– Ужели что-то двинулось на Севере? – Муравьёв-Апостол жадно отпивает теплого чая, поданного Бестужевым-Рюминым, не отрывая взгляда от Грибоедова. – Кого еще заботит в хладном Петербурге боль и судьба России! Мы слышим, Моллин, повеса светский, царствует в умах, не знающих горя. Его успех на раутах и балах, шутки, кутежи – вот новости, что к нам спешат донесть.
– Затмил он Лунина младого! Среди гвардейской молодежи он – кумир, ведь правда? – спросил Бестужев-Рюмин неожиданно подобострастным тоном.
– В точку, в точку! Но он жалкая пародия на наше поколенье! – засмеялся Трубецкой тем же кашляющим смехом.
И Грибоедов улыбнулся столь неожиданному повороту разговора:
– Тут Трубецкому не сильно доверяйте. Да, Лунин куролесил – от множества талантов, обществу ненужных и неизвестных даже… И нынешние от безнадежности кутят, хотя талантов много, да по-прежнему не в моде принципы и здравый смысл. Кто-то очень ловко отваживает молодежь от мыслей важных и направляет к скороспелому успеху – у дам, у лживых авторитетов, набравших вес в казенных кущах. Но это на поверхности и отображено не раз… Однако я уверен: зов трубы услышав, наши молодые пойдут за нами, а не за подлыми чинами. И я бы не спешил их Моллину отдать – или другим, увитым светскими успехами. А нынче впрямь трубач трубу, как перед боем расчехляет. Пренебреженье к Александру вполне всеобщее и не беспочвенно. Он сам почуял, что проиграл везде, и англичанам стал не нужен… Он ищет, как окончить пьесу, ну и… нас примерно проучить.
Муравьёв-Апостол растерянно поставил недопитый чай на край стола:
– Что же? План наш безнадежно запоздал! Вот это я и предчувствовал – до осени события опередят наши решенья.
– События опередят?.. Борзые они, что ли? – желчно засмеялся Артамон Муравьёв. – У всякого события есть авторы… Es gibt mehr Hasen als Jager – говорят в таких случаях немцы. Зайцев всегда больше, чем охотников. Пока мы собираемся на охоту, мня себя егерями, на нас уже спускают псов… И до зимы непременно перехватают, говорю вам!..
Зависает долгая и нехорошая пауза. Грибоедов и Муравьёв-Апостол обмениваются длинными взглядами.
Трубецкой вздернул голову и трагически объявил:
– Да, опаздываем. Но виновен в этом Пестель с его сумасбродными идеями, раскалывающими нас. Как можно предлагать лишить земли помещиков, освобождая крестьян?!..
– Сергей, нам непременно следует переговорить с глазу на глаз, – с легкой улыбкой сказал Грибоедов. – Близки времена, когда охотников станет больше, чем зайцев…
Бестужев-Рюмин живо и стараясь быть убедительным, возразил:
– У нас не принято таиться, когда над нами общая судьба…
Муравьёв-Апостол ответил поручику жестко, всем корпусом повернувшись к нему:
– Нам нужны открытость и доверие… Но бывает, что переговорить наедине нужнее. Вы не доверяете нам tet-a-tet?..
* * *
Кабинет Трубецкого, куда уединились Грибоедов и Муравьёв-Апостол, выглядел гораздо привлекательнее. Они оказались в богато убранной комнате, где их будто поджидали два глубоких кресла, поставленные одно против другого. Они и расположились в них, ценя минуты и понимая, что их короткая по обстоятельствам беседа должна быть неспешной и бесстрастной, потому что они оказались на лезвии неожиданно обнаженного врагом ножа, врагом давним, привычным – и вот он обернулся к ним, оскалясь…
– Неужели мы и в самом деле опоздали, Саша? – важничая и с обиженной миной спросил Муравьёв-Апостол. – Нас вычислили? Предали? Или от страха задергались клевреты царского мундира?
– Есть верные известия, Серёжа, что действительно царь решил покончить с тайным обществом и все реформы похоронить в одной могиле с нами. У Артамона нюх надежен. Я послан к тебе Рылеевым, чтобы его поддержку передать твоим особым планам. Теперь надежда только на удар. И Якубович в Петергофе готовится отмстить царю… Но это не надежно. Подозреваю тут ловушку! Как только я услышал, что Витт да Киселёв и прочие крупные чины готовы с нами быть, – я понял, что нас втягивают в некую игру, подталкивают к выступленью…
Улыбаясь в тонкие усы, Муравьёв-Апостол смотрел теперь смело и азартно:
– Их тайная работа таинственнее нашей? Но у нас тысячи дорог и способов, а у них – только наш след!
Грибоедов не согласился с бравадой:
– Охотники и подлецы в призвании, они и Павла удушили, едва в нём здравый смысл забрезжил. Травить всё, что хоть чем-то угрожает трону, – это их жизнь, их цель и смысл. А мы разобщены, мы ищем, мы мечтаем о лучшей доле для народа, но трудимся ничтожно мало…
– Мрачная картина… Но говори, говори, поэт наш главный, я хочу знать твой образ мыслей. Твой стих силен, но у поэтов слово с делом не в ладах. Потом и я скажу тебе свое…
– Серж, мы не видались десять лет и даже боле, но я по-прежнему в тебе уверен, как в себе. Те идеалы юности не угасают в нас, наоборот, нашел я им великое обоснованье, в веках накопленное мудрыми людьми и кровью неисчислимых жертв скрепленное как камень. Республика – соборная и вечевая – вот что отвечает натуре русского, его достоинству! Сколько бы народ явил добра, будь он предоставлен сам себе и управляем лучшими людьми по выбору… За эти идеалы я готов отдать всего себя. Мое призвание – поэзия и музыка, но их бросаю на алтарь рассвета!
– Даже теперь, когда успех твой очевиден, талант замечен всеми?.. – восхищенно, но с легкой иронией спросил Муравьёв-Апостол.
– Именно теперь! Я много лет прохладен был к тайным собраньям по углам, к угрозам самодержавью из-под ковра. Открыто действуя, накапливая опыт добрых дел, мы бы добились большего и даже избавления от рабства, чего так жаждал Николай Тургенев. Но где сейчас наш лучший экономист! Далече. Увы! Я убедился, что Романовы – пример классический тиранов примитивных, для которых цель одна – сохранение династии. Плюют они на тех, кто кормит их, они обманывают и убивают, опираясь на рабыню-церковь. Россия своего рассвета может не увидеть! Что делать мне, если я это вижу, слышу, кожей ощущаю?! И знаю: есть у нее один лишь шанс, и этот шанс – Ермолов. В союзе с ним способны мы хоть что-то изменить…
Муравьёв-Апостол выпрямился, напряженно всматриваясь в собеседника.
– Ты хочешь сказать… Даже если они пустили псов на нас и западню готовят, Ермолов планы их сломает, потому что он Ермолов?
– Ты умница, Серёжа, сразу понял! Ведь это очевидно, но все мешают сюда веру и недоверие к Ермолову, и прочие эмоции, тогда как иного шанса быть не может. Иначе нас переловят, как ушастых хитрецов. Не далее месяца я получил от Алексея Петровича уведомление на белоцерковский план: «Он мертв – я ваш»…
Глаза Муравьёва-Апостола загорелись, в них появилось нечто жесткое и в то же время пугающе страстное:
– Вот! Мы готовы, Саша! Царь оскалился, и мы ответим! Передай Ермолову, что мы готовы действовать уже сейчас! Белая Церковь! И в этом году! Это дело решенное!
Грибоедов в волнении встает, будто услышал долгожданную неслыханно прекрасную мелодию, а пехотный подполковник, некогда офицер лейб-гвардии Семёновского полка, спокойно открывал всё новые доводы, что его удар будет обязательно нанесен.
– Уже весной я убедился, что задержка выступления лишь ослабляет нас. Едва не на коленах я уговорил полковника Тизенгаузена не покидать заговор. Самые нужные уходят, видя нашу сырость. Мы столь разрослись, что не исключены и предательства. Южное общество сливается сейчас с Соединенными славянами, у которых с поляками тесные связи… И вот вести о Ермолове! О том, что царь задумал нас опередить… Совпадение? Это знак судьбы!
– Кто знает о твоем твердом решении, Серёжа?
– Никто. Но васильковцы, мой полк, готовы хоть сейчас. Трубецкому, Пестелю нельзя вполне доверять! У них «план действий», над которым они корпели долго, а когда соединились Дума и Директория, то передрались на радость жандармам. Такое ощущение у многих, что Трубецкой прибыл в Киев, чтобы ослабить Пестеля, – критикует каждый его шаг. Но и есть за что: в Тульчинской управе господство религиозных вольнодумцев и безбожников, а это порода не революционеров, а шакалов… Но возмущение в войсках всеобщее – достаточно спички!..
– Похищение?..
Муравьёв-Апостол бросил в ответ быстрый взгляд и тоже поднялся с кресел и прошелся.
– Нет! Всё будет совершено на месте, и думано об этом сотни раз…
Давние друзья пристально смотрят друг на друга.
– В караул в имение графини Браницкой пойдут офицеры, одетые солдатами: царь на отдыхе себя ничем не стесняет, любит легкое веселье… Момент надежный избавиться от гнуса, от правителей, не ведающих состраданья! Немчура ничтожная, они Христа забыли! (Приложив руку к сердцу.) Честно говоря, Александр Сергеевич, «республика» и прочие хорошие слова у нас имеют мало понимания среди солдат. Мы можем говорить о них часами, днями… Но умирать они готовы за Христовы заповеди! Простые и понятные – и так замытые. Одно держу сейчас на мушке – негодяев немцев! Они, они! Вся грязь Европы к нам! Они сюда бегут и здесь почуют от тамошних порядков, а для России законов не хотят. Династия – лишь по названью русская – им покровительствует! Темнота народа и бесправие – их воздух, а униженья – пища.
Долгая пауза и очевидная борьба с комом в горле.
– Ты знаешь, как измывается уродец-немец в русской армии над русским солдатом на русской земле?! В Семёновском полку я Шварца, полкового нашего, едва не пристрелил, о чём и сожалею. Но нынешнего полкового – Граббе – вот этими руками задушу! И это будет в высшей степени по-христиански!
Грибоедов поднял руки в предостерегающем жесте:
– Надеюсь, ты не так наивен, чтобы считать это случайностью: Шварц, теперь Граббе – и все измывательства на твоих глазах… Какое бесовское развитие сюжета!
– Ты думаешь, что крысы поднялись до мести? – Муравьёв-Апостол надолго задумался. – Ты мне привез окончательную определенность. Я выступлю – и полк пойдет за мной: ты это твердо знай и передай Ермулле. Летом, начало осени – царю конец, как и терпенью нашему… Что еще нужно, какие заверенья генералу?
– Достоинств много у него, и всё же человек он старого покроя: Россию без монархии не видит. Сколько слов и сил потрачено, чтобы его блестящий ум принял как действие свои же мысли. И вот наш вывод: Закон важнее и нужнее мудрейшего царя! В 1812-м народ очнулся – и если ныне царей, царьков, бояр и бар, а пуще дворню не усмирить Законом и не уравнять с народом, он вечно будет горе мыкать, молиться и уповать на милость сверху.
Муравьёв-Апостол опять присел, но как-то неспокойно:
– Как я мечтаю обратиться к верующим солдатам – соединить православие с республикой!.. Я начал набрасывать «Катахезис православного», в нём будут непреложные истины, мое глубочайшее убеждение! Закон Человеческий без Закона Божьего невозможен. Человек слаб, ограничен и порочен, хитер и лицемерен. Даже лучшие умы не знают всё, не слышат всех, не видят дальше своего горизонта. Ведет нас только Слово Божье! И чем больше соблазнов устроить жизнь по человеческому разумению о счастье, тем сильнее заблужденье…
– Слово Божие – всего лишь исток, великий, но… Человеку, а не Богу устанавливать законы, единые для всех… – осторожно и мягко возразил Грибоедов.
– Нет-нет, ты послушай! Для меня это главное… – И подполковник читает по памяти: «Отчего русский народ и русское воинство так несчастны? – Оттого, что похитили у них свободу. Что же святой закон повелевает делать русскому народу и воинству? – Раскаяться в долгом раболепии и, ополчась против тиранства и нечестия, поклясться: да будет всем един Царь на небеси и на земли – Иисус Христос… Какое правление сходно с Законом Божиим? – Такое, где не будет царей, потому что Бог создал людей равными, и Христос избрал Апостолов из простого народа, а не из знати и царей. Отчего поют царям в церквах? – От нечестивого приказания их самих, для обмана народа!»
Грибоедов прошелся, сдерживая волнение:
– Серёжа, ты ждешь от православия и церкви исправленья – и нас, и общества, и веры… Так бы должно, и я согласен с каждым твоим словом… Но видишь ли, церковь сама в глубочайшем упадке, в рабской зависимости от власти. Получается замкнутый круг. И в том есть историческое величие момента – сделать первый шаг, дать обществу простейшее: образование, собственность, законы и свободу. Без них помутнения в мозгах не избежать и дорогу к Богу не найти! Раб – он и в церкви лицемерен, как и царь-тиран: слепая вера от коварства недалека!
С тихой улыбкой ответил Муравьёв-Апостол, и в ней была необычайной силы уверенность в собственной правоте:
– Этот момент, этот первый шаг и соединяет нас… Но республика на законе человеческом не устоит. Да, верить легче, чем думать, и слепая вера хуже воровства, но гордость разума, тщеславие ума не дают гармонии и избавленья от пороков. Только Церковь…
– Какая церковь, Серёжа? Я уверен, что ты говоришь не о нынешней! Республика – власть народа, и эта власть никогда не поставит себя выше церкви, власти Божьей. Если не так, то это не республика, или… то не церковь. Я за оба корня процветания народа!
– Но Пестель, – жестко возразил офицер, – хочет республики посредством диктатуры Временного правительства, я – путем православного собора и Учредительного собрания, Трубецкой – от конституционной монархии… Но счастье народа покоится на власти светской и власти церковной! Только у меня на первом месте власть церковная! Она, и только она может сделать власть светскую праведной!
– Это так похоже на позицию Ермолова… Но кто-то должен сделать первый шаг! На монархов уповали, теперь еще и монахов будем ждать?
– Первый шаг сделаю я, Саша… – Муравьёв-Апостол смотрел прямо, но с каким-то тайным превосходством, будто готов был немедленно выполнить нечто лучезарное и важное для всех, оставив остальным возможность идти следом или… болтать дальше.
Они уже стояли друг против друга, и им казалось, что кроме клятв юности и этого излома судьбы, перед которым они остановились, не было ничего и нет.
– Может быть, иерархи-клирики больны не меньше царского двора, Саша, но народ наш верой чист. Бьют его и издеваются как раз над ним!.. И я терпеть больше не буду! Какая нищета в деревнях, где мы квартируем на ученьях!.. Если Ермолов двинется, мы победим. Пойдем не на Петербург, а на Москву, там Лефортовский Сенат объявит о перемене правленья… Надо бы тебе, Александр Сергеевич, и с Пестелем иметь свиданье, чтобы и его склонить к готовности действовать немедля. Павел Иванович влиятелен весьма, в полку любим…
– Хотя тоже немец!
Муравьёв-Апостол тяжело усмехнулся:
– Ирония не принимается, мы его хорошо знаем. Павел Иванович исключение, с рождения впитал всё русское. Я и русского такого не встречал, кто б так любил Россию, кровью подтвердив сие. Да, Ермолова не жалует, вернее, не слишком доверяет… как и многие из нас, – что скрывать. Но именно поэтому вам следует теперь свидаться. Последние год-два стал так смирен и осторожен, что мы не узнаем его. «Русскую правду» двенадцать лет писал, был дерзостный и непримиримый, а написав, в ягненка превратился. Боится разве, что погибнет, а вместе с ним и труд его?.. Конечно, труд великий, такая конституция могла б России дать толчок, если придать свободам смысл религиозный…
– Как повидать его? Он в Липках безвылазно сидит? Хоть мне по дороге в Крым выходит угол небольшой…
– Нет, в Липки тебе нельзя, Саша. Мы эту киевскую встречу прятали от всех… Бердичевская ярмарка – вот прикрытие! – Пехотный подполковник неожиданно коротко и счастливо рассмеялся. – Вот где весело, брат, и где нас любят. У нас гонцы надежные и быстрые, сотня верст иль две – для них пустяк. Возможно, будет Лунин со своими поляками. Вы бы с ним сумели упрямство Пестеля сломить! Но на меня оно не повлияет при любом исходе.
Грибоедов оживляется, как всегда при ясных планах, и быстро прохаживается, потирая руки. И вновь останавливается напротив – глядя в глаза друга юности как в источник своей уверенности и силы:
– Пестель… Пестель… Ужели усомнился? Вот так и я давеча. Из Петербурга выезжал с решимостью Диего, испанского Наполеона, но наши дали, тряские дороги плодят сомнения… Коль царь и палены его все планы наши знают, но никого не забирают, то… Они готовятся! Иль уже готовы, и только повод нужен им! Как важно их опередить! Пётр Муханов готов хоть завтра на Кавказ, к Ермолову, чтобы и там были готовы… Я буду в Крыму, в Херсонских военных поселениях, надеюсь там застанет меня весть о… подвиге. Как нам нужны сейчас решимость и единство!..
Собеседники вновь напряженно вглядываются друг в друга. Ум одного любуется волею к мщению другого – она видна за мягкими чертами лица. Другой видит лишь свое отражение как монолита среди сомнений и колебаний.
– А мне это уже не нужно, Саша. Они сильнее – тем смелее должны быть мы. У них злой умысел, коварство – у нас лишь чувство к родине… И потому так сладко пасть за честь державы – как на дуэли с самим нечистым духом. Вот моя рука – ваши ожидания будут не напрасны на Кавказе!..
* * *
Когда Грибоедов и Муравьёв-Апостол вернулись в большую комнату, там уже было новое лицо – Матвей Иванович Муравьёв-Апостол, старший брат Сергея, майор Полтавского пехотного полка. Он с явным нетерпением ожидал окончания беседы с петербургским гостем, и лишь только открылась дверь, тут же подошел и, холодно приветствуя, стал высказывать свои возражения:
– Серёжа, что же это?! Если Ермолов двинется, будет война большая, брат на брата… Свой «Катахезис православного» забыл? Нельзя в России восстановить свободу без восстановленья веры – сколько говорено об этом! Русский жаждет веры больше, чем свободы! Чтоб было всё по-божьему…
– Умница! – И, обняв брата, Сергей весело посмотрел на остальных. – Но такого шанса у России может и не быть! Республика Грибоедова-Ермолова – это соборность, та соборность, что украшает и делает Христовой нашу церковь. Что носы повесили?
Грибоедов подошел к Матвею, которого тоже знал когда-то хорошо, и спросил негромко:
– Что, сомнения давят, Мати? Понимаю… – и добавил свое пояснение, прозвучавшее жестко, почти отчужденно: – Солдат не пойдет за вами, и народ вас не заметит, сколь ни взывай ко Христу! Но за Ермоловым поднимутся и мертвые. Нас сотня? Две? Тысяча? Но без Ермолова мы просто смелые ребята, а этого мало, чтобы судьбу России у Антихриста отнять…
3. Сёстры – образ России, которому не изменить
Киевская губерния, г. Бердичев
12 июня 1825 года
И он не ошибся. О, Бердичев! – небольшой городок в сотне километров от Киева. Бердичевская ярмарка ничем не уступала известной Сорочинской. Наоборот, близость Польши, а значит, и обилие товаров из Европы делали ее изобильной и щедрой. Мадьяры, венгры и цыгане тоже ехали сюда, и местное население из малороссов, евреев и поляков тоже старалось дать этому событию незабываемый колорит. Скрипичные состязания, народные пляски и пиво – о! щирое жидовское пиво и легкое вино! – они наполняли душу искренним весельем! И если случались выгодные покупки – что еще нужно для настоящего праздника и счастья.
Только во второй половине дня столичного гостя, уже изрядно уставшего от ярмарки, провожатые, не раз убедившиеся в отсутствии слежки, привели в тихое место. Это была задняя комнатка в пивной старого жида Шустени. Уютная, со вкусом обставленная, она дарила покоем, хотя стены дряхлого зданьица и наглухо закрытое окно мало защищали от гула, производимого огромным скоплением людей – выкриков, песен и плясок под пронзительные голоса скрипок…
Но Грибоедов и десяти минут не побыл один: шторы в углу у двери раздвинулись, и вошел высокий человек – это был Павел Иванович Пестель. Он и в гражданском платье выглядел римским патрицием… В его взгляде, очень серьезном, добавилось усталости, и высокий лоб резала глубокая морщина, которой Грибоедов не помнил в свидание полуторамесячной давности в Петербурге.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70415131&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
