– Давно, – ответила Галя неестественно спокойным тоном. – Я пыталась бороться. Честное слово, пыталась. Я предупреждала Ваню, что всё это может очень плохо закончиться, угрожала, что брошу его. И один раз даже уходила. Но он уговорил меня вернуться. Ваня каждый раз обещал, что исправится и завяжет, но… всё становилось только хуже. Наркоманы всегда врут. А Ваня превратился в самого настоящего наркомана. Всё это было просто ужасно!
Киргизочка изменилась в лице. Её губы сжались в ниточку, а глаза метались, сверкая обиженным блеском.
– Ужасно, ужасно, ужасно, – с надрывом шептала она.
Я подтвердил наркозависимость своего начальника, потому что на работе всё тоже катилось в тартарары. Ванчоус стал редко появляться в офисе, а когда заходил, больше спал, чем занимался делами. Компания рушилась на глазах: никакие разработки не проводились, а настроение внутри коллектива было упадочным.
– В общем, стоило этого ожидать, – закончил я и покосился на Галю.
– Да, – она согласно кивнула, как будто выбила кассовый чек, где уже не было Вани.
Он был списан ею в утиль: зачем Гале зэк? Незачем. Теперь это стало фактом, и я незаметно улыбнулся. Теперь-то у меня точно были все шансы на киргизочку. Как победные литавры, заурчали батареи в стене. Я ещё подумал тогда: неужели «Мосводоканал» уже в мае готовит их к следующему отопительному сезону?
– Горячая вода есть? – поинтересовался я у Гали.
– Нет. Отключили на две недели, – ответила она. – А что?
– Так, просто. – Теперь я улыбнулся во весь рот. Мне было приятно, что я угадал причину победных литавр.
Помолчали.
– Ребята, хотите есть? – спросила Галя. – Я вчера приготовила салат. Можно сделать яичницу и кофе. Всё-таки утро.
– С удовольствием! – ответил я. Мой живот урчал не хуже батарей отопления.
– Конечно-конечно, – произнёс на автомате Иуда.
На кухне всё было перевёрнуто вверх дном. Я и Фидель навели минимальный порядок, после чего Галя начала суетиться около плиты. Минут через двадцать мы сели за стол. Больше всего мне понравился салат. Он был лёгким: без колбасы, креветок и прочих ненужных вещей. Просто помидоры, огурцы и майонез. Разве что не хватало молодого лучка. Я очень люблю лук, особенно луковые перья. А вот кофе был плохим, даже для растворимого. Я спросил у Гали, есть ли молоко или сливки. Она ответила, что нет, и предложила мне сахар. Но сахар уже отверг я, потому что, как известно, сахар – это белая смерть.
Иуда был не в духе. Он поклевал яичницу, к салату вообще не притронулся, зато налегал на хлеб, который ел с людоедским спокойствием. Его челюсти медленно двигались, а взгляд был похож на двустволку, готовую к выстрелу.
– Мне пора! – объявил Фидель, когда мы закончили завтрак. – Мой катафалк на двенадцать заказан.
Иуда встал и посмотрел на меня, как бы приглашая последовать его примеру, но я сказал, что ещё посижу.
– Сегодня суббота, поэтому я могу остаться и помочь Гале убраться. Если она, конечно, не против.
– Конечно, не против! Тут дел невпроворот, – ответила она деловым тоном с выражением «только клининг[10 - То clean – убирать, чистить (пер. с англ.).] и ничего личного».
Я ухмыльнулся. Фидель нахмурился. Галя с равнодушным видом начала убирать посуду со стола.
– Понятно-понятно! – Иуда резко пожал мне руку и выскочил в коридор.
Киргизочка пошла его проводить.
– Спасибо, Фидель. Ещё увидимся. Звони! – донеслось из прихожей, и затем хлопнула дверь.
Галя вернулась на кухню.
– Хочешь крепкого выпить? – спросила она.
– Очень хочу, – ответил я. – А то я всю ночь пил совсем не то, что нужно.
– И что же, интересно?
– Мерзкий горячий кофе «три в одном». А хотелось совсем другого. Как раз чего-нибудь покрепче.
Галя тихо рассмеялась, впервые за сегодня. Она вытащила из шкафа бутылку коньяка и разлила его в два стакана: на три пальца в каждый. Мы выпили молча и потом долго смотрели друг на друга. Не знаю, что уж Галя увидела во мне, но я узрел в ней сексуальное тело, восточное лицо и пучок тёмных волос, в котором торчал жёлтый карандаш. Глаза киргизочки были переполнены необъяснимой радостью, как две бочки после дождя. Я ещё подумал тогда: может, это Галя сдала Ванчоуса мусорам, а потом разыграла перед нами весь этот спектакль? Если так, то она – примадонна, киргизская фурия. Единица, а не ноль! Я выпил коньяка из горла.
– Боишься? – спросила Галя.
– Чего?
– Меня, – зрачки у киргизочки были как точки.
Наши глаза встретились.
– Ты больше не с ним? – Я смотрел на неё осторожно, чуть прищуренным взглядом. – Сама понимаешь, карму нужно блюсти. Девушка друга – это святое.
Галя задорно рассмеялась и опять разлила коньяк по стаканам. Она сделала это просто и легко, будто заварила пакетик с кофе «три в одном».
– А писать рассказы для девушек друзей, значит, можно? Это, значит, не карма? Это другое?
– Сейчас выпьем, и я отвечу, хорошо?
Галя кивнула, и мы опрокинула в себя стаканы.
– Совершенно другое. Это же творчество! – горячо выкрикнул я, справившись с коньяком.
Меня всего взвинтило, будто речь шла о жизни и смерти. Фактически так оно и было, потому что для меня творчество было всем: и жизнью, и смертью.
– А творчество не знает границ, не знает своих и чужих девушек. Творчество неподвластно карме. Неподвластно никаким моральным принципам. Писать рассказы для девушек друзей не только можно, но и нужно. Это же конфликт. А как известно, только конфликт двигает сюжет вперёд. Выпьем за это?
Галя опять кивнула, теперь коньяк разлил я.
– И всё же… тебе понравился мой рассказ?
Киргизочка еле заметно улыбнулась.
– Очень понравился, – ответила она умиротворённо, будто речь шла о букете васильков.
– Я рад, очень рад! – Меня распирало изнутри.
Галя встрепенулась и взволнованно заговорила:
– А больше всего мне понравилось в середине, где постельная сцена! Классно у тебя получилось. Эмоционально и реалистично. Правдиво! И, главное, это чувство неуверенности… ты метко передал. В моменте, где они лежат около реки и она ему говорит, что между ними глубокая пропасть. Что она любит жизнь, а он выбирает смерть… Да, вот этот момент очень хорошо получился!
Пауза.
– Уж поверь, Серёж, я могу оценить по достоинству. Всё это мне очень знакомо. Все эти неприятные разговоры. Резкие слова одного и отсутствие воли другого. Я всё это переживала много раз. Особенно мне запомнилась эта фраза в рассказе, когда она ему говорит, что люди стараются стать угловатыми, хотя им положено быть круглыми. Я тоже говорила Ване нечто подобное… Я говорила ему, что не нужно становиться углоедом. Но он не послушался.
Галя пристально посмотрела на меня.
– Серёжа, мне показалось, что ты написал этот рассказ про меня и Ваню. Это так? Только честно.
– Так, – ответил я, и я… был поражён её анализом. Она разложила всё по полочкам. Невероятно.
Киргизочка довольно ухмыльнулась.
– Ну что ж, выпьем тогда за это! У тебя получился хороший рассказ. Цепляющий. Поздравляю!
Мы выпили и опять стали смотреть друг на друга. Десять секунд. Двадцать. Тридцать. Я не мог больше терпеть: хмель уже кипятил мою кровь. Меня прорвало.
– Галя, ты прекрасна. Я люблю тебя. Ты меня возбуждаешь. Ты меня возбуждаешь, как море возбуждает рыбака. Я хочу попасть в твой сексуальный невод. Хочу в твои интимные сети. Я хочу тебя. Хочу, хочу, хочу! Хочу твою шею, похожую на стебель тюльпана. Хочу твои руки, такие же прекрасные, как веточки акации. Хочу твои волосы, великолепные, как хвостик пони. Я могу придумать ещё сотни метафор про тебя и твою красоту, но знай: ты – лучшая из лучших. Я хочу только тебя. Хочу тебя полностью. Ты – богиня. Ты – моя киргизочка. Давай любить друг друга, как в лучших мировых романах. Страсть. Меня поглощает страсть к тебе!
Я подошёл к Гале, встал на колени и начал покрывать её ноги поцелуями. Сначала – ступни: на пятках была жёлтая корочка, а на пальцах – жёлтые песчинки. Я не стал их отряхивать, а просто слизал. Гале это понравилось: щекотка её возбуждала. Мои губы пошли выше. Когда они оказались у юбки, то не остановились: им помогли руки. Они откинули юбку, и мои глаза увидели белые трусики. От них приятно пахло: нос остался доволен. Руки содрали трусы, и губы впились в вагину Я поработал немного языком, после чего отнёс Галю на кровать, ещё не остывшую от Ванчоуса. Аморально? Возможно, но такова «се ля ви»: свято место пусто не бывает. Мы трахнулись с Галей, причём улётно, а на следующий день я сделал то, о чём мечтал очень давно: уволился и написал об этом рассказ. Я был счастлив в конце мая 2019-го.
Глава 7
Наступил август. Я не работал уже два месяца и потихоньку сходил с ума, особенно без коллег и поездок в метро. Я вдруг осознал, что работа в офисе – это не так уж и плохо. Пожалуй, это даже хорошо. Возможно, даже привилегия. Кому-то моё утверждение может показаться нелепым, но уж поверьте мне на слово. Хлебнув «счастливой» безработной жизни, я со всей очевидностью понял, что именно работа меня социализировала. Отказавшись от неё в пользу писательства, я фактически отказался от своего круга общения. Теперь, после того как я уволился, только мама и Галя знали о моём существовании.
С деньгами тоже начались проблемы. Их почти не осталось: жил я на пятьсот рублей в день. Выглядело это примерно так: макароны – пятьдесят рэ, кусок сыра и чипсы – по сто, пиво – двести пятьдесят. Как раз пять бутылок (дешёвый пластик я отвергал): две – днём и три – вечером. Ровно столько, чтобы с утра не было похмелья, потому что к похмельям я потерял всякую толерантность. Я боялся их пуще огня. Думаю, это и стало главным препятствием к моему алкоголизму, но всё же не помешало мне стать алкоголиком на минималках. Ну хотя бы не забулдыгой – это меня уже радовало.
Не радовал творческий процесс. Писалось мне тяжело: по рассказу в неделю, а то и в две. Темп был очень медленным, а качество – скорее, посредственным. Я-то думал: стоит мне только скинуть офисные кандалы – и всё сразу наладится. Работать я буду с утра до вечера и напишу сто рассказов подряд, но не тут-то было. Вставал я поздно, около десяти. Пил растворимый кофе и гулял до двенадцати. Потом читал книгу и только в час дня принимался за творчество. Попишу минут тридцать, встану, пройдусь. Открою пиво. Вздремну. Через час ещё пауза, но теперь дольше. В общем, больше отдыхал, чем занимался литературой. В неделю мне удавалось написать дай бог три тысячи слов. Три жалкие тысячи слов! Мало. Очень мало. Я обязан был делать столько же в день.
– Почему все твои новые рассказы такие короткие? – спросила у меня однажды Галя. – Мелочно у тебя всё как-то стало. Одно мельтешение.
Я замялся: удар был ниже пояса. По правде говоря, меня и самого уже навещали такие мысли, но я боялся… просто не мог себе признаться в том, что трачу время на лабуду, на ерундовые сюжеты, в которых нет морали – только тупое и вязкое действие. Потуга на бытописательство.
– Как у Шукшина. По две, максимум три тысячи слов, – промямлил я в своё оправдание. – Понимаешь, я сейчас экспериментирую, пытаюсь скрестить Шукшина и братьев Стругацких. То есть пытаюсь делать фьюжн: короткий рассказ с элементами философской фантастики.
– Всё понятно теперь, – ухмыльнулась киргизочка. Она терпеть не могла советских писателей.
Мои новые рассказы ей тоже не нравились. Галя, не стесняясь, утверждала, что они – хлам, вымученные и без динамики. Я и сам чувствовал, что пишу теперь некачественные тексты: натянутые, беззубые и с фальшивыми диалогами. Одним словом, второй сорт. Я пытался исправить ситуацию, но, как пел великий Андрей Миронов, рассказ не пишется, не растёт кокос. После увольнения я попал на остров невезения. Я заразился творческой импотенцией, которая прогрессировала тем больше, чем дольше я не ездил в офис. Очевидно, что отсутствие работы, то есть жизненного графика, превращало меня в развалину. Нужно было срочно укрепляться.
«Буду искать подработку», – решил я.
Именно подработку – и никак иначе. Грузчик, сторож или курьер – всё это мне подходило. Лишь бы не пятидневка. Полный рабочий график я больше не рассматривал. Мой мозг мне нужен был самому: для собственной цели – для творчества.
* * *
– Буду в восемь. Встретишь? – спросила Галя по телефону.
Она уже ехала в маршрутке от метро «Новогиреево».
– Конечно!
Я быстро оделся и побежал на остановку «Улица Победы».
Два-три раза в неделю Галя приезжала ко мне в Реутов после работы. Трудилась она в транснациональной компании, поэтому деньги у неё водились. Киргизочка всегда привозила с собой разные вкусняшки: дорогое вино, вяленые маслины или, скажем, твёрдый сыр – чаще всё сразу. Мы ели, пили, смотрели «ютуб» и потом трахались: обычно два раза подряд. Остыв после секса, мы опять садились за стол и продолжали банкет, обсуждая последние новости.
Наговорившись о них вдоволь, мы переходили к десерту. Я показывал Гале то, что написал с нашей последней встречи. Киргизочка обязательно начинала критиковать, буквально разносила меня в пух и прах. Но, успокоившись, обязательно предлагала конструктив: где и что нужно исправить. Я со всем соглашался и перелопачивал текст. Становилось не всегда лучше, но зато Гале было приятно. Я изо всех сил старался делать её сопричастной к своему творчеству. Это был мой подарок ей, потому что никаких других подарков у меня для неё не было. Это был даже не подарок, а бесценный дар. Это была наша с ней главная скрепа. И я с тревогой наблюдал, как она ржавеет, стремительно истощаясь.
– Ваня пошёл на сделку со следствием, – сказала Галя, снимая кроссовки. Она приехала ко мне с пакетом еды. – Адвокат уверен, что Ваня получит только десять лет. Может, чуть больше.
– Ужас какой! – я покачал головой. – Десять лет жизни. Почти бесконечность.
Пауза.
– Кстати, в «Сколопендру» требуется бармен, – киргизочка надела тапки. – Полтинник обещают на руки.
– Неплохо. Прикину. Подумаю, – равнодушно ответил я и, подхватив пакет, понёс его на кухню.
Моя реакция не понравилась Гале. Она остановилась в дверях и провела пальцем по пыльной микроволновке.
– Давно не убирался, – не то спросила она, не то сказала утвердительно. В её голосе прозвучал целый букет ноток: досада, насмешка, укор и даже гадливость.
– Не было времени, – ответил я и сам же рассмеялся.
– Понятно. Я так и думала. – Галя дунула на палец, будто это был не палец, а дымящейся ствол револьвера.
Киргизочка ополоснула руки и села на диван, закинув нога на ногу. Выглядела она просто сумасшедшим образом: в коротких шортиках и жёлтом топе.
– Будешь вино? – спросил я, доставая штопор. – Ты сегодня безумно красивая! Просто слов нет. Все метафоры меркнут.
– Буду, – ответила Галя, пропустив мой комплимент мимо ушей.
Она и сама всё это прекрасно знала, но знала она и другое: я способен на многое. Если бы не мои способности, то зачем, для чего я тогда нужен киргизочке? Чем я ей так приглянулся? В отличие от Маши, Галя не была тщеславна.
Я был уверен, что привлекаю Галю не чем-то абстрактным в будущем, а именно своим актуальным талантом. Да, последние месяцы выдались для меня непростыми, просто провальными. Это правда. Но! Но, даже несмотря на это и всю мою тогдашнюю социальную ничтожность, в духовном плане я, очевидно, превосходил Галю. Это бесило её, но и жёстко цепляло: крючками были мои рассказы. Я держал на них киргизочку, как сказочную щуку, не давая ей уплыть. Но мне хотелось большего. Мне хотелось поддеть её и втащить к себе в лодку. Галя же сопротивлялась, натягивая между нами леску: то ли оттого что крючки поизносились, то ли из-за моего образа жизни или из вредности, а может, из-за всего сразу… Разве поймёшь женскую логику?
* * *
– Переезжай ко мне. Будем вместе убираться в квартире, – предложил я, закручивая штопор в бутылку. – Ты будешь мне готовить еду и заваривать чай, а я буду лучше и больше писать. Честное слово!
– Нет уж, спасибо! У тебя тут для двоих мало места, – ответила Галя.
– Неправда. – Я улыбнулся и разлил вино по бокалам. – Во-первых, мы будем одним целым. А во-вторых, у меня шикарные жилищные условия. Так называемая евродвушка. Сорок один метр с балконом. Разве мало? Ну, предположим, даже если мало, то, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Поговорки никогда не врут.
Галя кисло улыбнулась. Она не любила поговорок и не верила им. Ей нравился Бунин: его породистость, интеллигентность и душевная холодность. Киргизочка считала Ивана Алексеевича глубоким автором с безукоризненным стилем. Я – мягко говоря, нет. Из-за этого мы, кстати, и поругались с Галей единственный раз. Так сказать, на литературной почве.
А начиналось всё невинно. Субботним вечером мы решали, что посмотреть перед сном. Галя предложила фильм «Солнечный удар», который снял Никита Михалков по произведениям Бунина. Я фыркнул, заявив, что первый – ещё норм, а вот второй – это полное днище: одно пижонство и словоблудие. К тому же он был за белых, но я-то – красный. Киргизочка что-то мне резко ответила. Слово за слово, началась перепалка. Крики. Взаимные обвинения. Мат. Минут через десять мы успокоились, и я согласился на «Солнечный удар». Фильм мне понравился, а вот Бунин стал ещё неприятней. У меня появилось к нему предубеждение. Помню, прочитав его дневник под названием «Окаянные дни», я подумал: «Если это не сборник анекдотов, а, видимо, это не так, то, значит, это именно то, что сейчас называют “либераху порвало” – идеальный случай».
