Инна Истра "Марьянина топь"

– Кто напугал Марьяну? – спросил Василь жену.

– Да собака какая-то, – ответила Анна, – пустяки. Умою на рассвете, все и забудется.

Через несколько дней у Олесиной коровы пропало молоко. Почуяв неладное, Олеся побежала в Борки к старой Кузьминичне. Та тут же заявила, что у коровы отбирают молоко.

– Тянет кто-то молочко с твоей коровушки, – шепелявила старуха. У тебя утекает, а к кому-то притекает.

– Что ж делать – то? Помоги! – попросила Олеся.

Кузьминична усмехнулась. За штоф вина да два полотенца научила она расстроенную бабу, как вернуть молоко. Об этом случае узнала вся деревня, поскольку Олеся обвинила во всем Анну и костерила ее у колодца, не скупясь на бранные слова.

С той поры и пошла между Анной и Олесей черная вражда. Обиды росли и множились, как снежный ком. Чтобы не случилось у Олеси: болели дети, переставали нестись куры, не поднимались хлебы в печи – во всем она винила Анну. И нельзя сказать, чтобы ведьма была совсем ни при чем, иной раз именно она являлось причиной бед односельчанки. Олеся спуску обидчице не давала: то калитку навозом измажет, то потраву на поле устроит, да мало ли какую пакость соседке может придумать обиженная баба? Не день и не два тянулась эта вражда. Месяц за месяцем разгорались страсти и через год достигли наивысшего накала.

У Олеси сдохла годовалая телочка. Баба растила и холила ее на смену старой корове. Причастна была Анна к гибели животины или нет – неведомо, но Олеся была уверена, что это ее рук дело. Тайком ото всех отправилась баба в Борки. О страшном стала просить Кузьминичну.

– Помоги мне, – шепотом говорила Олеся, не решаясь громко произнести черные слова, – в долгу не останусь. Наведи порчу, на злодейку, на обидчицу мою. Я знаю, ты умеешь.

– Откуда знаешь? – усмехалась старуха.

– Люди говорят.

– Люди много чего говорят, а врут еще больше. Да кто ж насолил тебе так, чьей смерти захотела?

Но когда узнала старуха, что порчу надо навести на Анну, сползла улыбка с морщинистого лица. Испугалась Кузьминична, не захотела мериться силой с липичинской ведьмой.

– Не навожу я порчи, не умею, – бормотала она, – люди пустое говорят, языками мелют. Снять порчу, это я могу, а навести – не мое это дело. Грех на душу не возьму.

Как не упрашивала ее Олеся, как не сулила заплатить щедро, Кузьминична не согласилась, не поддалась ни на какие посулы. Страх оказался сильнее жадности. Так и не добившись своего, уходила Олеся восвояси и, уже стоя на пороге, предупредила старуху:

– Никому не говори, что я у тебя была и чего просила. Плохо это тебе обойдется.

– Ты меня не стращай, не такими пуганная, – огрызнулась Кузьминична.

Несмотря на все старания Олеси, Анна узнала про ее черные замыслы. И не от кого-нибудь, а от нее же самой. На другой день, когда обе женщины встретились на деревенской улице, и Олеся начала бранить Анну, обвиняя в гибели телушки, вспомнила глупая баба о своей просьбе к Кузьминичне. Чуть было не проговорилась, вовремя прикусила язычок, сказать не сказала, но подумать успела.

– Эх, если бы согласилась старуха порчу наслать на эту чертовку.

И такой яркой, такой сильной была эта мысль, что ведьма уловила ее помимо своей воли, даже не собираясь читать Олесины думы. Отшатнулась Анна, не поверив себе поначалу. Но когда поняла, что это правда, почернела лицом, страшно глянула на Олесю. Той стало не по себе, запнулась она на полуслове, почуяла, что произошло что-то дурное, вот только непонятно было, где беда притаилась.

Забыв про все свои дела, отвернулась Анна от Олеси и как в тумане, как в забытьи пошла домой. Такая черная злоба шла от Олеси, что ведьма своим шестым чувством почуяла беду и смерть, бродящие поблизости. Но когда Анна дошла до своей хаты, от ее растерянности не осталось и следа. Зло горели черные глаза, от ненависти перехватывало дыхание.

– Смерти захотела? Будет тебе смерть,– тихо шептала Анна, – только твоя это смертушка будет, не моя.

Весь оставшийся день провела Анна готовя месть. Был бы Василь рядом, то может заподозрил бы неладное, не допустил жену до злого дела. Да как нарочно подрядился он несколько дней назад на сенокос к зажиточному мужику, жил на лугах с товарищами и не ведал о надвигающейся беде.

Глава 4

Глава 4

Фроська очень торопилась. Изо всех сил бежала она по узкой тропинке через Зенин луг. Солнце еще не встало, все вокруг было окутано предрассветными сумерками, но уже светлело небо на востоке, и седой туман потихоньку сползал к реке.

– Ой, Боженька, помоги,– шептала на бегу Фроська, – только бы мать не хватилась, только бы соседи не увидели.

Эту ночку Фроська провела не дома, как положено юной незамужней девушке, а в душистом стогу, в объятиях синеглазого Михася. Холодна выдалась ночь, да горячи были поцелуи милого. Так и уснула Фрося, пригревшись в теплом сене, утомленная нежными ласками. Под утро привиделась ей мать, с вожжами в руках, Фроська со страху проснулась, огляделась – сон как рукой сняло.

– Михась, Михась, – растолкала она парня, – утро уже!

– Да и пусть, – Михась повернулся на другой бок и снова заснул.

Конечно, он может спать – какой с парня спрос! А вот если мать заметит, что Фроська не ночевала дома, то непременно отлупит. И не дай Бог, кто из деревенских кумушек увидит девку, возвращающуюся под утро с гулянья – позору потом не оберешься. Потому и мчалась Фроська сломя голову. До дома было уж недалеко: всего то пробежать мимо Олеськиной ржаной полосы, перебраться по мостику через Янов ручей, а там задами, да огородами совсем рядом.

– Ой!

Фроська споткнулась, упала, больно ударившись коленкой об острый камешек.

– Ой, лишенько!

Камешек так неудачно попал под колено, что Фроська не смогла сразу встать – ногу пронзило острой болью. Девушка сидела на дороге, терла ушибленное место, от боли, страха и досады она чуть не плакала. Наконец встала, сделала несколько осторожных шажков. Нога болела, но слушалась. И только Фрося собралась бежать-хромать дальше, как увидела белый платок, мелькнувший за кустами на берегу ручья – кто-то шел через огороды к мостику. Девушка пригнулась, и, прячась за высокой рожью, продолжала следить за идущей женщиной. Из-за кустов на мостик вышла Анна, огляделась и торопливо пошла по направлению к Фроське.

– Ой, лишенько! – сгорбившись, подобрав юбку, девушка кинулась в рожь, отбежала подальше от тропинки и упала ничком.

– Что этой ведьме понадобилось здесь в такую рань на мою погибель? – думала Фроська. Ее сердечко колотилось так, словно хотело выпрыгнуть из груди. Девушка пыталась прислушаться, но тишину нарушал только стук сердца и собственное дыхание. Вдруг где-то рядом зашуршали колосья. Фрося затаила дыхание, зажмурилась и прижалась к земле. Недалеко от нее по полю ходила Анна. Потом ведьма остановилась и начала что-то нараспев говорить.

– Да она колдует тут! – догадалась девушка. – Что же она может сделать? Неужто залом???

Фроська похолодела. Страшная это вещь – залом или закрут. Нет лучше средства, чтобы накликать беду на кого-нибудь. Придет ведьма на поле, возьмет в руку пучок колосьев, произнесет над ними заклятье, а потом сломает их в правую сторону, да закрутит в левую – и все, считай, пропал человек. Для большей силы залома еще можно в корень узла земли с кладбища насыпать, соли или углей. Если потом какой другой знающий человек не разведет закрута, то беда придет хозяину поля: пожар случится, помрет кто из домашних, скот падет, да мало ли что стрястись может. И не дай Бог кому по недосмотру скосить или сорвать залом – тут уж ничем не помочь, года не проживет несчастный.

Анна замолчала. Снова зашуршали колосья – она уходила с поля. Фрося немного подождала и осторожно выглянула. Женщина шла по дороге к мостику, возвращалась в деревню. Фрося снова спряталась и едва дождавшись, когда Анна скроется из виду, перевязала пучок колосьев лентой из косы, чтобы приметить место, и побежала, прихрамывая, домой. Ей повезло, она успела пробраться в поветку, где спала летом, до того, как заголосили петухи, защелкал на улице кнутом пастух, и встала мать, чтобы выгнать корову и овец в общее стадо.

Фрося хотела с утра сбегать на Олесину полоску и поискать залом, удостовериться наверняка, что он есть, дабы не пугать сестру понапрасну. Но мать ее никуда не пустила, да еще отругала, дескать, одни гулянки у тебя на уме, и отправила работать на огород. Фроська не рассказала матери про залом, побоялась. Дел на огороде, как обычно, было невпроворот, и вырваться из дома ей удалось только около полудня, во время краткой передышки.

– Только недолго, – крикнула ей вслед мать, – там дальние грядки все травой заросли, твой недогляд!

Перевязанный голубой лентой пучок Фрося увидела сразу, а вот залом пришлось поискать. Медленно и осторожно ходила она по полю, внимательно присматриваясь к колосьям.

– Хорошая у Олеси рожь в этом году, – думала девушка, – косить «под крюк» нельзя будет, только серпом жать. А если так, то в работе залом ни за что не заметить…

Если бы Фрося не искала залома специально, то она его бы и не увидела. Небольшой, туго закрученный пучок колосьев лежал на земле. Когда Фрося наклонилась и присмотрелась повнимательнее, то она заметила около корней насыпанные угли. Сомнений не оставалось – ведьма наколдовала на Олесином поле. Привязав ленту рядом с заломом, девушка со всех ног побежала к сестре.

Фроська – последыш, младшая дочь в семье, выросла на руках у старшей сестры, Олеси, была ее любимицей. Выйдя замуж и обзаведясь своими детьми, Олеся все равно относилась к ней то ли как к младшей сестренке, то ли как к собственной дочери.

Фрося нашла сестру на заднем дворе. Олеся стирала белье в большом деревянном корыте, стоящем на лавке в тени старой рябины.

– Что носишься как оглашенная по такому солнцепеку? – спросила она младшую вместо приветствия.

– Ой, Олеся, беда пришла, – задыхаясь от быстрого бега, выпалила Фрося, – Анна тебе на рожь залом сделала!

– Залом? Откуда знаешь?

– Сама видела! Сегодня на рассвете, я его нашла, лентой пометила.

– Ты его трогала?!

– Нет, что ты! Что я не знаю, что ли? Я рядышком привязала!

– Пойдем, покажешь, – Олеся направилась к калитке, вытирая руки о фартук, и вдруг спросила: – А ты как оказалась там в такую рань?

–Я? Ну… – Фрося покраснела, замялась.

– С кем гуляла? – голос старшей сестры не предвещал ничего доброго.

– С Михасем Бровкой. Ай!

Олеся отвесила Фроське тяжелый подзатыльник.

– Дура, – в сердцах сказала Олеся, – нашла с кем… Он же никогда сватов к тебе не пришлет.

– Почему не пришлет? Чем я ему плоха?

–Чем плоха… Отец ему не позволит. Ты ж по их понятиям – беднота. Был бы батюшка жив, можно было надеяться, а теперь… Да и не отдаст тебя мать раньше Лушки.

– Лушки? – ахнула Фроська, – Да пока к ней кто посватается, я уж состариться успею!

Лушка, средняя сестра, в отличие от статных и видных Фроси и Олеси, была личиком некрасива, да еще и прихрамывала. И хотя ей по деревенским меркам давно пора было замуж (семнадцать лет как-никак), толпы сватов у порога не наблюдалось.

– А если ее вообще никто не возьмет? И мне тогда вековухой быть? – Фроська чуть не плакала. Сама мысль о том, что она не выйдет замуж, была невыносима. – Тогда уж лучше сразу в петлю!

– Замолчи, глупая! – прикрикнула Олеся, – Сама не понимаешь, что несешь!

Фроська начала всхлипывать. Олесе стало жалко сестренку. Действительно, по деревенским неписаным правилам не полагалось выдавать замуж младшую дочь раньше старшей. А с такой сестрой как Лушка, можно было и совсем не дождаться жениха. Да к тому же после смерти отца семья переживала не лучшие времена. Мать, Лушка и Фроська работали, не покладая рук, но вести хозяйство без мужика было очень тяжело.

– Фросенька, не плачь, – сказала Олеся, – может и образуется все. Только обещай, что не будешь больше с Михасем гулять.

– Матери не говори, ладно? – попросила Фрося.

– Не скажу, но учти, если будешь шастать с кем по ночам – сама отлуплю. Не дай Бог, слухи о тебе по деревне пойдут – никакого замужества тебе не видать.

Фрося пообещала Олесе все, что та просила, но в душе она больше верила сладким словам Михася, чем простым доводам сестры.

На поле Олеся, опустившись на колени, долго и внимательно рассматривала скрученные колосья. Тяжело поднявшись с земли, она отряхнула юбку и зло бросила:

– Чертово семя!

– Точно залом, да? – спросила Фрося.

– Да, – Олеся развернулась и быстро пошла в деревню.

Фрося побежала за ней. Девушка ждала, что еще скажет сестра, но Олеся молчала. Наконец Фрося не выдержала:

– Олеся, что теперь делать-то?

Сестра остановилась и, повернувшись к Фросе, сказала:

– Слушай меня внимательно. Ну, во-первых, спасибо тебе, что о заломе сказала, беду помогла отвести. Только теперь запомни: ты ничего не видела и на поле утром не была. Я сама залом нашла. Ни к чему тебе, если пересуды по деревне пойдут, что ты на рассвете по полям носишься. Поняла?

– Да, – кивнула Фроська.

– Я сама с ведьмой разберусь. А ты беги сейчас домой, мать, небось, тебя обыскалась.

– А ты что будешь делать?

– Что надо, то и буду, – сердито сказала Олеся, – главное запомни – ты ничего не знаешь. Я приду, расскажу о заломе матери, и ты вроде как услышишь. Ясно?

– Ясно, – ответила Фрося и побежала со всех ног домой, где мать отругала ее за долгую отлучку.

Ненависть к Анне переполняла Олесю. Ведь что удумала, что сотворила мерзавка, смерти Олесиной захотела. Теперь чтобы снять заклятье, надо идти в деревню Борки, на поклон к старой Кузьминичне. А старуха та вредная, мало того, что за работу запросит немало, так еще и покуражится обязательно. Любит она, чтобы попросили ее, поунижались, на коленях поползали, знает хрычовка, что раз к ней обратились, то дошли люди до крайности и другого выхода у них нет. Больше всего Олесе хотелось сейчас же пойти к Анне, вцепиться ей в волосы, отмутузить, оттаскать за косы. Но одна идти к ведьме в дом она побаивалась, хотя физически была гораздо сильнее обидчицы. Изба Анны стояла на отшибе деревни, на краю глухого оврага, случись что – никто и не узнает. Не то чтобы Олеся всерьез думала, что ведьма превратит ее в жабу или крысу, но мысль о том, чтобы прийти к Анне вызывала неприятный холодок где-то внутри. Подумав, Олеся решила подкараулить ведьму у старого деревенского колодца, на виду у людей. Этот колодец был ближе остальных к дому Анны, и она брала воду именно из него. По вечерам там собирались деревенские кумушки. Женщины, придя за водой, обменивались новостями, сплетничали, ругались и мирились.

– Так и сделаю, – подумала Олеся, – встречу ведьму у колодца, а сейчас пойду к Маньке Зубцовой. Расскажу ей о заломе – она, как сорока, мигом слух разнесет.

Манька не обманула Олесиных ожиданий, и к вечеру вся деревня знала о случившемся. Народу у колодца собралось гораздо больше, чем обычно, да и пришли все пораньше, дабы не пропустить зрелище. И Анну, и Олесю в деревне недолюбливали. Одну побаивались за колдовство, за ходившие вокруг нее слухи, вторая, обладая сгальным характером, поссорилась и поругалась с доброй половиной деревни. Женщины стояли небольшими группками, тихонько разговаривали. Кто-то сочувствовал Олесе, кто-то просто ждал развлечения, были и такие, кто втайне радовался беде односельчанки. В стороне курили самокрутки человек пять мужиков, пришедших посмотреть на «бабьи фокусы». Олеся сидела на бревне рядом с колодцем, поджав губы, мрачная и решительная. За ее широкой спиной маячил муж-подкаблучник. Рядом с Олесей расположились Манька Зубцова и подруга Маланья, на самом краешке бревна притулилась Фроська. Мать Фроси и сестра Лушка стояли чуть поодаль, с несколькими товарками. Мать то и дело вздыхала, охала, вытирала слезы концами белого головного платка. Все ждали Анну. Теплый летний вечер был словно пропитан ядом, смутное зло витало в воздухе.

Весь день Анну мучила неясная тревога. Женщина никак не могла понять причину этого недоброго предчувствия. Изведенная дурными мыслями, к вечеру Анна раскинула карты. По гаданию выходило, что дочь и муж стоят в стороне от напасти, а беда ожидает ее, Анну, и идет зло от какой-то женщины.

– Это Олеся, – подумала Анна. – Ничего, ничего, побесись стерва! Залом я сделала как надо, вот только начни жать – тут все и получишь, вздохнуть будет некогда.

Слегка успокоившись, она убрала карты, взяла ведра и вышла на крыльцо. На ступеньках сидела пятилетняя Марьяна и играла высушенными добела куриными косточками.

– Марьяна, – ласково сказала Анна,– я по воду пойду. Сиди здесь, милая, со двора – ни ногой.

Девочка кивнула, не прекращая игры. Анна чувствовала, что колдовская сила дочки гораздо больше, чем у нее, чем у покойной бабки, возможно даже сильнее, чем была у всех в роду. Надо как можно скорее начать учить Марьяну управлять своими способностями, иначе необузданная сила может принести непоправимый вред своей хозяйке.

Анна шла по тропинке, ведущей к деревне, и притихшее было тревожное чувство вновь стало одолевать женщину. Анна миновала овраг, прошла вдоль глухого забора, окружающего огород старого Фомича, и, повернув налево, вышла на прямую дорожку, ведущую к старому колодцу. Она сразу увидела Олесю, сидевшую, как барыня, на бревне, заметила, как много односельчан толпится на колодезном пятачке. Анна остановилась, оценивая обстановку.

– Вот оно мое предчувствие, – подумала Анна. – Никогда еще оно меня не обманывало. Почему тут такая толпа? Что затеяла Олеся? Неужто пронюхала про залом? Да не должна была… Меня никто не видел.

Анне не хотелось идти к колодцу. Если бы она знала, что тут ее так ждут, то пошла бы за водой утром. Теперь отступать поздно. Анна вздохнула и решительно шагнула вперед. Она шла, не опуская глаз, здороваясь кивком головы, с кем встречалась взглядом. Олеся смотрела в сторону и не была удостоена приветствием. Анна прицепила ведро на крюк колодезного журавля, набрала воды, перелила в ведро, стоящее на земле. Олеся не выдержала:

– Что же ты не здороваешься, Анна?

– А что ты не здороваешься?

– Здравствуй, Анна.