Дмитрий Кашканов "Небо и море"

– Интересненько… А кто-нибудь соленый урюк пробовал? – спросила Лариска с видом гурмана, интересующегося у папуасов вкусом местных трюфелей.

– Да ну, дрянь, урюк должен быть сладкий, – убежденно заявили мы с Женькой.

– Не пробовали, а говорите.

– Гадость не едим…

Поход за урюком назначили на вечер, когда посетители и персонал из больницы уйдет.

Дыра в заборе оказалась неудобной и заросшей шиповником, дерево слишком высоким и липким от смолы, урюк пришлось собирать в сумерках почти на ощупь. Зато не соврал Женька. Действительно – Во!

Но Лариска и здесь оказалась на высоте! Она взяла с собой два спичечных коробка. Один с солью, другой с сахаром.

Оказалось, что зеленый кислючий свежесорванный урюк хорош и с солью, и с сахаром.

В одном из детских садов, пока он был садиком и не переведен в статус больницы росло просто на выбор разных вкусностей! Стояло несколько высоченных деревьев шпанки, а в углу раскинулось относительно невысокое дерево с персиками.

За шпанкой надо было лезть опасно высоко. А потом, объев ближние веточки, тянуться, балансируя как макака на канате, чтобы сорвать теплую от солнца темно-бордовую шпанку. Дома такой же шпанки, урюка, персиков – ведра! Летом базар дешев. Но все равно, с макушки дерева теплая, слегка припыленная и такая душистая вишня лучше всех базарных!

А вот тот персик в углу привлекал еще и приятной возможностью покурить на сытый желудок и перекинуться в картишки на ближайшей веранде, пока детки спят свой дневной сон.

Кстати, о картах. Почему-то мы почти не играли в банального дурачка. У нас были популярны бура, сека, еще какие-то простецкие игры. Лариска пыталась нас с Женькой научить играть в преферанс, но нам тогдашним одиннадцати-двенадцатилетним охламонам такие сложности были не по зубам.

Вспомню хоть немного о родной школе.

Учился я привычно на отлично и на удивление почти ничего из процесса учебы не помню. Правда, сам материал по всем предметам все еще сидит, отлитый в граните на подкорке. До сих пор могу запросто дать правильный совет своим учащимся в начальной и средней школе дочерям и не бываю при этом смешон. Но вот процесс или фамилии, имена-отчества учителей постепенно за полвека улетучились. Несправедливо, но вот так.

Запомнилась ритмика в третьем классе и пение в школьном хоре.

На ритмику класс приходил в актовый зал, в котором стулья были составлены вдоль стен. Выстраивались в колонну по-два. Попарно мальчики с девочками. И под пианино скакали по кругу изображая какие-то мазурки. В Ангренской школе тоже была ритмика, но там запомнился только один танец – Летка-Енка. Мы прыгали, дергали ногами и толкали впередистоящих в спину. Получалось задорно и весело.

Здесь же к ритмике относились несколько более серьезно. Обязательно, как на физкультуру, нужна была специальная танцевальная обувь – чешки. Все бы ничего, но чешки бывали в продаже только летом, а если потерял их зимой, или у тебя не было их изначально (я пошел в эту школу в январе), то родителям стоило больших трудов обуть свое чадо в соответствии со школьными требованиями. Правда ритмику вскоре отменили, заменив ее пением в школьном хоре.

Вероятно, это был период, когда школа все еще не разобралась в своем уклоне и ее кидало как корабль в шторм из крена в крен. От песен и танцев к баскетболу и стрельбе.

Зато школьный хор был по-настоящему хорош! На уроках пения каждый класс разучивал в актовом зале на сцене песню, а потом, на большом общешкольном собрании или по случаю праздника эту песню исполнял хор из трех или четырех классов. Даже если учесть, что в общий хор отбирали только лучших певцов, все равно на сцене разом пели человек сто.

Солиста для школьного хора подобрать – нет сложнее задачи. Мальчики стесняются, у тех, кто не стесняются, голоса ломаются, у кого пока голос не ломается, тот спортом занимается. Такие вот невеселые стишки.

В наших классах со слухом и высоким звонким голосом нашелся всего один мальчик, достойный быть солистом. Им оказался я. Я пел первым голосом (это, наверно, сопрано). Получалось красиво, и руководитель хора прочил меня в звезды общегородского, а может и республиканского масштаба. Но неожиданно, в пятом классе хор был распущен и вместо его уроки пения стали проходить по старой скучной схеме в классе. Пели, конечно, не выходя из-за парт, и это было совсем не то ощущение, когда ты поешь на сцене.

Мой одноклассник Витька Зверев поначалу тоже пел в хоре, но за свой ростик и необычайную худобу стоял у самого края хора, наверно, чтобы не смешить слушателей. В школу он ходил в маленьком сереньком костюмчике, отчего был издалека похож на пожилого лилипутика.

Однажды хор разучивал песню «Широка страна моя родная». Учитель требовал, чтобы в начале песни чувствовалась именно ширь страны, чтобы хор пел: «Широка-а-а страна моя родна-а-а-я-я-я!» Но все как-то не выходило. Страна получалась какая-то не широкая. И тут, он случайно, каким-то боковым слухом услышал Витькино пение.

– Зверев, это ты там у стенки басом поешь? – неуверенно спросил учитель.

– Я больше не буду, – сконфузился Витька.

– Ты не стесняйся, мне кажется, так даже здорово. Ну-ка, иди на середину. Давай, как будто ты на сцене Большого театра солируешь. Послушаем тебя.

Витька в своем мешковатом костюмчике вышел на середину перед хором. Девчонки в углу прыснули, может и не в Витькин адрес, но Витька покраснел.

– Эй, там, спокойно постоять не можете? – как можно серьезнее сказал учитель. – Давай Витя – Широка страна моя родная. С начала.

Витька вдохнул поглубже, выпрямился, костюмчик расправил складки. С первыми звуками «Широка-а-а-а…» правая рука пошла от сердца по дуге, показывая, какая же действительно широкая страна СССР! Витька запел сочным басом, громко и правильно, не перевирая ни одной нотки. Учитель, непроизвольно приподнялся со стула, слушая это необычайное пение.

– Все! Ты тоже будешь солистом. Теперь-то школа займет первое место! Витя, у тебя что было по пению до этого? Витя, ты спортом не занимаешься? – будто прорвало учителя.

С возрастом Витька не поправился и особенно не вырос, но, когда выходил на сцену исполнять «Страну», будто вдвое прибавлял в росте и шири плеч.

У меня лет в двенадцать голос сломался, как ему и положено природой. А Витя пел в Ташкентском оперном театре и в церковном хоре в Успенском соборе. К несчастью, когда Виктор служил певцом в оперном театре, его обманули на деньги. Сумма была в долларах,

и в общем-то, несущественная. Но Виктор сильно переживал обман. У него на этой почве случился инсульт, и он умер еще далеко не старым.

Сразу, как только я разобрался кто есть кто в новом классе, я по уши влюбился в отличницу Наташку Пивень.

Я сидел за второй партой, а она сидела позади меня за третьей. Отличница – рыжая веснушчатая Наташка. Необычайная задавала. Мало кто в классе мог похвастаться дружбой с ней. Она была занята весь день. Школа, музыка, уроки. На дружбу времени не оставалось. Да и как с ней дружить? С мальчишками Наташка разговаривала надменно, как царица с рабами.

Угораздило же меня влюбиться в такую недотрогу! Я все уроки смотрел на нее украдкой в малюсенькое зеркальце. Наташкины веснушки и курносый нос казались мне самыми красивыми на свете. Рыжие косички были заплетены в два просто очаровательных бублика! Она всегда правильно отвечала и презрительно фыркала, когда кто-нибудь не знал урока или просто говорил глупости.

Наташка на меня внимания не обращала, и я страдал от неразделенной любви.

Но однажды, за Наташку я пребольно и преобидно получил в нос.

В классе у нас, как и положено, присутствовал классный хулиган по фамилии Щедров. Имя его не запомнилось потому, что его по имени никто никогда не называл. И вот однажды он что-то обидное сказал в Наташкин адрес. Я взбеленился и наговорил ему грозных глупостей и пообещал набить рыло, после уроков.

Моя ошибка заключалась в том, что я не заручился поддержкой друзей. Даже Геру не стал привлекать к созданию агрессивного блока. В итоге, когда я вышел из школы, меня уже поджидала шайка. Щедров жался к какому-то долговязому мальчишке. Тот подозвал меня. Спросил у Щедрова; «Этот, что-ли?» Щедров утвердительно вякнул. Долговязый мальчишка, не готовясь и не петушась, как было принято в мальчишеских разборках, просто двинул мне в нос, развернулся и пошел. Шайка двинулась за ним.

Из школы вышел Гера. Увидел меня с расквашенным носом. Спросил кто это меня так. Я сказал, что да так, мол, какие-то пацаны-хулиганы. Гера проводил меня до дома, охраняя меня от возможного рецидива агрессии неведомых хулиганов.

Наташке я тоже не стал рассказывать про свое поражение. Пострадал еще годик про себя, а потом любовь сама прошла.

Все мальчишки лазают на деревья. Чаще за фруктами или застрявшими воздушными змеями, но иногда и из спортивного интереса, за риском и новыми ощущениями.

Я побывал почти на всех деревьях в округе, представляющих интерес. Добывал шпанку, персики, орехи. На некоторых деревьях, использовавшихся в качестве «штабов» существовали даже мои персональные развилки, сидеть в которых допускалось только мне.

Однажды захотелось рекорда, этакого полета в космос, в неизведанное.

Во дворе соседнего детского сада росла высоченная чинара. Забраться на нее с земли было невозможно, толстый гладкий ствол без единого сучка не позволял зацепиться. Но под чинарой, почти вплотную стояла детская веранда для выгуливания воспитанников. Забраться с ее крыши на дерево было уже не очень сложно.

Я решился. По столбу веранды залез на засыпанную старой листвой крышу, оттуда осторожно ступая по ветке и, держась за другую, перебрался к стволу. Первые пять метров высоты дались легко. Ветви здесь росли почти перпендикулярно стволу, и подниматься по ним получалось как по лестнице. Ветки, растущие выше, старались тянуться к солнцу, отчего приходилось ставить ступню косо в узкую развилку. Процедура неприятная и весьма болезненная для ступни. Еще выше – и всё более узкими становятся развилки, и все труднее подъем. Но я забрался!

Когда развилок уже не осталось, я, словно сорока, оказался держащимся за довольно тонкую вертикальную веточку в окружении нетронутых человеком пыльных листьев и прошлогодних шишек. Внизу серыми прямоугольниками лежали шиферные крыши коттеджей. Прямо напротив, портили идиллию тишины и небесной чистоты, захламленные балконы пятого этажа соседнего дома. Выше только птицы в небе и кошки на чердаке пятиэтажки!

Это был триумф исследователя! Из всех людей, живших на Земле, я был первый, кто забрался на макушку этого дерева!

Жаль, люди не заметили подвига. Пешеходы редко поднимают голову и смотрят на макушки чинар, а кричать им, привлекая внимание, недостойно победителя.

Весной в апреле или начале мая уже почти лето, но в укромных местах почва еще влажная. По идее, в таких местах надо бы произрастать грибам, малине и прочим несвойственным для Средней Азии растениям. Насчет малины знаю точно, что в городских кварталах она там и сям не росла. А вот грибы редко-редко встречались. Но не под прелой листвой, а под асфальтом.

– Хочешь жареных грибов? – спросил однажды лучший друг Гера.

– Откуда у тебя грибы? – удивился я.

– Места надо знать, – с видом превосходства, таинственно сказал Гера, – Сегодня после уроков пойдем, я покажу. Там целая куча.

Кучей оказался вспученный тонкий асфальт тротуара, из-под которого выглядывали белые шарики.

– Это и есть грибы? – недоуменно спросил я.

– Они. Вот только их из-под асфальта трудно выколупывать. Убирай асфальт аккуратно, а то грибы попортишь.

Мы с энтузиазмом взялись расковыривать дырку в тротуаре. Грибов оказалось три. Один вполне приличных размеров и два малюсеньких. Пахли они хорошо, настоящими грибами.

– А их есть то можно? – опасливо поинтересовался я.

– Конечно, это же не поганки, – уверенно заключил Гера, – Вот только пожарить немного надо. Я уже пожарил один. Ничего получилось. Вон, видишь бугорок с трещинами, это еще один гриб лезет. Если хочешь, будет твой, – Гера великодушно подарил грибное место другу.

– А когда он поспеет?

– Следи за ним, как трещина шире раскроется, тут и выкапывай.

– А если сразу выкопать? Может он уже большой?

– Давай попробуем.

Гриб оказался вполне приличный, размером с грецкий орех.

– Слушай, а давай не будем есть мои грибы сразу, я их засушить попробую, – зажадничал Гера, – У тебя же есть твой гриб, вот его и пожарь. Я-то жареных грибов уже наелся.

Мама удачно оказалась дома. Она долго недоверчиво рассматривала и нюхала гриб, расспрашивала в деталях, у какого дома он был найден. Наконец согласилась приготовить жареный гриб. Мелко порезала, добавила лука.

Жареный гриб уменьшился в размерах до чайной ложки чего-то мелкого и темного, но все равно блюдо удалось! В такой кулинарии важен не объем блюда, а его эксклюзивность. Ну а насчет маминого решения скормить сыну нечто неизвестное, тут сыграл роль обычный здравый смысл. Ну, во-первых, Гера, съевши уже с пяток этих грибов, на головные боли и тошноту не жаловался. Во-вторых, гриб действительно был похож на классический шампиньон. Наверняка, это подсказало маме ее военное голодное детство, когда шампиньоны можно было собирать и есть. И в-третьих, грибок был один и настолько мал, что при правильной зажарке все гипотетические токсины улетучились бы. И наконец, запретить было можно, но тогда лишишься возможности контроля. Следующий раз сын найдет что-нибудь, съест, не спрося, а тебе гадать, от чего это у мальчика покраснел нос и позеленели щеки.

Тот гриб елся не как пища для утоления голода, а как нечто сакральное, как воспоминание о далекой родине. Ностальгия, нет-нет, да и проявляла себя. Челябинск манил просто фактом своего существования. Реальных точек притяжения там не было. Ну да, хотелось (иногда) в прохладу, в дождь и ветер. Хотелось в березовую рощу, в которой нет пыли и не страшно лечь на траву, хотелось малины с куста, да и тех же грибов наконец. Хотелось увидеть родственников, думалось, что они только и вспоминают, что обо мне, и только и строят планы как бы меня свозить на Увильды или покатать в парке Гагарина на детской железной дороге. Даже по комарам скучалось.

Комаров в Ташкенте в те годы не было. Чтобы тебя укусил комар, его еще нужно найти и уговорить.

Вечером, лежа в постели, я вдруг услышал тонкое комариное пение. Где-то в темноте комнаты пищал комар, выискивая ужин. Я стянул простыню, которой укрывался и стал терпеливо ждать, когда же комар меня укусит.

Вот! Боль от легкого укола и зуд! Все как в Челябинске. Как на родине! Впору хоть сесть на обочине дороги, смотреть на проезжающие мимо колеса «Жигулей» и мычать про себя «Грусть моя, ты покинь меня…»

В зиму 1973-го года на Ташкент обрушились ужасные по местным меркам холода. Город до неузнаваемости засыпало снегом. Замерзли речки и каналы. Озера в парках покрылись толстой коркой льда. Сибирь какая-то!

– Пойдем, походим по льду, – предложил Женька необычный аттракцион.

– А где будем ходить? – спросил я.

– Я место знаю. Перед парком речка есть замерзшая. Там и походим. Только надо на всякий случай резиновые сапоги надеть. – с уверенностью опытного полярника, сказал Женька.

До речки мы добрались без происшествий. Речкой оказался канал Бурджар. С осени его перекрыли, и вода почти вся сошла. Сейчас на дне канала среди коряг и мусора осталось с полметра темной воды, скрытой ледяной коркой и снегом.

Мы с опаской спустились на лед.

– Ты под ноги внимательнее смотри, а еще лучше, за мной иди, по следам, – Женька взял на себя руководство экспедицией.

– Я и без тебя знаю, как по льду ходить. Я в России родился, – парировал я, но, на всякий случай, пошел за Женькой след-в-след.

После часа исследований полярники вышли на участок почти прозрачного черного льда. Подо льдом лениво перекатывались плоские пузыри воздуха. Если пробить лед палкой, то через дырку на поверхность вытекала и разбегалась мутным пятном черная вода.

Мне захотелось выдавить побольше воды, и я сильнее наступил на лед. Вода из дырок действительно пошла быстрее. Надо льдом появились роднички грязи. Внезапно, лед под ногами хрупнул, и я оказался стоящим по пояс в черной жиже, по поверхности которой плавали куски льда и какой-то мусор.

– Побежали домой, пока не замерз, – крикнул Женька, опасливо ступая назад по еще белым участкам льда, – Сам выберешься? Сейчас я на берег выйду и тебе ветку подам.

Цепляясь скользкими от ледяной грязи пальцами за длинную ветку, я выбрался на сухое место.

– Черти в аду чище и красивее бегают, чем ты с улицы пришел, – сетовала мама, замачивая в тазу мою одежду. Я сидел, надувшись, в горячей ванне. Молча грелся и стеснялся мамы.

С самого раннего детства ни один новогодний карнавал не обходился без меня, наряженного в какой-нибудь уникальный костюм.

В четырехлетнем возрасте меня одели в зайчика, для чего мама специально шила комбинезон из белой фланели. На плотной шапочке торчали фланелевые ушки, а сзади болтался настоящий хвостик, отрезанный от заячьей шкурки дядей Лёшей.

В первом классе мама сразила всех, одев сына в оранжевый комбинезон космонавта. Шлем мама выклеила из папье-маше на большом мяче. Я выглядел совсем как настоящий Гагарин в скафандре и шлеме с белыми буквами «СССР».

Вершиной костюмного творчества мамы был Мушкетер, подготовленный для карнавала в пятом классе. Идея пришла мне после прочтения романа Дюма. Мама легко воодушевилась возможностью сделать сыну костюм со смысловой энергетикой и внутренней идеей, а не просто какого-нибудь «гриба», «клоуна» иди «подъемного крана».

Мы сделали черную широкополую шляпу с высокой тульей и белым пером. Мама сшила голубую накидку с белым крестом, кружевное жабо, кружевные манжеты и кружевные отвороты сапог.

Оружие я сделал сам.

«Мушкетер» на карнавале, к зависти остальных мам, занял первое место.