Дмитрий Кашканов "Небо и море"

Действительно, стакан холодного пива приводит меня в чувство. Усталости как не бывало.

– Вот видишь, ожил ребенок. А то уморила бы его по жаре-то.

– Но-но! Без вас знаю, как с детьми обращаться! Ишь, поучают! Спасибо, без очереди пропустили, а советов ваших мне не надо.

– Ну бабы пошли! Слова не скажи…

В июле 1968 года мои папа и мама взяли меня в очередное путешествие в Адлер. Я уже вовсю отдыхал у бабушки. Но в один из дней из Ангрена приехали родители и сообщили, что завтра утром едем в аэропорт, а оттуда на самолете летим на Черное море.

Ил-18 из Ташкента до Адлера летел часов шесть. Я сидел у иллюминатора в районе крыла, сосал кислые карамельки «Взлетные», рассматривал слегка закопченные капоты двигателей и очень медленно (ну очень-очень медленно!) уползавшие под крыло желтые пейзажи Ставрополья. Потом заложило уши и самолет, развернувшись над морем, пошел на посадку. Мелькнул пляж, осталось позади скопление маленьких серых крыш. Самолет тряхнуло на бетоне и двигатели громко заорали «Ууу-Аааааа!!!»

Место нашего отдыха было уже хорошо знакомо моим родителям. Домик располагался на улице Красная Горка метрах в двухстах от входа в парк «Южные культуры». Родители туда приехали в третий раз. Меня туда однажды тоже привозили, но тогда я был мал и ничего не запомнил.

Хозяйка дома выделила нам веранду, в которой помещались две кровати и малюсенький столик. Наши чемоданы места не занимали, так как поместились под кроватями.

В одной из комнатушек проживала сама хозяйка, а в другой семья из четырех человек. В той семье отец был военным моряком из Мурманска. Его жена мне не запомнилась, а двое мальчишек изредка составляли мне компанию в играх. У младшего был отличный велосипед с надувными толстенькими шинами и главное, с возможностью ехать накатом под быстрое тиканье трещотки в задней ступице. Велик был уже мал мне и приходилось ездить с коленками враскоряку, но мой «Школьник» еще не был куплен, и я наслаждался общением с современной техникой.

Старший мальчик был уже подростком. Высокий и тощий, немного циганистый лицом и темными волосами. Он был, как и полагается подростку, несколько колюч с родителями, но при этом никогда не переходил черту, за которой начиналась бы демонстрация неуважения. Мальчик учился в художественной школе и рисовал замечательные скетчи. У меня сохранились его рисунки поля битвы, усеянного павшими латниками и мастерски выполненный рисунок мексиканского мачо в пончо, сомбреро и щегольских сапожках на каблуках и при шпорах. Мачо с картинки смотрел на зрителя, то есть на меня, снисходительно и немного отстраненно. Я восхищался и тихо завидовал художнику.

Отдых наш был весьма насыщен впечатлениями. Мы ходили на пляж через парк, стараясь посетить все его удивительные уголки. Собирали с земли недоподобранные другими туристами большие кедровые шишки, плутали по бамбуковой роще и, огибая кактусы, залезали на песчаные тропинки «Мексиканской горки».

А еще я ел просто неограниченно много мороженого «Эскимо» по одиннадцать копеек. В мой маленький желудок легко влезало четыре-пять порций, съеденных с интервалом, необходимым для обнаружения очередного мороженщика и покупки новой порции.

Мама тоже лакомилась эскимо, а папа предпочитал шашлык с вином или пивом. Иногда мы обедали в столовке на углу парка, недалеко от пляжа. Отец называл столовку «рыгаловкой», но еду там подавали вполне вкусную. Я помню, что там меня кормили борщом и сосиской с картофельным пюре.

В один из дней с утра мы поехали в Сочи. Туда нас донесла «Ракета» на подводных крыльях. Когда мы вошли в салон, я сразу «узнал» знакомый Ил-18. Были похожи и качка сразу после взлета, и знакомый полет на маршруте и даже запах в салоне был какой-то самолетный. Но у «Ракеты», в отличие от Ила, была возможность во время полета над волнами постоять на открытой корме и, прячась от брызг и шума, смотреть на белый бурун, постепенно растекающийся по растревоженной поверхности моря позади судна.

Потоптавшись немного по набережной у Морского вокзала, мы взяли обратный билет. На этот раз плыть нам предстояло на небольшом теплоходе. В море его нещадно, с моей точки зрения, качало на волнах. Меня тошнило, и никакой прелести от этого морского путешествия я не заметил.

Еще мы ездили на Ахун, постояли в беседке, купили на память застывшего в эпоксидной смоле скорпиона. Тогда на гору туристов возили на автобусах без крыши. Пассажиры сидели как в корыте, вертя головами во все стороны. Скорость процессу обозревания красот не мешала, так как автобус по узкой извилистой дороге полз и вверх, и вниз одинаково медленно. Помню, на одном из поворотов водители долго препирались, кто же должен уступить путь, в итоге разъехались под крики «Давай!». «Проходит!», «Левее крути, правее!». Автобусы слегка шоркнулись бортами и разошлись.

А в один из дней мы из Адлерского аэропорта на вертолете Ми-4 полетели на Красную поляну. В полете было очень шумно и интересно. Никаких хайвеев и «Ласточек» тогда даже писатели-фантасты не предполагали и внизу петлял узенький серпантин дороги, а по бокам медленно уходили назад зеленые горы. Серпантином меня было не удивить, но вот обилие зелени в горах воспринималось как нечто избыточно шикарное. В отличие от суровых Ангренских гор, местные выглядели зелеными плюшевыми холмами.

Вместо Красной поляны нам предстала для обозрения деревушка и зеленая полянка вертодрома. Отец попробовал было уговорить нас с мамой на поход до канатки и продолжение восхождения. Но канатка в тот день почему-то не работала и нам порекомендовали ехать назад в Адлер и поторопиться, а то либо билетов на автобус не будет, либо сами автобусы кончатся.

Вниз я ехал в хорошо знакомом мне ПАЗике. Водитель разрешил мне сидеть на капоте на ватном стеганом одеяле и я, пользуясь такой привилегией смотрел вперед и болтал с шофером о том, какой я искушенный спец в поездках на ПАЗиках по горным серпантинам.

Как-то раз, возвращаясь домой из кинотеатра, после в который уже раз просмотренного боевика про индейцев с Гойко Митичем, на площади перед входом в парк, я увидел художника. Он установил треногу с этюдником прямо на обочине дороги. На этюднике закрепил кусок картона и, отрешившись от зевак, набрасывал маслом этюд: В солнечный день, петляя по холмам, к близким горам убегает дорога. Вдоль дороги сочными пятнами оттенков зеленого разбросаны сады. Сквозь зелень садов проглядывают серые и красные крыши. Небо над дорогой, садами и ближними холмами там и сям протыкают темные остроконечные пики кипарисов.

Я зачарованно наблюдал рождение шедевра. Живописец в заляпанном разноцветными пятнами переднике долго смешивал на палитре оттенки зеленого, подбирая нужный. Наконец он удовлетворенно кивал, как будто соглашаясь сам с собой, брал кистью краску и клал аккуратный мазок на картон. Дальнее дерево, до этого просто темное пятно, оживало. На него упал солнечный свет.

– Похоже, – сказал кто-то из случайных зрителей.

Художник слегка обернулся на зрителей и чуть заметно улыбнулся.

С закатом солнца на Красную Горку опускалась влажная беспокойная южная ночь и над темной листвой кустов живой изгороди появлялись светляки. Они как маленькие светящиеся атомы в черноте космоса вили свои замысловатые петли, то вспыхивая ярче, то угасая и становясь почти полностью невидимыми. В темноте мягкий фосфорический свет светляков и неосязаемое легкое свечение космоса сливались воедино, размывая границу неба и земли.

Если поймать светлячка, то на поверку это окажется невзрачный коричневатый маленький жучок. Брюшко, которое только что светилось волшебным светом, уже не светится. Чудо живого броуновского движения исчезло.

Пока мальчишки ловят светлячков, взрослые сидят за столом под виноградом, пьют вечернее красное и делятся воспоминаниями о своих малых родинах и о новых впечатлениях от отдыха.

Мой отец никогда не был замечен в пристрастии к рыбалке. Он был в этом вопросе подкован лишь теоретически. В Челябинске с братом Виктором и друзьями иногда лавливал на озере Смольное чебаков. Но основной интерес в той рыбалке заключался в последующем пикнике.

В Ангрене рыбного озера не оказалось, а ловить рыбу в реке что-то не тянуло. Коллеги, знающие местную фауну, ловить рыбу не советовали. Мол, в Ангрене водятся только «маринки», а их лучше не ловить вообще.

Маринки красивые, стремительные под стать горной воде. У них блестящее серое тельце и прозрачные плавники. Ловят их на хлеб, на червя, на все съедобное. Но рыбачат на них только самые смелые и, главное, знающие любители рыбы. Маринка при неосторожной чистке перед приготовлением, если задет желчный пузырь, становится абсолютно несъедобной. Ядовитая желчь из малюсенького пузыря моментально растекается по мясу. Отравиться такой рыбой проще простого. Такая вот защита от рыбаков.

С вечера мы приготовили удочки, наживку, еду. Решили взять с собой маму, чтобы было кому охранять пойманную рыбу. Вероятно, это я упросил потратить выходной на необычное развлечение. Родители, скорее всего, и не собирались есть будущий обильный улов. Ну, или может быть, думали скормить его нашей кошке Пуське.

Полдня мы с отцом прыгали по мокрым камням, выбирая место с достаточно голодными и глупыми маринками. К счастью для рыбы и рыбаков, клева не было. Все остались живы!

В одну из поездок в Ташкент меня с отцом пригласил его коллега и товарищ Лонгин Шестеряков. Кем работал Лонгин я не знаю. Но до того, как стал жить в Ангрене, какое-то время проработал в Алжире инженером на стройке. Алжирская жизнь подарила ему двух прекрасных сыновей, а тамошняя работа вылилась в замечательную, песчаного цвета, «Волгу ГАЗ-21». Шестеряковы в Ангрене проживали в Старом городе в доме неподалеку от того дома-гостиницы, в котором мы провели первое время по приезду в Ангрен. Дом Шестеряковых был большой, трехкомнатный и с большой круглой печью, бока которой выходили секторами в каждую комнату. Двор, как и в нашей гостинице был полностью заасфальтирован и по периметру засажен большими плодовыми деревьями.

Ну так вот, в Ташкент мы поехали просто «прошвырнуться по магазинам». Лонгин рулил, отец сидел рядом, а трое пацанов свободно разместились на заднем диване.

Помимо традиционного для посещения ЦУМа заехали на «Тезиковку». Шестериковским пацанам многое нужно было для рыбок. Сухой корм, живые дафнии, фильтры и т.д., и т.п. Я попал на птичий рынок первый раз в жизни и мне сразу тоже понадобились рыбки. Минут пять нытья, и я стал обладателем новенького шарообразного аквариума сразу со всеми полагающимися механизмами, кормами и обстановкой. Для начала купили несколько рыбешек гуппи. А через какое-то время Шестеряковы поделились парочкой скалярий.

Аквариум лег дополнительной обузой на мамины плечи. Это ей пришлось его регулярно чистить, кормить лавинообразно размножавшихся рыб, рассовывать по знакомым появлявшееся потомство. Через пару лет маме это удовольствие окончательно надоело и аквариум продали кому-то из друзей. Вместе с рыбками, улитками, водорослями и прочая, и прочая, и прочая.

Там же на Тезиковском птичьем рынке в другой приезд я выпросил купить волнистых попугайчиков. Я живо представлял себе, как буду учить их разговаривать. И вообще, интересно же держать дома пестрых птичек!

Мама пыталась отговорить сына от необдуманного шага, но папа меня поддержал. Видно, сам не наигрался в детстве. Мама сдалась.

Купили двух чудных волнистых попугайчиков. Синего самца и зеленую самочку. Самца назвали Пашкой, а самочку Машкой.

Я учил их разговаривать целую неделю. Попугайчики не заговорили, и я потерял интерес. Дальнейшие заботы по прокорму попугаев, уборке клетки, обеспечению водой и зеленью опять, как и в случае с рыбками, легли на мамины плечи.

Мама справлялась несколько лет. Попугаи громко чирикали, летали по клетке, сорили на пол шелухой семечек. В 1970 году попугаи вместе с нами переехали в Ташкент. Зимой клетка стояла в «зале», а летом ее выставляли в затененное место на террасе (которую мы называли верандой).

Жили Пашка с Машкой дружно, ухаживали друг за другом, решетчатая тюрьма казалась им раем в шалаше. Пашка старался сидеть на жердочке непременно рядом с любимой, чистил ей перышки, что-то тихо чирикал ей на ухо. Машка закрывала глаза и млела от счастья.

Когда им сделали фанерный домик, стали появляться птенцы. Они быстро вырастали и превращались в шумную ватагу волнистых сорванцов. В клетке становилось слишком тесно, и папа относил поросль в зоомагазин.

Но однажды папа уехал в длительную командировку, а у мамы заболела моя младшая сестра Лена. Маме просто некогда было разорваться на несколько фронтов. Когда папа вернулся, он заглянул на веранду, навестить попугаев и вдруг забегал из веранды на кухню и обратно. Зашумел водой из крана. Потом зашел в комнату и пустым голосом сказал: «Пашка умер…».

В клетке сидела на жердочке нахохлившаяся Машка. Я, которого назначили смотреть за попугаями, был увлечен своими кружками и секциями и про попугаев забыл. Я перестал наливать им воду и давать зелень. Мама лечила дочь. Пашка сначала громко чирикал, призывая людей на помощь. Никто не пришел. Пашка стал меньше есть и пить, чтобы поддержать любимую. Потом вода совсем кончилась. Пашка ослабел и умер.

Машку спас папа. Но даже, когда самочка немного отошла от пережитого, она не смогла летать и чирикать. Машку отнесли в зоомагазин. Бесплатно. Папа не хотел увидеть, как Машка умрет.

Когда взрослые смотрят на своих детей, то те кажутся взрослым наивнее, неосведомленнее во взрослых вопросах, чем есть в реальности. На самом же деле дети – это маленькие копии взрослых, отличающиеся лишь уровнем и качеством приобретенного жизненного опыта.

Например, с точки зрения большинства взрослых, вопросами пола, половых взаимоотношений и половой жизни дети должны начинать интересоваться лет с шестнадцати, а лучше всего – после окончания института. С этим очень трудно согласиться. Например, меня и моих друзей, пол и связанные с ним особенности поведения начали интересовать еще со времени детского сада.

Мальчики, еще не зная зачем они это делают, и рискуя напороться на наказание от воспитательницы, ухитрялись подглядывать за девочками, когда те сидели на горшках в туалете. Я украдкой старался разглядеть переодевающуюся девочку у бассейна, которую родители укрывали полотенцем, но щелочка осталась. Во дворе среди мелкоты имели бурный успех мои выдуманные рассказы про постройку в детском саду пещеры из ватных матрасов, в которой происходили удивительные приключения воспитанников и обязательно с эротическим подтекстом.

Тот детский эротизм был совершенно оторван от секса, и даже просто намеков на секс. До этого мы еще не доросли ни физически, ни гормонально, ни эмоционально. Это был эротизм купидонов. Чистый и незамутненный. Но, если захотеть, то со стороны можно было бы увидеть мно-о-о-о-гое! И прилепить на любого из нас ярлык окончательно испорченного похотливого исчадия. Впрочем, некоторые из моих тогдашних шести-семилетних друзей претерпели гонения и наказания и углом, и рукой, и даже ремнем. Меня не наказывали просто потому, что я уже знал от друзей как это опасно и старался не откровенничать и не попадаться.

Однажды, друг Колька с четвертого этажа заговорщически пригласил меня к себе домой посмотреть нечто удивительное и запретное.

– Ты гандоны видел?

– Какие гандоны? – не понял я гулкого как удар гонга слова.

– Ну гандоны! У твоих родителей нет, что ли? – Колька покрутил в воздухе пальцами, пытаясь объяснить, что же такое гандоны, – Ну, их взрослые используют, когда детей делают. У меня сейчас дома никого нет. Пойдем, покажу. – великодушно пригласил он.

Как делают детей, я догадывался весьма смутно. Как-то по-особому целуются или ещё как-то?

Обстановка Колькиной квартиры богатством не отличалась. В спальне стоял шифоньер, полутораспальная кровать и огромный сундук. Колька с видом знатока пошел к кровати.

– Смотри, – сказал он и приподнял край матраца, – Это – гандоны!

На панцирной сетке в изобилии лежали бумажные пакетики с круглыми таблетками внутри. По две таблетки на пакетик. Надпись на пакетиках гласила: «Изделие №2».

– А как их взрослые используют? – я никак не ожидал увидеть такие невзрачные пакетики.

– Сейчас покажу, – ответил Колька и разорвал один пакетик.

Запахло тальком и резиной.

Колька извлек наружу тонкую резиновую мембрану с бубликом по краю. Двумя пальцами он взялся за мембрану и потряс ею в воздухе. Мембрана оказалась хитро скрученным мешочком из тонкой резины.

– Теперь гандон надевают. Хочешь померить?

Я в нерешительности пожал плечами. Откуда я знал, куда надевают гандон? Колька ухмыльнулся и сказал:

– На пипиську надевают.

Он стянул штаны и надел себе презерватив. Резиновый мешок безвольно повис на маленькой пипиське.

Мне стало неловко. Примерять гандон не хотелось.

– А дальше что? – спросил я.

– Я пока не знаю, у родителей этих гандонов навалом, даже в сундуке куча. Отец сказал, потом расскажет, когда вырасту.

Тайна изготовления детей пока осталась тайной.

Кстати, о тогдашних презервативах.

Несмотря на их неказистость непрочность, невзрачный серый пакетик с казенной маскирующей надписью, использование в упаковке талька вместо нынешней силиконовой смазки, нередко в аптеках возникал дефицит этих нужных средств. При появлении в продаже люди запасались презервативами всерьез и надолго. Колькин отец работал на карьерном самосвале и, может быть, им в карьерный аптечный киоск, только для своих, завезли дефицит. Вот он и хапнул от души.

Многие хорошо сохранившиеся учебники и просто детские книги, которые в свое время читала моя двоюродная сестра Наташа, постепенно перешли в мое пользование. Наташа была очень аккуратной девочкой и состояние книг было превосходным. Ни помарок, ни помятостей, ни потертостей. Первой книгой, с которой я начал знакомство с миром литературы, был Букварь издания 1962-го или 1963-го года. Иллюстратор старого Наташиного букваря постарался. Там все персонажи, сценки и вещи были изображены предельно реально, без этого новомодного – «художник так видит». Ребенок, изучая буквы не должен был отвлекаться на разгадывание изобразительных ребусов, вошедших в моду в 70-е. Например, иллюстратор очень детально изобразил, как устроена модель самолета (который построим сами, понесемся над лесами) с резиновым мотором. По картинке можно было запросто сделать реальный резиномоторный самолет. Требовались лишь умение немного работать лобзиком и плоскогубцами и посильная помощь знакомого с предметом взрослого.

У меня ни первого, ни второго в наличии не оказалось и поэтому пришлось лепить мой самолет из того, что было. Вместо тонких реечек и кальки для постройки я использовал картон от обувной коробки, для шасси и частей мотора пригодились детальки от конструктора, вместо отсутствующей венгерки – резинка от маминой бигудюшки. На изготовление самолета ушло два ребенко-часа.

В сопровождении наблюдателей, советчиков и болельщиков я торжественно вынес самолет за дом на пустынную асфальтовую дорогу. Туго закрутил резинку. Самолет был готов к стремительному взлету и удерживался только пальцем, стопорящим пропеллер.

Зеваки опасливо попятились.

– Отпускай!!!

Я резко убрал палец. Самолет отчаянно пожужжал пару секунд малюсеньким картонным пропеллерчиком и замер, не сдвинувшись и на миллиметр.

– А чё не полетел-то? – спросил голос из толпы.

– Резинка слабая, – с сожалением ответил авиаконструктор, – Другой раз полетит.

Спустя лет пять, я построил еще один самолет. На это раз с ракетным двигателем. Но о том ракетоплане немного позже.

Шпионская романтика, способность наблюдать за происходящим, оставаясь невидимым! Кто из мальчишек прошел мимо таких увлечений? А какой современный шпион обходится без технических средств?

Однажды, играя с пацанами в разведчиков, я слепил из пластилина простой перископ с одним зеркалом для заглядывания за угол дома. Весь день пробегал с перископом, удивляя друзей смелостью идеи и неожиданностью простого решения сложной проблемы. Вскоре перископ измялся, а зеркальце замазалось пластилином и пылью так, что даже, если бы враг смотрел в объектив перископа с другой стороны, то и тогда, вряд ли можно было бы его разглядеть.

Продолжение борьбы с невидимым врагом требовало немедленной модернизации оборудования!

Новинкой заинтересовалась мама. Решили делать двухзеркальный перископ. Таким за угол не заглянешь, но можно безопасно и скрытно вести наблюдение из канав и сухих арыков.

Новый картонный перископ с зеркалами от пудрениц получился на славу! Вот только игра в шпионов уже закончилась, и весь двор переключился на постройку квартир из кирпича, который доверчивые строители оставили без присмотра на пустыре за домом.

Почему строители бывают доверчивые и как дети могут строить квартиры из кирпича? Все сложное с первого взгляда оказывается простым при детальном рассмотрении.

За нашим домом на пустыре наметили стройку нового корпуса городской больницы. Грейдеры расчистили площадку, экскаваторы вырыли первые траншеи, грузовики привезли, а грузчики выгрузили и аккуратно сложили «елочкой» штабеля красного кирпича. Потом наступило воскресенье. Погода была замечательная! Тепло и сухо. Детей во дворе, окруженном пятью четырех-подъездными домами, было не менее сотни. Кому-то из них пришла идея построить на пустыре неподалеку от настоящей стройплощадки свои «домики».

В итоге количество кирпичных затейливых квартир, которые просто выкладывались на земле в один, два или три кирпича в высоту, начало расти в геометрической прогрессии. Когда новые каменные джунгли были готовы, в них поселились девочки с куклами и посудкой, новые семьи стали общаться, ходить друг к другу в гости и покупать в магазинах за листики, изображавшие бумажные деньги, камешки и палочки, изображавшие продовольственные и промтовары.