– Значит, говоришь, не докладывал… – проговорил капитан самым нежнейшим голосом, – Это же замечательно, тогда я смогу доставить тебе ещё больше удовольствия…
– Послушай, капитан, я в натуре не просекаю где этот ментяра!
– Ну ты же не станешь отрицать, что знаешь человека с таким именем?
– Он ведёт моё дело. Он копает под меня. Я его знаю.
– Через месяц должен будет состояться суд по твоим делам и тебе светит реальный срок. Как минимум по первой части двести десятой статьи УК РФ. Создание преступного сообщества и тебе светит до двадцати лет.
– Да ничего бы он не доказал! – рявкнул в шелк подушки Бретцель. – Кто он такой? Обычный следак!
– Есть свидетели, что ты ему публично угрожал, – мурлыкал Тамиргуляев. – ты же вор в законе, ты же не станешь отрицать свой базар. А за базар надо отвечать, Виталя.
– Но я его не трогал! Он, что, заяву на меня накатал, старый говнюк? Ну теперь ему, точняк, крышка…
– Ну-ну… – неопределенно произнёс Анвар Тамиргуляев и бизнесмен Виталий Максимович Немчинов-Сердобский-Бретцель не сдержал душераздирающий крик…
На следующее утро, как только часы пробили девять часов, капитан Анвар Тамиргуляев сидел в кабинете заместителя начальника управления уголовного розыска Управления Министерства Внутренних Дел по Пензенской области полковника полиции Бориса Андреевича Заваркина и с выжидательным удовлетворением наблюдал как хозяин кабинета, специально придя пораньше, изучал поданные ему документы.
– Значит, говоришь, признался во всем? – задумчивость обволакивала холеное щекастое лицо Бориса Андреевича. Задумчивость озабоченная. Виски у полковника полиции Заваркина стали потеть сразу, как только он начал ознакомление с предъявленным Тамигуляевым отчетом. Полковничьи потеющие виски – самый плохой признак. Признак предстоящих сложностей с которыми придется разбираться.
– Признался, – подтвердил Тамиргуляев. – Вот чистосердечное.
– Знаю я твоё «чистосердечное». Давай-ка, рассказывай, как все было на самом деле. Долго его допрашивал?
– Не засекал, товарищ полковник.
– Но ты его пытал?
– Разрешите возразить – это был допрос.
– Значит, что мы имеем… – бробурча зам.начальника УМВД. – По официальной версии Бретцель на допросе признался, что самолично убил Михаила Николаевича Дежнёва выстрелом из автоматического оружия в затылок. А тело погрузил на лодку и скинул в воду Сурского водохранилища в районе посёлка Старая Яксарка. Господи, Анвар, неужели нельзя было придумать что-нибудь попроще – закопал, например. Теперь придется обшаривать дно водохранилища!
– Но зато потом не возникнет вопросов, почему тело не обнаружили. Может быть из-за течения, может Бретцель наврал с местом. Водохранилище большое.
– Ох… Ладно… Где сам Бретцель?
– Официально скрылся, – доложил Тамиргуляев, – сумел-таки, гад, вырваться из автозака по пути из следственного комитета в изолятор.
– Но ведь смешно же, – без улыбки произнёс Заваркин.
– Да, нелепо получилось. Готов понести заслуженное наказание.
– Анвар, – Борис Андреевич понизил голос и взглянул на капитана суровым тяжёлым взглядом. – Без шуток. Где Бретцель?
– Согласно распоряжению свыше, – ответил Тамиргуляев на выдохе, – прах покойного был развеян…
– Как прах? – всполошился хозяин кабинета. – Минуточку, но ведь решено было закопать тело..
– Во время допроса поступил звонок от самого Викторова. Он дал добро на кремацию.
– Но что-то я не припомню, что бы в нашей области построили крематорий. Не хочешь же ты сказать, что Бретцеля сожгли на костре как чучело на масленицу.
– В данном случае мы воспользовались топкой котельной одной фабрики. Не волнуйтесь, все согласовано.
– Господи, Анвар, только не говори, что тело пришлось расчленять! Анвар, ты пугаешь меня…
Тамиргуляев потупил взор и смолчал. Он все ещё находился под психологической властью того, что совершил несколько часов назад, когда под покровом ночной мглы и гул работающего цеха по производству межкомнатных дверей собственноручно выгружал из багажника служебной «Приоры» чёрные полиэтиленовые пакеты, перемотанные скотчем. Одев толстые хлопчатобумажные пропитанные резиной строительные перчатки (чтобы не ощущать упругую мягкость того, что было в мешках) он отправлял их в пылающую топку. А рядом скорбно сложив ладони на чреслах стояли его подчиненные и кое-кто из фабричного начальства. Истопник и охрана покуривали в сторонке и усердно делали вид, что ничего особенного не происходит.
В эти минуты Анвар думал о брате Русланчике, о жертвах самого Бретцеля и о пророке Мухаммеде. А в это же самое время заместитель начальника уголовного розыска УВМД по Пензенской области начальник полиции полковник Заваркин сидел в кресле возвращающегося из Москвы самолёта. Тамиргуляев видел этот самолёт – он шёл на снижение в ночном небе, когда капитал ворошил кочергой человеческие угли и доставал из них несгоревшие зубные коронки из белого металла.
– Итак, что мы имеем, – тяжело вздохнул полковник Заваркин и выдавил из висков порцию пота. – Официально, Виталий Максимович Немчинов, известный также как Виталя Бретцель или Сердобский, взял вину на себя по убийству старшего оперуполномоченного Дежнева и скрылся. А по-факту – его прах был развеян. Ну что-ж… Грубо, но раз сверху так решили…
– Борис Андреевич, поймите, этот Бретцель давно стоит поперёк горла всем. И нашим и не нашим.
– Вот тут есть документ, – Заваркин показал один лист, – что некая гражданка П.И.Соломина 1984 года рождения слышала доносившиеся из дома гражданина Немчинова В.М. вопли и крики. Она позвонила с полицию…
– И на том же листе написано, что приехавшие по вызову сотрудники правоохранительных органов выяснили, что это был включённый телевизор. Хозяин перебрал со спиртным и смотрел триллер.
– Только вот неувязочка. Этот вызов по времени совпадает с временем допроса.
– Исправим.
Полковнику очень хотелось раскритиковать методы своего подчиненого и это свербящее желание доходило до боли в деснах. Капитана Тамиргуляева он, мягко говоря, сильно не долюбливал и не был в восторге от того, что тот работает в его управлении. По мнению полковника Заваркина – оперуполномоченный капитан Тамиргуляев всякий раз при прохождении ежегодной медицинской комиссии каким-то образом договаривается с психологом. Может они знакомы, может родственники, но зам начальника управления полагал, что при первом же психологическом тесте любой профессиональный врач что-то должен выявить у капитана Тамиргуляева. Что-то такое, что не позволило-бы ему носить табельное оружие и вообще работать в органах следствия. Но какой-никакой, а он был, есть и, видимо, ещё будет сосуществовать с Заваркиным под одной крышей и чаще остальных принуждать его чувствительные к предстоящим неприятностям седые виски потеть снова и снова. Вот как сейчас. Полковник подумал, что-бы он сделал с Тамиргуляевым, если бы тот действовал не по приказу от самого главного начальника – Геннадия Геннадиевича Викторова, а по своей инициативе?
– Надо ли говорить, – произнес полковник Заваркин, в глубине души ненавидя такие вот дела, – что ты должен замести все следы? Что бы нигде ничего!
– Мои люди уже уничтожили постельное белье и матрас, на котором производился… хм… допрос. Оказывается, матрасы замечательно впитывают жидкости.
– Ты говоришь про кровь?
– И про кровь тоже. Сама кровать разобрана и вынесена. Я старался её не запачкать, но, боюсь, немного не рассчитал свои возможности. Пол чист. Других следов нашего пребывания в особняке Бретцеля нет.
– Свидетели?
– С ними поработали, товарищ полковник. Считайте, что и свидетелей нет.
Борис Андреевич долго с негодованием елозил на хорошем вращающемся стуле и вытирал лоб и виски бумажными салфетками, которые после использования с пронзающим воздух возмущением мятыми шариками летели в мусорную корзину. Полковник не первый год работал в органах и догадывался, что подобные затеи, что решили провернуть в его отсутствие вышестоящие начальники, почти всегда оставляют долгоиграющее эхо. Разумеется, найдутся люди и их будет множество, которые не поверят в официальную версию. Это будут родственники пропавшего, это будут наглые журналистики, всюду и всегда сующие свои длинные носы туда куда не следует, это будут люди из близкого окружения Бретцеля. Будут небеспочвенные слухи, вероятно начнётся какое-нибудь расследование особо неугомонного блогера или ютьюбера…
Но за заместителя начальника УМВД все решили другие люди – те, кому Бретцель когда-то перешёл дорогу, те, чей бизнес был лакомым кусочком, те кому этот старый жулик, живущий по воровским понятиям не дает сладко спать, те кому нужно подправить статистику раскрываемости.
Заваркин возблагодарил бога за то, что на момент принятия решения по Бретцелю, он был в командировке в Москве, встречался с самим замом министра внутренних дел и ему было некогда выслушивать телефонные доклады. Он ответил кратко: «Не сейчас. Доложите по факту, когда прилечу». Прилететь он должен был завтра, но из-за этого исчезновения Дежнева и допроса Бретцеля был вынужден скорректировать планы и свернуть важную встречу. Прилетел он рассерженный и раздраженный, вчера у него был трудный день, была сутолока при покупке билетва на рейс до Пензы, в самолете он не спал, а, приехав из аэропорта был дома всего два часа, за которые не успел даже нормально отлежаться.
Закрытое совещание по этому делу должно было состояться через сорок минут в здании генеральной прокуратуры и только тогда его поставят в известность о всех нюансах дела Немчинова-Бретцеля, только тогда он будет задавать вопросы по существу, а не выслушивать куцый доклад капитана-исполнителя с хитрющим прищуром. Борис Андреевич тешил себя лишь тем, что ответственность взяли на себя те, кто все это затеял, а с него взятки гладки. Но вот неспокойно было товарищу полковнику, он догадывался, что, как и в прошлые разы держать удары из вне придется и ему тоже. И прежде всего ему.
Он смотрел на Тамиргуляева, а Тамиргуляев смотрел на него. Оба держали взгляд стойко, даже не моргая.
– Это все прекрасно, – произнёс полковник полиции Заваркин, смотря в прищуренные татарские глаза собеседника, – но мы все понимаем, что подставили Бретцеля, повесили на него пропажу майора Дежнёва. Но вопрос-то не решен! Где все-таки Михаил Николаевич?
– Если вы меня освободите от ведения других дел, то я готов неофициально начать расследование прямо с этой минуты. Вероятнее всего на заседании этот вопрос поднимут.
– Ты будешь присутствовать? – спросил Борис Андреевич.
– Меня не вызывали. Я лишь передам подробный отчет.
– Надеюсь на совещании мне дадут инструкции как себя вести, если майор Дежнев обнаружиться, – рассуждал Заваркин. – И если вдруг Дежнев вернется живиньким. Потому что даже тебе, Анвар, очевидно, что Бретцель здесь совершенно ни при чем…
На утро, когда обессиленный Михаил Николаевич Дежнев терзался непрекращающейся болью, в сарай вновь вошёл старик, на этот раз с тележкой. Он опять погрозил мужчине вилами и велел продвинуться, а сам стал набирать сено в тележку. Следователь попробовал перехватить вилы своей рукой и выдернуть их на себя, но не получилось. Раз – и ещё четыре дырочки в его теле! С собачьим визгом, он прижался к стене и загородился плечом, защищая лицо и грудь. Старик усмехнулся и укатил тележку. А через пару минут Михаил Николаевич мог наблюдать из оконца как старик переложил сено в кормушку для лосей. Утреннее солнце освещало зелень леса. Заключенному было не радостно.
Прошёл еще день, старик приходил и приносил пищу, больше старший следователь Дежнев не рыпался, он осознал своё положение и стал обдумывать другие варианты освобождения. Неизвестно сколько его будут держать взаперти и тыкать вилами, надо было что-то придумывать и перебирая в уме несколько вариантов, он останавливался то на одном, то на другом. В сгустившихся вечерних сумерках он все-таки впервые задремал, ему снилась его семья, его последняя любовница, почему-то его непосредственный начальник – пухлощекий и уже не молодой полковник Заваркин с пожарным шлангом с руках. Шеф объяснял Дежневу как тушить горящие торфяники, а Дежнев жаловался, что у него в теле около трех десятков колотых ранок и из них со свистом выходит его жизнь, а ведь у него боевые награды и благодарственные грамоты, подписанные самим шефом и даже министром внутренних дел. Было дымно, дышать было трудно, Дежнев кашлял до розовой пены из горла и не мог остановиться.
Проснулся он поздно, солнце уже давно перевалило верхушки деревьев, перед ним стоял свежий обед, параша убрана, а некоторые раны уже почти не вызывали неудобств. В-принципе, если не дергаться, то можно было жить… Интересно, его вообще ищут? Как ищут? Кто? Что думает жена? Как ведут себя дети? Сколько он тут проторчит? Неделю? Месяц? Десять лет? Что там говорил этот юный гаденыш? Что заключение продлиться несколько дней? Пошли третьи сутки… Михаил Николаевич вдруг внезапно будто проснулся и вновь стал неистово дергать цепи и кричать за что немедленно и получил дополнительную порцию уколов вилами. На этот раз старикашка был всерьёз разгневан и кричал на Михаила Николаевича, угрожая в следующий раз колоть в лицо. Следователь пообещал себе при первой же возможности убить старикашку. Хрен с ним с молодым, а вот старикана… Он придушит его собственными руками! Придушит! Но сперва насадит задом на черенок этих проклятых вил и будет вкручивать его с неторопливым неистовством.
С тех пор прошло еще четверо суток. Михаил Николаевич так и продолжал сидеть на цепи в сарае. Лысый старик в фуражке приносил еду, убирал парашу, но ни на какие вопросы не отвечал. Он вообще ничего не говорил и Дежнев даже не знал как его зовут. За эти четверо суток мужчина сделал еще пару попыток нападения на старика и перехвата вил, но мужичок каждый раз оказывался ловчее, а сам Михаил Николаевич с каждым днём слабел. Некоторые ранки загноились и стали привлекать жирных мух и муравьев. Следователь полулежал на соломе и полуприкрыв покрасневшие глаза ждал исхода, разумеется, он надеялся на лучшее. За неимением каких-бы то ни было занятий кроме обрабатывания ран, Дежнев подолгу смотрел в оконце. На шелестящие деревья, на ровно проплывающие облака, следил за перемещением солнца и луны. Часто он наблюдал как к кормушке с сеном приходили лоси. Их было несколько – двое с большими рогами, двое без рогов и один поменьше. Они ели сено и пищевые отходы, которые старикашка ежедневно привозил на мотоблоке. Однажды, наблюдая за лосиной трапезой, Михаил Николаевич стал свидетелем одной очень странной сцены. Дело было в разгар дня, к кормушке как всегда пришли лоси, принялись угощаться сеном, и к ним подошёл лысый старикашка. Он гладил и чесал их всех, они отвечали ему кивками и каким-то благодарным фырканьем. Видно было что между человеком и животными была связь. Старик снял свою извечную фуражку, намазал лысину каким-то составом – то-ли жиром, то-ли чем-то на молочной основе и поднес голову к одной из самок. Лосиха принялась облизывать человеческую лысину, у наблюдавшегося эту картину Дежнева невольно приподнялась черная бровь. Старик страдальчески прикрывал глаза, полностью проникаясь облизыванием, его сухие губы что-то неслышно бормотали, а лосиха лизала и лизала его голову как собственного новорожденного лосенка. Человек чесал её за ушами, массировал длинную шею и это явление казалось Михаилу Николаевичу неким фигуральным актом любви. После этого последовало ещё более шокирующее действо – старик с раскрасневшейся лысиной подошел с жующему сено самому крупному лосю, присел у его задних ног и принялся мастурбировать у лесного животного. Дежнев не верил глазам своим. Лосю, как будто было безразлично, он только оторвался от приёма пищи и тупорыло уставился перед собой лишь иногда дергая ушами. Старикан же наяривал у лося как у себя и в самый ответственный момент поднес свой клетчатый платок и окропил его густым семенем. Михаил Николаевич наблюдал как старый хрыч пропитал платок, убрал лишнее и возложил его себе на лысину, в свою же фуражку он вложил полиэтиленовый пакетик для того чтобы пропитанный платок не контактировал с тканью фуражки. Головной убор он одел на платок на лысине и благодарно почесав на прощанье лосей, удалился.
Михаил Николаевич откинулся на сено и помотал головой.
Шли седьмые сутки.
В ночь на девятые сутки Михаил Николаевич Дежнев проснулся от какого-то отдаленного грохота, напоминающие раскаты грома, но направившие его воспоминания в страну Афганистан, где он воевал. Издав протяжный стон и придерживая непересыхающую от постоянно сочившейся крови повязку на боку, он переменил положение тела и одним глазком взглянул в оконце. Гроза, что-ли, собирается? Дождь – это хорошо, он бы сейчас не отказался выйти под хороший прохладный ливень и смыть с себя липкие вонючие корки. Собрать и вышвырнуть подальше грязное рванье, неделю назад бывшее его приличным рабочим костюмом, встать прямо голышом под струи дождя и смотреть как вода смывает с него всю грязь, боль и слабость, как все это дерьмо стекает по ногам в землю…
Створка ворот отворилась и в проеме показался старик в фуражке. Михаил Николаевич не удостоил его даже поворотом головы, лишь едва приоткрыл глаза, хотя на этот раз осточертевший человек появился в неурочное время. Следователь давно понял, что старик живет где-то неподалеку и если Михаил Николаевич не шумел и не гремел цепями, он не часто появляется в сарае в позднее время суток. А сейчас же старик вошёл к заключенному будто намеревался сделать какой-то гадкий сюрприз – это было заметно по его положению спины, головы, по скомканным, но решительным движениям. За его спиной громыхал далёкий фейерверк, темно-синее небо озарялось цветастыми всполохами. Старик сплюнул. Не меняя лежачей позы Михаил Николаевич следил за ним взглядом – он не шумел и последние дни вел себя мирно и не давал повода колоть себя вилами. Так для чего же явился этот противный старикашка, для чего раздражает Михаила Николаевича своей серой фуражкой с высовывающимися из-под нее уголками клетчатого платка? Что ему надо?
Постояв, старик взял вилы. На это раз он взял их не как рабочий инструмент или орудие пыток, а иначе – как-то горестно, задумчиво. Михаилу Николаевичу даже показалось, что старик сейчас переломит черенок о колено и с горестным криком швырнет куски на пол. Но произошло совсем не это. Старик затворил створку ворот и со вздохом подошел к лежащему заключенному. Только тогда Дежнев приоткрыл глаза и повернул к нему голову, но не успел и рта раскрыть, как старик размахнулся вилами и с плеча вонзил их прямо в грудь узнику. Михаил Николаевич захрипел и вмиг побагровел, кровь толчками струилась из ран на груди и он чувствовал, как зубья прошивают кожу, протискиваются между ребер, входят в легкие. Один вошел в сердце. Михаил Николаевич Дежнев зажмурился и с натужным стоном умер…
– Почему ты ко мне не обратился? – спросил Георгий Львович у племянника, – Сказал бы, что ты хочешь поступить в МГУ, я бы помог.
– Я был уверен в себе, дядя Гога, – ответил Иван. – И я хочу всего в жизни добиваться сам.
– А дело не в твоей матери, которая запретила тебе со мной контактировать? – спросил высокий широкоплечий мужчина с густой породистой бородой. – Ну и как учёба? Получается?
– Пока ничего особенного, – сказал Иван, перешагивая через старое поваленное дерево. – Учебный год только начался.
Они вдвоём шагали по тенистому лесу, у бородача была корзинка с одним грибом. Разговаривая с племянником он невнимательно проводил палкой по опавшей листве, но не нагибался за грибом даже если тот попадался ему прямо под ноги. Они оба знали, что кроме редких маслят в этом лесу ничего не водится, впрочем и те всегда червивые. Да и не ради грибов, в сущности, они гуляли по лесу. Не ради червивых маслят в Пензу из самой Москвы прилетел сам Георгий Львович Спасибов – крупная политическая оппозиционная фигура.
– Где тебя ударили? – коротко спросил Георгий Львович
– Что? – вздрогнул Иван.
– Парнишка тот, одноклассник твой. Ну который исчез, – пояснил дядя Гога. – Он тебя где-то тут ударил?
– А… Да… Где-то тут.
– Где? Покажи?
Иван замялся, потупил взор и заговорил о том, что было темно и он не помнит где именно Лёня Нечипореноко ударил его по голове и вообще не хочет об этом вспоминать. Но дядю Гогу не удовлетворил такой ответ и он настоял на том, что бы Иван не юлил и не притворялся склеротиком. С большой неохотой Иван повёл его между осинами и соснами. Они остановились у одной из сосен, неподалёку проходила едва заметная тропка.
– Сегодня утром, едва я сошёл с трапа самолёта, мне позвонила одна шишка из вашего МВД, – сказал Спасибов-старший, смотря на сосновый ствол, шелушащиеся от слоистой коры. – Спрашивал о брате моем Федьке, о его исчезновении. Ты знаешь, что исчез и тот следователь, что разыскивал Нечипоренко? Его фамилия Дежнёв.
– Да, знаю.
– Чудные дела у вас здесь в Пензе, – задумчиво произнёс Георгий Львович и поворошил палкой опавшие сосновые иголки как раз на том месте, где три месяца назад лежал, ударенный одноклассником Иван. Парень не ответил на дядины комментарии, но отвернулся от выжидательного взгляда бородатого родственника.
– Вань.
– Что?
– У твоего отца стекленели глаза, когда он врал.
– И что-же?
– Точь-в-точь как у тебя.
Иван совсем насупился, если бы перед ним стоял не дядя Гога, а любой другой человек – он бы вспылил и ответил грубостью. Георгий Львович, не дождавшись от племянника ни единого слова, вздохнул и не торопясь зашагал дальше, шаря перед собой палкой. Но Иван знал, что дядя прилетел из Москвы не для того чтобы интересоваться учебой племянника или рассматривать пустое место под сосной. Дядя был слишком занят, чтобы вообще лишний раз покидать столицу. Для этого должна быть действительно весомая причина.
– Как отпраздновал? – спросил дядя Гога. – Мне говорили, был фейерверк.
– Ну да… Мама настояла на том, чтобы я отметил поступление…
– Да брось, Вань, – махнул рукой Георгий Львович, – ты же не поступление отмечал. Я знаю, что ты праздновал, Вань. Ты где-то нашёл доказательства того, что наша фамилия является продолжением царской фамилии. Кто тебе это сказал?
– Я сам докопался! – чуть не обиделся Иван. – Я сам нашёл доказательства!
– И они подтвердились?
– Между прочим на сто процентов!
– Неужели? А ты мозговитый.. – произнёс Георгий Львович и Иван мгновенно оживился и прибавил шагу, что бы не плестись за широкой дядиной спиной, а идти на равных. – Я тебе не говорил, но я тоже уже давно занимался таким же расследованием, какое провёл ты…
Иван опять вздрогнул. Он впервые услышал, что дядя Гога, оказывается, тоже изучал историю их фамилии. Между тем Георгий Львович стал расспрашивать племянника из каких источников он черпал информацию, какие документы находил, с какими историками переписывался и какие ответа от них получал. Он расспрашивал очень подробно и задумчиво кивал, будто подтверждая. Так они гуляли по лесу около часа и Георгий Львович вытягивая из племянника всю информацию, слыша от него тот же рассказ какой Иван Спасибов некогда передал своей подруге Яне Гороцкой когда, они встретившись на набережной реки Суры, пошли в ресторан «Александр Куприн». Это же он рассказывал и другу Егору Кошкину и маме. Иван перечислял имена профессоров, исследователей и историков с которыми имел контакты, а когда речь зашла о профессоре Ричарде Джексоне, дядя Гога обернулся на племянника и долго смотрел на него прищуренным взглядом.
– Ричард Джексон, говоришь… – повторил это имя Георгий Львович, – Из Новой Зеландии, да?
– Он. А ты его знаешь? – спросил Иван, немного насторожившись.
– Э… Вроде того… А позволь полюбопытствовать, что он тебе написал?
– Ну, как сказать… – замялся Иван. Меньше всего ему хотелось вспоминать тот позор в ресторане, когда он, желая произвести эффект на Янку Гороцкую, вскрыл письмо глухого новозеландского профессора. А знает ли дядя Гога о том, что Иван выпрыгнул из окна и чудом остался жив? Похоже, что нет, иначе бы он обязательно позвонил бы из Москвы. Но он этого не делал. Да и кто мог ему рассказать кроме мамы, а между ними давно идёт холодная война. Вот, например, и сегодня, прилетев из столицы, дядя Гога, ни слова ни сказав маме позвонил сразу Ивану и практически в приказном тоне предложил встретиться и «обсудить один вопрос» где-нибудь без свидетелей. Лес у территории базы отдыха «Красная Рябина» оказался наилучшим вариантом, только дядя Гога строго-настрого велел молчать и не говорить маме о его прилете и, тем более о беседе.
– Так что тебе этот Джексон рассказал? – повторил вопрос Георгий Львович.
– Да чепуху, – отмахнулся Иван, – дескать, я ошибаюсь насчёт Раймонда Спейсера и его русской жены. Однако масса других историков говорят обратное.
