Там за нее давали больше, и покупатели завелись постоянные. Девчушку сильно никто не расспрашивал, узнали, что хотели, и по деревне в тот же день разнесли. Баян принял на службу и тут же забыл. А Матрена поболтать не любила, только приказы отдавала да замечания сыпала, словно воспитывала. Так Дарьяна и работала в деревне уже пятый год.
Когда воды в чан было налито до краев, Дарьяна вымыла руки, присыпала старый дубовый стол мукой и принялась месить подошедшее тесто. Работа была нелегкая, но девушка шустро раскатывала большие лепешки и раскидывала на противень. Следом она уложила картошку, морковь, лук и баранину, прикрыв все сверху тонким листом теста. Пироги один за другим отправились в печь ровно к тому моменту, как закипела вода в чане.
Стараясь не обжечься, Дарьяна набрала полные ведра горячей воды железным ковшом и наполнила деревянное корыто в соседней от спальни Митяя комнате. От воды поднимался пар, и девушка мечтала хоть на пол лучины погрузиться в приятную воду. В теплые дни она купалась в реке, а в холодную пору Баян разрешал растапливать слугам баню, где все друг за дружкой мылись в старых тазах, до скрипа натираясь колючей мочалкой и пихтовым мылом, которое девушка варила для всех.
– Дарьяна, не ожидал тебя здесь увидеть, – на лице парня разлилась приторно сладкая улыбка. Он вошел в комнату и медленно затворил дверь. – Приятный сюрприз.
– Вы сами велели мне приготовить воду, – не желая участвовать в разыгрываемом представление, равнодушно ответила девица, игнорируя его показное радушие. Запертая с парнем в одной комнате, Дарьяна отчего-то почувствовала себя неуютно.
– Подловила, – Митяй изобразил показное раскаяние и улыбнулся шире, обнажая ямочки на щеках.
Не искушенное девичье сердце пропустило удар, а затем, словно желая его восполнить, застучало с новой силой.
