Стэн Голем "«Везучий, подонок!..». Роман-квест"

Разумеется, главный бухгалтер Нина, как жена Цезаря, оставалась вне подозрений и подработок. Постоим у дверей. Нет, кажется, риэлтор всё-таки захрапел. Надо же, про Дока даже не вспомнил, а там любопытнейший был камуфлет! Субботин в пору знакомства с Доктором едва ступил на тропу войны за интересы в недвижимости. Подыскивал клиентов побогаче, намучавшись с беднотой и цепочками жилищных разменов. Однажды растущему гению сосватали перспективного, весьма преуспевающего хирурга. Кудесник пилы и скальпеля давно мечтал открыть в Городе собственный клинический центр. Ознакомившись с ситуацией и подписав довольно щедрый договор, Субботин от избытка рвения встал даже не на задние лапы, а сразу на хвост. Нищета ведёт к нищете, достаток любит усердие и проворство.

Ситуация, как ни парадоксально, весьма осложнялась тем, что доктор сам выбрал себе вариант. Это как конфетка в огромной стеклянной вазе: вкусна не потому, что вкусна, а потому, что сам её выбирал! С окончанием капитального ремонта в одном из особняков, расположенных на берегу живописнейшего городского канала, поступил в продажу трёхсотметровый бельэтаж с огромными витринами на воду. Цена была, как водится, задрана, но собственник вовремя подсунул рассрочку. На льготных условиях, всего-то восемь процентов годовых… ха-ха. У нас инфляция в два раза выше. Субботин выслушал заказчика со вниманием, провёл компьютерный поиск и предложил-таки свои варианты. Однако Доктор, в миру – Нетцигер Борис Янович, сын прибалтийских дойчей, опьянённый интуицией и нежданными перспективами, продолжал навязывать собственный вариант. Мало кто задумывается о том, что сыр, дешёвый только в мышеловке, может оказаться губительным.

Повинуясь воле заказчика, но крайне недовольный собой, Субботин составил предварительный договор, собрал документы, провёл экспертизу проекта. Тем временем Доктор, весьма довольный собственным поиском, определился с датой проведения нотариата и даже позаботился о банкете. «Как хочется порой, когда всё есть, ещё и выглядеть неотразимым, – с горечью думал Субботин, предвкушая неладное. – Медсёстры тащатся от хирургов, хирурги от медсестёр… а санитарки тащат утки на вынос!». Как пелось в старом мультфильме, предчувствия его не обманули. Хозяин лакомых апартаментов при ближайшем рассмотрении оказался абсолютно левой фигурой с поддельными документами. Реальных, но хорошо законспирированных владельцев недвижимости оказалось двое. Один из них прочно сидел в тюрьме. Другой, так же прочно, досиживал в дурке. Что мешало Доку покопаться в архивах? Выходило, что сделку признают ничтожной, а покупателя лишат права собственности на только что приобретенные квадратные метры… картина Репина «Достали»! Деньги пройдохи-медика кристально честными тоже не назовёшь, но сделка есть сделка. Не надо забывать, на чьей ты стороне. В дебрях негоциации других ориентиров нет. И лучше туда не лезть.

Корреспонденты местных изданий, привлечённые свежим скандалом, вознамерились дать статью, но громить уже было некого. Незадачливый продавец, по слухам, уехал на Корсику, хотя Субботин полагал, что проследовал гнусный змий после короткого напутствия не далее, чем в Агалатово, в один из земных – точнее, подземных – приютов для душ корыстных, лукавых и невезучих. Зато риэлтор после огласки собственного триумфа стал популярным среди городских толстосумов. Сам Доктор, к чести его, признал в Субботине толкового бизнесмена и, видимо, счёл нужным подружиться. Идею с покупкой хирург забросил: по совету Вильки Нетцигер вошёл в число сопредседателей одной из некоммерческих ассоциаций собственников жилья с широко заявленным профилем деятельности.

Подобный шаг избавил Доктора, как он и мечтал, от придирок руководства, от громоздкой бухгалтерии и пристального внимания власть имущих – но главное, дал возможность застолбить и освоить громадный кус общей площади. Сумма комиссионных, вырученных Субботиным, оказалась настолько значительной, что и он смог открыть своё дело, ставшее со временем уже известным нам агентством «Антигуа». Почему Антигуа? По алфавиту. Обзванивать начинают по списку, а список ведётся по алфавиту. Но и звучало, в целом, неплохо. Навевало что-то тропическое.

Субботин отверг все попытки Доктора привлечь везунчика-риэлтора в число своих прихлебателей. Поэтому они остались… ну, не друзьями (какую дружбу комар предложит слону?), но крепкими деловыми партнерами. И вот вам здрасьте, пришло по почте грязное бельё… я что вам, прачечная, не просыпаясь, яростно протелеграфировал Субботин. Под боком завозились, риэлтор вздрогнул, но тут же услышал мурлыканье. К нему под бок забрался Общий Кот. Он как-то изначально облюбовал себе кухню для бодрствования и комнату Вильки для отдыха.

Я про Кота ещё расскажу. Чаще всего огромный зверь ложился на сильно продранный коврик с оленями и пристально глазел в нутро камина, словно ожидая, что в нём вот-вот появятся дрова, затлеет дымок и в комнату потянет теплом. Камин и вправду был необычен. Игривый восточный орнамент украшал чётко подогнанные, термоустойчивые бело-зелёно-оранжевые изразцы. Вся металлическая рухлядь – дверцы, заслонки, защитный лист на полу – выглядела так, словно выставлена на продажу.

Субботин, вселившись в подаренную Доктором комнату (да-да, такие презенты случаются!), ожидал, что у столь изысканного камина непременно должна быть легенда. И впрямь, таковая нашлась. Забавный век, загадочные судьбы. Перед войной, рассказывала Милица, жил в субботинской комнате учёный- экономист Эфраим Сколарж – цыганисто смуглый, сухой, высокий, с серьгою в ухе и карими глазами навыкате, как у барана, готового драться за будущую невесту. Как все воспитанные люди, читал Сколарж университетский курс политэкономии чернооким девам и стройным юношам с восточного факультета, имевшим внешность столь выразительную, что посади их на лошадь – готовые басмачи. Вёл семинар, как говорили, изумительный по красоте изложения, печатал спорные статьи в иностранных журналах и даже выезжал на международные конференции. Цитируя современников: Эфраим всегда найдёт, что сказать!

Надо признаться, подмигивала Милица, учёный ни в чём себе не отказывал. Не то, что нынешнее племя… богатыри Невы, громогласно соглашался Субботин. Старушка недоумённо смолкала, однако история не стояла на месте и упорно ждала продолжения. Казалось бы, благоденствуй! Раскладывай по полочкам теорию прибавочной стоимости… куда там. Беспокойный потомок езида и литовской княжны всерьёз разрабатывал теорию надклассового общества. Люди, проповедовал за чаем Эфраим, распугивая широкими жестами стайки кухонных тараканов, должны жить в раю, построенном своими руками. Противоборство классов – это борьба экономических интересов, в которой царит пустота. Чем кончилось?

Вокруг учёного сформировалась фракция левых эсеров! Субботин захохотал, но Милица оскорбилась, даже замахала руками. Понятно, что подобное безобразие не могло длиться сколько угодно. В ночь перед арестом Сколарж, предупреждённый одним из бывших учеников, до рассвета топил камин черновиками, страницами рефератами и протоколами собраний ячейки. Затем, переодевшись в чернорабочего и став похожим на ассирийца, чистильщика обуви, он попытался бежать, однако был схвачен неподалёку от финской границы и «угнан за Можай». Хотя, раздумчиво добавила старушка, может быть, и не выслан, а расстрелян, как польский шпион. У нас через одного тут были шпионы! Камин с тех пор и не топили, а дымоход забили сажей и мусором. Вернувшись в комнату, риэлтор не спеша провёл рукой по изразцам с растительным орнаментом, ощутив чужое биение пульса. Вот Общий Кот, тот не казался чужим. В дверь комнаты Субботина постучали, но это были свои, кот даже не шелохнулся. Пришлось шелохнуться Субботину.

– Вилечка, не спите ли часом? Попробуйте свежего пирожка! – зазывно окликнула Милица. Старушке невмоготу было пить чай в одиночестве.

– Боже, какими мы были наивными, – прохрипел Субботин, – ни перед чем не могли устоять. Вышло тускло, в манере захолустного тенора, но дива восторженно хмыкнула и умчалась. Субботин тщательно облачился в новую пару белья, сменил носки и сорочку. Умылся, оставив брызг больше, чем вылил воды на себя. По коридору бродил Общий Кот, стараясь оставлять на мокром полу как можно больше следов. Не иначе, готовился к вернисажу дворовых самцов. Кота, молодого и чёрного, как антрацит, с аристократическим белым галстуком и столь же белыми кончиками лап, принесли какие-то мимолётные дети. Вышло случайно, и хорошенько наигравшись, пушистую мелочь, как водится, забыли забрать. Рос Общий Кот отверженным, как Жан Вальжан, игнорируя человеческую потребность в общении. В зрелом возрасте сделался он ещё и безнравственным. Жилище Общего Кота (известно, что именно кошки предоставляют людям возможность жить рядом, хорошо кормить их и ублажать) посетил однажды с упрёками эротического характера хозяин белобрысой левретки, рыжий, лысоватый и вредный – как пить дать, будущий управдом, веселился Субботин. Напрасно убеждал Михеев, что котопёс – это призрак телеэфира, животное из будущего. Левретку признали пострадавшей и оплатили ей визит к ветеринару. Кот равнодушно глянул на неё с подоконника в кухне, зевнул притворно и отвернулся. В общем, вёл себя вполне по-мужски.

Впрочем, рамки приличия негодник всё-таки признавал. Например, не ел с соседями из общей кастрюли. Гигиена, знаете ли, великая сила. Не гадил Кот и в общие тапки. На большую дорогу жизни, как известно, по малой нужде не ходят. После серьёзных распрей и прений Кот смирился с отхожим местом, сооружённым Михеичем из старого противня и книжного переплёта, засыпанным янтарным песочком, похищенным тем же автором в ящике под пожарным щитом. Кота с неделю дразнили Огнетушителем, но он лишь презрительно фыркал. Потакая неумолимым соблазнам, Общий Кот воровал нарезку по графе товароведа «мясные/рыбные деликатесы, салаты и холодные закуски», но рыбу целиком, сардельки, мясо и колбасу не утаскивал. Забудешься, наваляют, подсказывал кошачий инстинкт. От диетического корма из магазина аристократ помойки с презрением отворачивался. Соседи повздыхали, скрывая нежданную радость, и на прочие причуды Общего Кота махнули рукой: пусть живёт.

На десерт бродяга-кот благорасположен был слопать порцию свежего творога со сметаной. А осетрину второй свежести, граждане, говорил Общий Кот, выразительно покручивая хвостом, верните товароведам! Между прочим, я бы повесил этот лозунг прямо на кассе, думал Субботин. Манную кашу на молоке Общий Кот признавал лишь изредка, как некий компромисс с житейскими тяготами, но в строгом исполнении, без комочков. Однажды Милица прозевала убавить газ под ковшиком с манкой, зависнув на телефоне, и каша чуточку пригорела. Старушка была подвергнута кошачьему остракизму – он так смотрел на меня! Я до сих пор жёстко фраппирована, всхлипывала старушка. На полном серьёзе певица уверяла соседей, что Кот шипел и ругался матом, плевал комочками каши и клялся, что он при ней на кухню ни ногой. Михеев верил, Субботин только посмеивался: болтай, кошара, что хочешь – куда деваться с подводной лодки? Когда Общий Кот оставался без надзора, мог поиграть лениво с растрёпанным рыжим бантом, забытым внучкой одной из подружек оперной дивы. В момент кошачьей игры старушки, толкаясь локтями, толпились за дверью на кухню, хихикали в кулачок и подглядывали, как гимназистки в банкетный зал. В период отопления Кот грелся на подоконнике. Игнорируя возгласы типа «невозможно кухню проветрить!», он провожал городских прохожих задумчивым взглядом лодыря. Шерсть у Кота была расцветки «безумный калейдоскоп». Шалава мамочка, дружище. Родила вас в лужу с разноцветными чернилами, язвил несносный Михеев. Не шалава, а мать всех грехов, вступала в дискуссию Милица Львовна. Субботин соглашался с обоими: почему бы, собственно, шалаве не стать матерью всех грехов? Припоминаете, как очень скорбная по части социальной ответственности девушка Мария из Магдалы стала христианской святой? Что, безнравственно смотрится? Пусть тот, кто сам без греха, начистит мне кастрюлю картошки, резюмировал Вилька, лишая соседей дискуссионной инициативы. Общий Кот, как и положено венценосной особе, имел в квартире целых три прозвища. Милица звала его Обормотом, это было весьма близко к тексту. Субботин призывал Бартоломью: кот жмурил рыжие веки, но шёл на зов – похоже, из любопытства. Михеев кликал котика Мамыкой. Общий Кот, накормленный и обласканный, любил поплакаться в жилетку Михеичу, начиная монолог решительным «мам-мы». Егорыч уверял, что Мамыка, тёртый калач, в часы раздумий выкрикивал: «Хам-мы!» и виртуозно матерился, подобно маляру, случайно опрокинувшему на себя ведёрко с белилами. Субботин задумался… и даже хрипло мяукнул.

– Что это вы? Ешьте, ешьте! Пирожки с капустой, на сливочном масле, – приговаривала Милица Львовна. – Печь некогда, Виля, а домашнего хочется.

– Очень хочется! – вздохнул Субботин. – По полустанкам пропала молодость моя. Я вот сегодня хачапури еле умял…

И осёкся под угрюмым кошачьим взглядом. Совсем обедать разучились, сказал выразительный взгляд. Любую гадость сожрёте без зазрения совести, лишь бы ни с кем не делиться.

– Милица Львовна, простите великодушно, – озвучил Вилька немую просьбу, поступившую от представителя животного мира. – Не найдётся ли кусочка колбаски? Лучше варёной. Без жира. Кот одобрительно кивнул – хороший выбор! – и выжидающе уставился на старушку. Оперная дива на секунду задумалась, потом улыбнулась:

– Сейчас посмотрю. Как не быть… несу!

Обед удался. Соседи по коммуналке сообща отпраздновали приход нового дня. Блаженно улыбаясь, Милица раскуривала чёрную пахитоску. Вилька давно не курил и уж тем более не позволял никому из гостей. Было и без этого неуютно. Коммуналки, как известно, бывают двух типов: плохие либо очень плохие. Здешняя была до изжоги скверной, держась на природном оптимизме её обитателей. В пространстве пахло мочой, войной с тараканами и неизменным вчерашним супом, пролитым на плиту. Меблировка субботинской комнаты, вымощенной классическим дубовым паркетом, выполнена была незатейливо, в стиле военного коммунизма:

– красивый камин в углу, о нём мы уже рассказывали, два разномастных стула, давно не модный стол-книжка, плоский телевизор, висевший на стенке с облупленными обоями, плюс исцарапанный котом книжный шкаф из карельской берёзы, вызывавший в памяти, по странной аналогии, трагические судьбы русской интеллигенции;

– прикроватная тумбочка, поверхность которой завалена сточенными карандашами, пустыми шариковыми ручками, механическим будильником, звонившим порой некстати, подвирающим калькулятором, старыми кроссвордами, разрозненными записями и парочкой растрёпанных детективов в мягких обложках;

– мягчайшая софа без спинок, старое кожаное кресло коньячного цвета в стиле «липовый чиппендейл», брошенное при переезде и ставшее лёгкой добычей.

– книжный шкаф из карельской берёзы, изодранный Общим Котом – вероятно, из ненависти к чтению – служил заодно сервантом, храня бокалы и безделушки. Но вот чего не знали соседи, да и никто другой: в нижней полке шкафа был оборудован тайник, где хранились скромные накопления, важные документы, а также Лялькин злополучный компьютер. Вздохнув, Субботин выключил ноутбук и вновь убрал его со стола. Пора было возвращаться в офис.

Глава 4-я. Вылазка

Среда, 23 марта 2008 г., 14.40.

Ни новостей, ни предчувствий. Вновь обретя душевное спокойствие, риэлтор собирался уйти на службу, когда из соседней комнаты донёсся стук молотка.

– Михеич! – воззвал Субботин. – Ты дома? Чего не на смене?

– Почти уехал, – ответил голос за стенкой.

– Зайди сегодня на ужин. У меня от поездки заначка осталась. Будем пить хорошую водку. И закусывать её блинами с икрой. Вот, кстати: есть у тебя икра? Возьми с собой… тогда ты сможешь зайти без стука. Даже без сопровождающей!

– Икры, как дерьма за баней. Кабачковой, правда. Со знаками качества и количества. Хорош трепаться, Билли, я на тропе войны.

– Мемуары опять строчишь? Броня крепка, а башня вся помята?

– Лампу чиню. Абажур надо сменить, – отозвался Михеев.

– Машина на ходу? Тормоза не клинит? – не унимался Вилька, хлопая себя по карманам. Нет, всё же ключики придётся заказывать. Ах, дьяволы… вот они! На буфете. Не иначе, сами пришли… тут из-за стенки донёсся скупой ответ:

– Всё в ажуре, в абажуре… вот только сменщик подводит.

– Какие проблемы?! Нашли на него ремзону!

– Кого ты учишь? Пошёл ты… знаешь, куда?

– Знаю-знаю. Уже иду.

Субботин ожидал прихода стажёра не раньше пяти, но тот себя пригласил к половине третьего. Презрев условности, Геннадий Рогачёв до приезда будущего шефа вовсю обживался в агентстве «Антигуа». Нагрянув внезапно, как коршун в курятник, Гена, опытный столичный сердцеед, моментально завладел вниманием обитательниц субботинского сераля. Нина, Марина и Катя, разновозрастные, но обаятельные, тормошили юношу, наперебой расспрашивали и хохотали. Он озирался по сторонам и хмыкал, знакомясь с настенной россыпью, типа: «Хочешь умереть молодым? Спроси, хочу ли я похудеть!», «Не говори мне, чем заняться, и не услышишь, куда пойти!». Устав от общения, Рогачёв попросил глоток кофе. Ему принесли огромную чашку, украшенную затейливым вензелем: «Я тоже работаю в этом цирке».

Стажёр, прочитав по кругу, не выдержал и откровенно расхохотался. Генка Рогачёв был невысок, но хорош собой, как певец Губин, имел открытое лицо и широкий лоб с белокурой прядью, как поэт Есенин. Миндалевидные карие глазки, словно взятые у девушки напрокат, не портили ни приплюснутый нос, ни широкий рот с мелкими и крепкими зубками, которые, казалось, не столько сопровождали улыбку, сколько предупреждали: нам пальца в рот не клади! Внезапно беседа смолкла, в дверях появилась Даша, приёмная дочь Субботина.

– Вы кто, санитарный врач? Чего притихли? – недоуменно спросил стажёр.

– А вы у нас кто, массовик-затейник? Ржёте так, что на лестнице пыль столбом, – сказала Даша. – Субботин здесь? Телефон постоянно занят.

– Присядь, ребёнок! И не рыпайся. Султан скоро явится, – сказала Катя, тряхнув изящно заготовленными дредами, и громко захохотала, закидывая голову. Катя была симпатичной толстушкой лет тридцати, деловой и сметливой. Прикрыв глаза, миниатюрная Марина, накрашенная и броская, насмешливо хмыкнула, и только главбух, которого все в агентстве «Антигуа», от Вильки до уборщицы, звали Нинулей, и глазом не повела. Подойдя к Даше, Нинуля дружески обняла её в знак приветствия.

Застенчивому по натуре главбуху нелегко было выражать эмоции, как человеку, привыкшему к сдержанной манере общения. К моменту нашего повествования Нине было около сорока. Субботин весьма ценил свой маленький коллектив, где все дополняли друг друга, и прозвище «гарем», брошенное кем-то из посторонних, прочно прилипло к маленькому коллективу «Антигуа». Но Нину Вилька выделял особо, профессиональный главбух – это сердце и кровь предприятия. В застенчивой Нине легко уживались отзывчивость, жёсткость к несправедливости и готовность к инициативе, что, если подумать, не столь уж разные вещи. Она умела ловко накрыть на стол, мгновенно поднять отчёты и разобраться с налоговой инспекцией. Простое, милое лицо; неяркий, точно рассчитанный макияж; дорогое и опрятное платье – такой была Нина-главбух.

– Бабушка у нас умерла, – погрустнела Даша. – Отец должен был вернуться, но я его найти не могу. И телефон в коммуналке занят… что у них, Дом Советов? Надо будет полы помыть, сейчас папина очередь, а он не умеет. Он в чём-то очень безрукий. Милица папу обожает, но после каждой уборки взгреть может по-царски, как царь Иван Грозный Андрея Курбского. Не отвлекайтесь, это я так. Не отошла ещё от древней Руси. Порадуйте чем-нибудь. Хотя бы этой вот… говорящей обновкой (Даша качнула гладко причёсанной русой головкой в сторону Рогачёва). Может быть, на что-то сгодится?

– Могу сварить солянку с грибами, – предложил Рогачёв. – Салат с авокадо сделать, натереть морковку с чесноком. Способен выразить себя в танце. Меня два года учили.

– Морковка-то за два года смогла отрасти? – спросила Марина. Добродушная и язвительная, проницательная, но внешне наивная, она единственная в «гареме» успела к двадцати семи годам выйти замуж и развестись. – Натирать ничего не советую. У нас тут натирщиком особо не разгуляешься. Ни натирщиком, ни натурщиком.

– На натуру пока не жаловались. Да и салат половозрелый, глотается с пол-оборота, – в тон ей ответил Рогачёв.

– Хватит вам языком молоть. Приедет шеф, покажет половозрелость. Кому морковку натрёт, кому и пистон пропишет, – вздохнула Нина.

– У меня к пистонам иммунитет, – сказала Катя, – с утра на телефоне сижу, как проклятая! Назначена любимой женой. Вот пусть Марина за всё ответит! Вчера две заявки от клиентов профукала.

– И ничего не профукала! – оскорбилась Марина. – Старушка номером ошиблась, зятя попросила найти. Мне бы кто… Михеев, правда, звал на свидание. Вот думаю теперь, что надеть.

– Надень ему ручные браслеты, – посоветовала Катюша. – Остальное не подойдёт. Настоящий таксист на ощупь всё должен пробовать.

– Ты-то откуда знаешь?!

– А ну, прикрыли птичий базар! – негромко, но отчётливо сказала Нина, и все притихли. Даже птицы за окнами, во дворе и на ветке.

– И у меня иммунитет, – признался Генка. – В том смысле, что новичка не накажут, а там… Бог любит пехоту! Даша, Даша, не будьте столь мрачной. Бабушку жаль, это да. Вот у меня её сроду не было. Старики умирают, а то молодые бы не рождались.

– Умора, Капитан Очевидность! Похоже, ты сработан вручную, – прыснула Катя. – Молодые умирают иной раз раньше, чем старики. Вот у меня в Кургане…

– Делом займитесь, кому сказала! – оборвала Нина. – Звонок для учителя. Перерыв не резиновый, денег никому не прибавит. Говорю как главный экономист. Брысь по углам!

Кивнув обитательницам гарема, Даша вышла в соседнюю комнату и позвонила в аптеку. Ей требовалось успокоительное, сердце всю ночь болело. История Даши – отдельная драма, но об этом чуть позже. Когда сбиваешься с ритма, трудно вернуться даже к тарелке супа. Услышанной резкостью стажёр был несколько ошарашен, но виду не подавал. Он встал и вышел следом за девушкой:

– Здравствуйте, Даша. Позвольте представиться…

– Тут вам не парад-алле, можно без презентаций. Вы новичок? Рогачёв, кажется. Отец только что звонил, скоро приедет. Ему и кланяйся. Он любит субординацию.

– Да полно, Дашенька! Гена – новый стажёр, – зайдя следом, Нина принялась рыться на полках с папками. Она ещё не свыклась с новой должностью, словосочетание «главный экономист» казалось ей чем-то навязанным. Штат бухгалтерии по-прежнему состоял из одного человека, но статус-то всё же вырос!

– Старайтесь, Гена. Работайте с ветерком, но не в голове, – вздохнула Даша. – У шефа нет монополии на юмор, зато есть дубинка для болтунов. У нас традиция: работай вволю и помни о дисциплине. Не принесёшь червячков, из гнезда кукушонком вылетишь.

Рогачёв испуганно сглотнул. Манера изъясняться у милой и хрупкой Даши – такой, казалось бы, с виду Машеньки из сказки «Морозко» – приводила в полный раздрай. Придвинув стул к Катиному столу, он примостился с торцевой стороны и вытащил свой блокнот. Что-то ещё нашлось в громадной кожаной сумке, напоминающей по форме полевую, военного образца… пошарив, Генка извлёк, помял и повертел в руках синюю папку. Ах, да – это велено передать.

В офисе было тихо. Полонянки гарема смолкли и вернулись к работе. Даша тихо заговорила с Ниной, и они вместе вышли из кабинета. Осмотревшись, Генка от скуки пощёлкал блестящим «паркером» с вечным пером. Вернулся в диспетчерскую, покосился на Катю – не отвлекаясь от монитора, она недоумённо приподняла чётко очерченные острые бровки и отвернулась. Примирившись с надменностью, Рогачёв раскрыл привезённую папку и стал просматривать страницу за страницей. Глаза у него расширились. Фигня какая-то… да этого просто не может быть!

– Скажите, где я могу позвонить? Совсем забыл! Надо маму с новосельем поздравить, – обратился к Нине стажёр, угадав в ней «старшую по тарелочкам». Вдобавок юноша полагал, что щепетильная Нина не станет его подслушивать – ни за какие коврижки. А позвонить было крайне важно:

– Алло! Алё, дядя Юра! Какой ещё «новобранец»?! Удивляюсь я! Вот на хрена ты отправил синюю папку Субботину, а не запер поглубже в сейф? – прорычал Гена, едва заслышав в трубке голос своего дяди Дасика. – Здесь можно кое-что отыграть! Секреты добавок, это не фунт изюма. Да по сравнению с этим… любые игры с коммерцией – детские шалости! Нет, долго здесь не пробуду. Я разработчик систем компьютерной безопасности, если ты не забыл! Здесь всё похоже на китайскую грамоту.

– Да тише ты! Не плюйся в трубку, человеческий детёныш, – услышал в ответ Рогачёв. – Отдай ему папку. Сейчас это канистра с каплей воды на дне. Уверен, Бароша не устоит, досыплет тему свежими идеями. Клиент на грани открытия! Откуда знаю? Почувствовал нижним бюстом! И это открытие, Геночка, должно обеспечить спокойную старость трех поколений нашей большой семьи. Как «Кока-Кола»! Как автомат Калашникова! Выгреби из шефа всё, что сумеешь. Комнатёнку его обшарь, ключики не проблема. Записи, почту, флешки… чему-то ведь вас учили? Не сможешь проникнуть, придумай повод в гости зайти. Угости Субботина клофелином… передоз устроишь, спишем на боевые потери.

Пейзаж заиграл свежими гранями. Вернувшись в комнату менеджеров, Генка вытер вспотевший лоб. Уже внимательней перелистал тетрадную россыпь таблиц, отчётов и графиков. Нашёл летучие пометки Субботина. Глаза стажёра заискрились, лицо покраснело от возбуждения. Казалось, Гена, похожий в эти минуты на эстрадного певца Губина, готовится к премьере песни. Закрыв тетрадь, сложив отчёты в стопочку, Рогачёв осознал: это же бомба! Достаточно было прочесть несколько фраз в докладной записке из папки с грифом «Строго секретно. Для служебного пользования», как становилось вполне очевидным: на кону проблема государственной важности. Если не планетарной. Молодёжь весьма неохотно суёт нос в чужие дела. Простая предосторожность. Но и таким затворникам, как Рогачёв, далёким от житейских реалий, была доступна фраза про дураков и дороги. Дураков у нас лечат, хотя и попусту, а вот дороги… донёсся неясный шум. Меня же могут застать врасплох, встрепенулся Генка. Стажёр стянул на папке верёвочные завязки, затем, оглядевшись по сторонам, сунул её за батарею центрального отопления. Навру, что дома забыл. А там… будет видно.

Быстрота принятия решений способна изменить ход событий. Профукал на старте, можешь всего лишиться. А он, Рогачёв, на старте. Стажёр лихорадочно размышлял, ожидая и боясь, что Субботин вот-вот появится, а плана для внедрения нет. Миллионы в валюте! Такое мимо рта не пропустишь. Патент не смогу продать, водопадом летели мысли, пресс-службам секрет открою. Как быть с Юрасиком? Да никак. Сам внедрил, сам пускай и расхлёбывает. «Иной раз посторонний ближе, чем ближний родственник-дурак, – уговаривал себя юный стажёр, заглушая упрёки совести. – Людей сближают дороги, которые мы выбираем. Разлучают случайности, досадные мелочи и отсутствие взаимности. Мир переменчив, он устроен так, чтобы не возгордились нищие духом, не слишком уверовали в себя… на что надеяться тварям божьим? В потёмках бредущим к пропасти… на себя?! Да ладно, какого хрена?!» Шум в комнате нарастал. Ещё мгновение, и тишина была в клочья растерзана.

Дверь зала для совещаний, облепленная лоскутами памятных записей, распахнулась, грохнула ручкой в стену, и в комнату ворвались трое мужчин, смуглую внешность которых никто в дальнейшем не смог припомнить. Китайцы, они ведь тоже все на одно лицо… а кавказцы? Пришельцы в синих комбинезонах и чёрных масках, размалёванных белым оскалом, вели себя резковато, но сдержанно.

Не встретив отпора, пришельцы воинственно рыкнули, подобно неандертальцам, поймавшим кроманьонцев, и замерли, помахивая дубинками, кастетами и цепями. Марина и Катя, придя в себя, разноголосо взвизгнули и затихли. Нина, пятясь, выбралась за дверь, и только Даша, забыв обо всём, смотрела на Рогачёва. Признаться, было на что взглянуть. Стажёр, как снежная лавина, от внешнего шума очнулся и ожил.

Зарычав, он прянул из-за стола, как барс, пнул стул ногой и встал в боевую стойку. Троица, переглянувшись, шажками взяла Рогачёва в клещи. Первому из гостей Генка провёл подсечку, которой наверняка поаплодировал бы тренер-самбист. Второй успел схлопотать локтевой удар в челюсть, но третий отменно врезал стажёру чем-то увесистым, дубинкой или кастетом. Глаза юноши закатились, он покачнулся и рухнул на пол. Стажёра подняли, бесцеремонно вырвали сумку из рук и потащили к дверям.

– На кой вам чёрт Рогачёв?! Он же первый день в офисе! Оставьте человека в покое! – кричала Даша. Лицо её побелело, на лбу и в подглазьях проступили красные пятна

Кто ожидал бы встретить сопротивление в столь хрупком создании? Но храбрость здесь ничего не решала. Женщины в план захвата, похоже, не были включены. Сбежав по офисной лестнице с узкими, казённого цвета перилами, интервенты втолкнули пленника в огромный джип, напоминавший опрокинутый набок мебельный шифоньер, запрыгнули сами и резко рванули с места. В тенистом переулке, заросшем акациями, жасмином и шиповником, пыль улеглась и всё стихло.

– И Даша туда же влезла?! Какого лешего?! Вернут вам Генку, не плачьте… скажите, какое золото партии! Он с нами не при делах. Любых «не при делах»! Кто они? Кто бы ни был! Ещё появятся, я им ад на земле устрою! – орал Субботин, крутясь на каблуках и даже не пытаясь себя обуздывать. – Папку искать не стоит, сам управлюсь. Ищите денег в общую кассу! И мамочек не тревожьте. Зовите охрану… кодовое слово «Бамбино». Позвоните в участок, попросите к телефону майора Нечаева. Доложите о происшествии. Никому из офиса не выходить! Пить кофе с булочкой, в форточки не выглядывать, на помощь не звать и с глупостями к прохожим не приставать. Все по местам!

Глава 5-я. Тускнеющий взгляд на вещи

Среда, 23 марта 2008 г., 18.40.

Он уже знал, как поступит. Отправит за Генкой Миху и Ваху, хватит им прохлаждаться. Затем увидится с Доктором: скинет письмо на флешку, копию в сейф, и досконально так побеседует. От ментов толку не будет. Вместо розыска начнут копаться в бумагах. Охрана пусть поскачет, бандиты почешутся. «Идиотская ситуация. Ну, взяли бы меня в подворотне, на кой им сдался стажёр? – терзал себя вопросами Вилька. – Ключи, письмо и папка Юрасика… навязали, затем украли стажёра – и что это, звенья одной цепи? В один день свалилось, за неделю не разгребёшь». Всю прожитую часть миллениума независимый риэлтор Субботин работал не столько для денег, сколько на репутацию, и кое-чего достиг. Пора и репутации немножко потрудиться!

В офисе воцарилось унылое отчаяние, словно в раздевалке футболистов, упустивших выход в финал. Девочки, шурша между собой, без дела мыкались по углам. Сидевшая с прямой спиной строгая Даша, подняв глаза, спросила почти беззвучно:

– Папа, зачем горцы взяли Рогалика?

– Кого?! – изумился Субботин. Он был взъерошен, бледен и зол.

– Генку. Ты что, был кому-то должен?

– Всем, кому я должен, прощаю… расскажи-ка лучше, как съездила?

– Курган-Тюбе – тоскливое место. Но покопаться там стоило.

– Тюбетейку Тамерлана хочу. Привезла?

– В киоске купила, сейчас отдам.

«Неинтересно с тобой, ребёнок. Все закидоны мои пропускаешь мимо ушей, словно закладки в книжке», – подумал Субботин, немного, впрочем, растроганный. Но тюбетейку мерять не стал – так, сбоку полюбовался, признательно чмокнул Дашу, целясь в ресницы, и спрятал подарок в стол. Девушка вполголоса попрощалась, сославшись на срочную встречу, и обещала ужином накормить. После её ухода Субботин мгновенно сдал, стал выглядеть старше лет на десять. Но расслабляться было не время. В дверь коротко постучали: тук, тук-тук, тук-тук-тук. И снова тук.

Не дожидаясь отклика, вовнутрь добавилась пара плечистых парней, сразу же стало тесно. Нина, слегка покраснев, приветливо кивнула и ушла ставить кофе. Катя с Мариной вопросительно глянули на Субботина:

– Купить вам на вечер что-нибудь?

Бутылку водки, едва не вырвалось у Субботина. Но он пересилил себя, протянул девочкам пару крупных купюр:

– Сходите в «Сладкие пальчики». Возьмите мармеладу на всех. Ещё? Два пакета «арабики» в зёрнах. Создайте мне атмосферу! Зря, что ли, кофемолку купили?! На сдачу всем мороженого. Чур, мне фисташкового! Иначе дверь по возвращении не открою.

Владелицы сераля улыбнулись гостям, махнули ручкой султану и мигом исчезли. Миха и Ваха, охрана и крыша агентства «Антигуа», пожали Субботину руки, уселись в гостевые кресла и молча глянули на него, ожидая, пока он начнёт. Пришлось начать с беседы по телефону, прилежно опуская детали. В деталях постоянно возникала масса неясностей. Субботин молча злился на себя, а гости недоумённо переглядывались. Поразмыслив над услышанным, Миха спросил:

– Суббота, где накосячил? Дорогу кому перешёл? Сейчас решай, не тяни. Ты ж человек серьёзный. По мелочам не портачишь.

Скривившись, Вилька замычал, как от острой боли. Отрицательно мотнул головой:

– Если и накосячил, мне об этом неведомо.