– Ты возьмёшь меня с собой, Джари Дагата?
– Иначе зачем бы я тебе рассказал! У меня нет звездолёта, так что достань транспорт, сын Мэгана, и я буду считать это твоим первым вкладом.
Гилберт Мэган так рад, что в предвкушении невероятного приключения даже не слышит всех слов бродяги. Когда Джари повторяет их дважды, контиец думает о военном ангаре, который расположен недалеко от нефритовой горы.
– Я попрошу отца одолжить Аскелон, у него мощное оружие на борту, и скорость для такого шаттла вполне приличная… А можно, я возьму с собой Натрисс Галиду из Стального Форта?
– Можно.
– А Джерада Растина, что живёт на третьей станции?
– Можешь взять с собой хоть весь посёлок!
Слишком легко соглашается Джари Дагата, пряча улыбку за странными действиями. Сначала он раскапывает песок, потом втыкает в него свою палку-посох, поросшую лишайниками и водорослями моря Мутантов. Гилберт Мэган бежит к вездеходу, чтобы на полной скорости помчаться к поселению, выросшему вокруг нефритовой горы. Он поворачивается посмотреть, что делает Джари Дагата, но того уже нет на берегу моря Мутантов. Гилберт видит ещё одно чудо, которому нет объяснения: посох бродяги пророс зелёными побегами, впитав в себя влагу дождя. Ещё немного, и он станет тенистым деревом с корнями и шикарной кроной. Единственным деревом в пустыне Саркасса.
Долго Гилберт смотрит на посох и думает о дожде. Нет, совсем не дождь совершил это чудо.
Глава 3
Дальние миры, вневременной континуум
Он должен был быть мёртв много эонов назад, но он живёт здесь, в капле пространства, где время остановилось, он живёт, как тень самого себя. Иногда он и правда мёртв, тело становится холодным, хвост обрастает волосами, а чёрные чешуйки падают в космос, в котором ничего нет. Тогда он не плачет и не смеётся, а только плетёт косы из волос, что растут на его хвосте, и пересчитывает монеты, которых вокруг него больше, чем упавших чешуек. Ему всё равно – быть живым или мёртвым, когда рядом нет его господина. Когда он жив, то обладает неизменным признаком – он слуга великих.
Когда он был жив, то расстилал ковёр из звёзд Шагающему по мирам Митре, чуть позже расчёсывал длинные белые волосы Сераписа и тратил на это всю свою жизненную энергию. Это он искал мёртвое тело для духа Тау-синклит мага, когда бог богов спустился в Дальние миры. Это он вешал занавес из кожи гуманоидов на сцене трагедий Меродаха, повелителя мистерий, и он ковал меч нетерпеливому Донару, шил триста тридцать три наряда спящему Бальдуру. Своё тело он охотно предоставлял тем, кто не из Дальних миров, и позволял пользоваться своим светом, но не безвозмездно. В ответ он забирал всю мудрость и весь свет, что мог уместить в теле чёрного трактоида. Он был миллион раз проклят магистрами трагила-сай и тысячу раз похоронен расой кибероидов, ненавидящих божественного ящера.
Вечный жрец богов, спутник великих, творящих миры, он перестал быть трактоидом, когда его раса отреклась от него. Имя ему – Тансара, век его – вечность, а символ – искусность и тайна.
Когда он мёртв, то похож на спящего, и во сне творит всё, что пожелает. Для себя он создаёт сад цветов, и цветы в нём безобразны: бордовые лепестки похожи на рыхлую плоть, листья остры, как лезвия, тычинки и пестики так неприличны, что сама Роза Дроттар краснеет, когда смотрит сквозь миры на творения Тансары. Но самое ужасное в этих цветах, – это запах. Они пахнут плесенью, чем-то старым и перегнившим.
Впрочем, у расы трактоидов своё представление о красоте, и Тансара настойчив, когда рассыпает цветы по всему космосу в надежде, что они приживутся на пустынных планетах. В темноте, что заполняет вневременной континуум, тело трактоида распухает до шарообразной формы, а пластины топорщатся, брызгая ядом. Эта форма очень мешает ему, когда жрец слышит приближение господина, и он вынужден стать живым, чтобы слышать голос господина, чтобы усладить свои три глаза видом господина и, если судьба улыбнётся жрецу, то проникнуть своими влажными усами в тайное место господина, о котором он сам не ведает.
Цветы он вычищает из своего сна, отправляя на Дно миров, где и так уже всё заполнено творениями Тансары; он извивается, как змея, рождая из своей спины малахитовый дворец. Семь башен, созданных из слёз Тансары, блестят холодным малахитом. Семь залов, один красивее другого, ждут господина. И в каждом есть прохладный малахитовый трон, чтобы господин смог присесть, если ему захочется. Трон совсем неудобный, но Тансара не беспокоится об этом, ведь его господин никогда не отдыхает, никогда не устаёт и никогда не высказывает пожеланий о более удобном троне.
Тансара не любит зелёный цвет, но все остальные драгоценные камни он уже использовал в прошлый раз, когда видел господина. Напряжённо вслушивается жрец в пустоту малахитового дворца и, услышав гулкие шаги, прижимается к полу, выпустив лишний воздух. Он готов бесконечно страдать, если господину не понравится его дворец, и даже готов впасть в сон, если трон не подойдёт ему. Покорность Тансары велика, так же как и его терпение. Он знает, что будет, и потому готов ждать очень долго.
– Тансара, где ты?
Шаги не смолкают, когда господин останавливается. По виду он гуманоид, но рассмотреть точно нельзя. Всё его тело закутано в плотную белую ткань, которая прилипает к телу. Непонятно, как он идёт, ведь ткань похожа на саван и стесняет движения. Только кисти рук господина свободны, и их можно видеть даже в темноте, потому что они имеют собственное свечение. На изящных руках семь тонких пальцев и золотые татуировки в виде замысловатых узоров. Руки очень подвижны; что-то, что нельзя разглядеть, сжимают длинные пальцы. С правой руки господина капает маслянистая жидкость с очень специфическим запахом, который не нравится Тансаре. Но всё равно – Тансара своим умелым языком подбирает капли с малахитового пола, чтобы потом дорого продать в мире Кинз на карнавале духов.
– Я здесь, мой господин, и я построил этот дворец для тебя, как всегда.
– Плохо старался, тварь, здесь пахнет плесенью.
В голосе не слышно гнева, и Тансара осмеливается медленно подползти на согнутых лапах. В присутствии господина его чешуйки-пластинки на коже топорщатся и семь сексуальных органов возбуждены, источают жидкости и ароматы, которые и напоминают запах плесени. Господин молчит в темноте, и жрец несмело обвивает его ноги, где очень-очень жарко. Но для трактоида жар необходим, увеличивается движение жидкостей в организме ящера, и пластины топорщатся так неприлично, что господин мелодично смеётся. Он позволяет себе неосторожный жест – слегка наклонившись, гладит чувствительное место на хвосте, где вскоре появится еще один сексуальный орган трактоида.
– Если господин пожелает другие дворцы, Тансара заполнит ими всю Дальнюю волну… – мурлычет жрец, желая продлить сладостный миг и удержать на хвосте прикосновение пальцев.
– Зачем мне столько дворцов, мой мудрый слуга?
– Тогда пусть господин скажет, что ещё Тансара может сделать для великого Птаха, сияющего ярче богов?
От удовольствия Тансара сжимает ноги господина и ранит их металлическими пластинками. Дворец начинает таять, потому что жрец забывает поддерживать его образ и стены стекают жидким малахитом к ногам господина. Птах выскальзывает из ранящих объятий трактоида и собирает дворец заново. Впервые он садится на неудобный малахитовый трон, где чувствует себя прекрасно. Движение пальцев останавливается, и теперь Тансара видит, что в руке господина. Это прозрачный сосуд, в котором плавают тики, розовые шарообразные существа. Их движение завораживает жреца, но вид господина ему более интересен, жаль только, что лик скрыт белым саваном. Хотя раса трактоидов и изгнала Тансару, всё же он трактоид и может видеть сквозь ткань, может смотреть на дух и при этом не опалить свои глаза.
– Помнишь ли ты, Тансара, свою дочь и сестру – Синюю Спенту?
– Конечно, великий Птах. Спента-грешница слишком увлеклась своими пророчествами, за что судьба её жестоко наказала.
– Расскажи мне о Спенте.
– Сейчас Синяя Спента на Дне миров, заключена в каменный шар. Её волосы вплетены в Дно миров, как когда-то были вплетены волосы Гильдиона в твердь пещеры. Она пленница камня и никогда не освободится из своей тюрьмы.
Тансара делает ещё одну попытку приблизиться к господину, чтобы обвить его талию хвостом, ибо его шипы трепещут в неоправданном ожидании. Ни один смертный не смог бы выдержать прикосновения Тансары, но господин совсем не простой смертный, и жрец нетерпелив.
– Говори дальше! – приказывает Птах и мягко ускользает от хвоста Тансары. Покинув трон, он взлетает к потолку, куда трактоид не может попасть сразу.
– На планете Гвал есть вход на Дно миров, где страдает Спента. В мире Гвал она стала объектом религиозного поклонения, мою сестру там считают святой пророчицей.
– Ты знаешь, кто заключил её на Дно миров?
– Тансара многое знает, господин, но ещё и о многом догадывается. Но я не люблю болтать лишнее.
– Как ты мудр, жрец. Мне нужно наградить тебя.
Птах спускается с потолка и плетёт косы из волос трактоида, что совсем недавно выросли на хвосте. Нет большего удовольствия, чем такие умелые прикосновения. Тансара застывает, закатив глаза, и дворец рассыпается в прах. Они парят в темноте космоса, как и должно быть.
– Выполни мое поручение, и я подумаю о награде.
– Нет большего экстаза, чем служить тебе, мой господин.
– Ты слишком скромен, Тансара. Слушай, – Птах кидает сосуд с розовыми существами, и Тансара ловит его острыми зубами, но с сосудом ничего не происходит, его стекло самое прочное в Дальней волне творения, – дай этот сосуд Синей Спенте. Это её шанс освободиться из плена.
Тансара ревёт и плачет, потом ворчит, потеряв Птаха в темноте, наконец его мысли оформляются в слова, и слова, как яд, из чешуек-пластин капают на дно пространственной петли, где тают в луже жидкого малахита:
– Господин, Тансара не сможет выполнить твою просьбу, он ведь всего лишь ящерица…
– Я дам тебе тело гуманоида на время, мой верный жрец. Когда найдешь Спенту, передашь ей тики, только долго не смотри на них. После того как Спента получит мой дар, у тебя будут ровно сутки в теле гуманоида, потом ты снова станешь трактоидом.
– О, господин! Это очень щедрый дар!
Тансара не раз бывал в мире Гвал и хорошо представляет, как можно распорядиться телом гуманоида на планете, где царит разврат и всеми повелевают извращения. Никто из тех, кому он раньше служил, не давал ему тела гуманоида; никто не позволял приближаться так близко, как великий Птах, и потому трактоид особо взволнован. Однако он не осмеливается задать интересующий его вопрос о пребывании Птаха в мире Гвал.
– Что мне следует взять взамен у блудницы Спенты, мой мудрый и щедрый господин?
– Обещание говорить нужные мне слова.
– И всё, господин? Ты даришь симбиоз проклятой пророчице и прощаешь все её прегрешения лишь за какие-то слова? Трактоиды считают слова не более ценными, чем пепел.
– Именно так, жрец. Мне нужны её слова. Ведь, кажется, Синяя Спента великая рассказчица, вот пусть и расскажет то, что я прошу и тем, кому я попрошу.
Тансара не спорит, ибо всегда учтив. Он вползает на трон, где ещё осталось тепло господина, и греется в нём, как в пламени огня. Шесть его лап прорастают щетиной, и это признак возбуждения у трактоидов. Он смотрит на Птаха, который стоит напротив него, играя кольцом с редким камнем из мира Грань, и теряет капли жидкости на малахитовый пол.
– Я исполню, господин. И исполню ещё тысячу раз любые твои пожелания взамен небольшого снисхождения с твоей стороны, великий Птах. Я предан тебе уже три эона, но…
– Проси, тварь, но не очень много.
– Такую малость, господин, что она не будет ничего стоить: Тансара ни разу не видел твоих глаз, великий Птах.
Птах пожимает плечами, ему просьба слуги кажется пустым ребячеством. Белая ткань, что плотно укрывает его тело и голову, становится частично прозрачной, и Тансара видит глаза своего господина. Они похожи на далёкие звёзды, так же холодны и недостижимы, полны чужого света и никого не согревают. Нет ничего прекраснее тех глаз, но Тансара не спешит радоваться: он не уверен, что видит именно глаза своего господина, ведь, как и все великие, Птах лжив и непостоянен.
Всего лишь миг длится взгляд, подобный далёким звездам, потом господин снова закутан в свой саван, как вечный мертвец. Он покидает вневременной континуум, приснив в нём коридор, полный света. Звёзды вокруг континуума становятся ярче, космос наполняется странным звуком, когда великий Птах скользит вдоль стрелы времени и оставляет Тансару кусать себя за хвост в полном одиночестве.
Глава 4
Миры Дальней волны творения, Гилма
Мир Гилма – близнец Гвала, ближайшая планета к Тронну, где великий Птах, смеясь, нарушает все законы и выращивает галлюциногенный остролист. И Гилма, и Гвал заражены духом неподчинения, нравы здесь пали так низко, что повсюду царит хаос, всё продаётся и всё покупается, непристойности стали нормой, а аскетизм – исключением. Гилма темна, как вечные сумерки, её слабая звезда не справляется, но горячие источники подогревают мир изнутри. На поверхности тепло и сыро, напитки бесплатны, а цветы растут прямо в грязи. Гилма совсем не лучшее место для отдыха, это помойка Дальней волны творения, очаг разврата и болезней. Здесь собрана вся грязь миров и именно сюда прилетают умереть искалеченные судьбой существа со всех уголков космоса.
На Гилме есть город, названный Астовидад. На стеклянном куполе, которым укрыт город, светится символ мухи, потому что Астовидад назван в честь демона, который выглядит как огромная трупная муха и чей взгляд убивает всё живое. Астовидад – верный слуга Некроникуса, демон смерти и извращений. Город Астовидад – самый крупный город Гилмы и если бы на планете было государство, он бы наверняка стал его столицей, но жители Гилмы не нуждаются в порядке и правовых нормах. В городе душно и дым остролиста перемешался с серным запахом горячих источников и нечистот, что текут по городу в виде широкого канала. Дым остролиста оседает тяжёлым серым пеплом, трупы с улиц не убирают, секс здесь перемешан с поглощением пищи и часто одно перетекает в другое. В Астовидаде всегда царит хаос звуков, потому что каждый слушает свою музыку.
В один из притонов Астовидада заходит гуманоид с ярко-жёлтой кожей и кибер-хвостом, он хорошо одет и вооружён. Это Тансара, верный слуга великого Птаха. Он на время стал гуманоидом, имеет две неудобные ноги для прямохождения, две короткие руки для объятий и драк и одну почти круглую голову, чтобы произносить слова и пить вино, да ещё чтобы волосам трактоида было где расти. Совсем не пристало жрецу великих посещать подобные места, но эон мрака диктует свои условия, а Тансара достаточно гибок, чтобы не считать себя обиженным.
В притоне он видит служителя благостной Оми, стонущего под плетью; видит секс трёх разумных насекомых, пожирающих друг друга; едва рождённого и выброшенного младенца с двумя головами и сумасшедшего клоуна, предлагающего свое тело всего лишь за тридцать кредиток. Нет, не яд остролиста отравил разумы тех, кто пирует на Гилме, помойке Живого космоса.
Тансара убивает трёх слепых шарообразных существ, чтобы занять столик в притоне и посмотреть на полный стриптиз красотки из мира Станпри, которая сначала снимет защитный костюм, потом белье и на закуску – кожу. Возможно, это убьет её, но кому есть дело до стриптизёрши? Трактоид впервые за три эона пьёт вино, наслаждаясь телом, которое пьянеет. Тело ящера не бывает пьяным, его разум всегда холоден и светел, вино для него не более чем бесполезная отрава. К Тансаре подходит кибер из мира Дронт, чтобы продать кое-что из своих деталей. Тансара говорит ему, что видел глаза великого Птаха, но кибер не верит и стреляет в жреца из лучемёта. Тансара бьёт его металлическим хвостом и забирает лучемёт себе, когда кибера уносят, чтобы выбросить из притона.
Выпив вино, жрец садится рядом с толстым стариком, надутым как шар, с глазами на животе. Старик здесь так давно, что даже забыл, из какого мира прибыл на Гилму. Ему Тансара говорит то же самое, что и киберу. Рассказывает, как прекрасны глаза великого Птаха, и, надо признать, Тансара – прекрасный рассказчик. Его вкрадчивый голос льётся, как стихи, а взгляд обволакивает и подчиняет себе того, кто слушает. Но старик не верит и смеётся, он предлагает Тансаре нечто извращённое. Тогда Тансара приглашает на танец четырехрукую девушку из мира Сеп. Она молода, прекрасна лицом и неплохо танцует медленные танцы. Однако в её животе дыра, сквозь которую выливается вино и выпадает еда, поэтому она с трудом слушает то, о чём говорит жрец. Когда же она понимает, что он видел сияющие глаза Птаха, то насылает проклятия на Тансару, потому что уверена: у Птаха нет глаз.
Все, с кем заговаривает Тансара, отворачиваются и не желают верить. Они начинают перешёптываться и называть пришельца лжецом, в их глазах появляется холод, а в словах яд. Тансара достает лучемёт и собирается разделаться с теми, кто так бесконечно туп. Хотя он в теле гуманоида, его ум трактоида не терпит непонимания, а нрав остаётся вспыльчивым, как у всех трактоидов. Но он не успевает применить оружие: заражённый ползучей лихорадкой обнажённый юноша узнаёт в нем жреца мудрости, падает на колени, чтобы проявить уважение. Все, кто ещё могут передвигаться в этом притоне, окружают Тансару и теперь готовы выслушать. Они несут свою пищу и напитки в дар ему, а кто-то даже предлагает расплатиться органами, ведь жрецы мудрости крайне редко посещают Астовидад, и для жителей этого ужасного города слова Тансары прозвучат как великое откровение.
Тансара успокаивается, но про глаза Птаха он больше не рассказывает.
– Я знаю легенду о демоне Тарви, подарившего остролист великому Птаху. Я могу вам рассказать, бесхребетные твари, но взамен я хочу знать, как мне найти Синюю Спенту.
– Расскажи, и мы поделимся с тобой информацией о Синей Спенте, которая заключена в каменную тюрьму на Дне миров, – говорит тот, кто разливает вино, самый старый гуманоид на Гилме, похожий на скелет, обтянутый ветхой кожей. – Есть только одно место на соседнем Гвале, позволяющее пройти на Дно миров, только с телом гуманоида там совсем нечего делать.
– Договорились, старик. А насчёт моего тела не беспокойся, оно крепче, чем кажется.
Тарви – не легенда, не плод воображения, он один из сильнейших демонов Дальней волны творения. Но он покинул её в прошлом эоне, как раз тогда, когда встретился с великим Птахом и передал ему остролист, чтобы всю волну творения заполнить его сладким дымом, рождающим грёзы наяву. Тарви был рождён спектроидом в волне творения и долго не имел оформленного тела.
Когда на Спектру напали антропоиды из мира Дай и все существа с жидкими телами были уничтожены из-за их особой светимости, которую можно дорого продать на Гвале в виде наркотика, Тарви бросил вызов Некроникусу. Он презрел смерть и силой духа свершил невозможное: перенёс свой разум в тело антропоида и продолжил жить, убив личность того, кому принадлежало тело. Некроникус явился за нарушителем, чтобы отобрать чужое тело, ибо тот нарушил закон волны творения и должен был отправиться на Дно миров, чтобы стать там камнем. Тарви не хотел умирать сейчас, когда с таким трудом нашёл выход для себя. Поскольку его тело спектроида не сформировалось на момент смерти, то по логике вещей получалось, что он и не рождался. Когда Некроникус подумал над словами нерождённого смертного, то согласился с ними, но, тем не менее, закон обязывал его умертвить того, кто должен был умереть, но обманул смерть.
Тарви предложил Некроникусу, бестелесному духу, редкий подарок: своё тело во временное пользование. Некроникус согласился, потому что он, всегда даривший смерть и покой живым существам, никогда не умирал и не мог до конца прочувствовать миг кончины. Они договорились, что Некроникус займёт тело Тарви и умрёт в нём; таким образом, все задачи будут решены. Но за это Некроникус даст Тарви другое тело, которое будет носить его дух, пока господин смерти наслаждается моментом кончины и разложения.
Некроникус согласился и украл тело мощного демона из хранилища нерождённых душ, передал его Тарви и погрузился в тело антропоида. Тарви, который обещал убить Некроникуса, мгновенно улетел и покинул сектор космоса, где остался страдать заключенный в тело гуманоида дух смерти. Некроникус пришёл в невероятный гнев и полетел догонять Тарви, но не догнал, потому что его новое тело имело множество ограничений.
Тогда он стал подходить к смертным и просить убить его, чтобы освободить дух. Но, увидев взгляд Некроникуса, смертные в ужасе покидали планеты, и никто не осмелился приблизиться к нему на расстояние парсека. Тогда впервые за время существования Дальней волны, великий и могучий дух Некроникуса стал умолять Тарви вернуться и убить его, освободив от ненавистного тела. Тарви вернулся, но поставил условие, чтобы Некроникус обучил его владению первовеществом и некроэнергией. Некроникусу пришлось согласиться, и он взял единственного ученика, Тарви, и оставил ему тело бессмертного демона, а также передал некоторые формулы сворачивания пространства. Почему Тарви поделился остролистом и формулой создания чёрной дыры с великим Птахом – это тайна, но именно так всё и было…
Ещё много сказок знает Тансара, жрец великих богов, некоторые придумывает тут же, экспромтом, другие вспоминает, смешав с собственной фантазией, третьи читает в мыслях пьяных жителей Гилмы. Что в них правда, а что ложь, не мог бы сказать и сам великий Птах, но все в притоне слушают, затаив дыхание, отложив еду и питьё. В благодарность за рассказ они дают точные координаты входа на Дно миров, где спит вечным сном пророчица Синяя Спента, сестра Тансары. Тогда Тансара покидает Гилму, усмехаясь доверчивости и глупости двуногих существ. Расскажи он ещё немного сказок, – они продали бы своих детей и родителей, лишь бы слушать его волшебный низкий голос.
Глава 5
Дальние миры, Бут
Зарман – сама старость. Никто не помнит, сколько циклов живёт он на планете Бут, древней, как мир. Он видел рождение Бута и расцвет цивилизации, видел её утомленный закат и сейчас так же стар, как легенды волны творения. Почему Зерван, повелитель времён, столько лет подарил этому гуманоиду, не знает никто. Зарман всё ещё помнит, как зажглись звёзды над Бутом, выплывшим из подпространства, как остывала кора планеты, как первые поселенцы молились планетарному принципу Бута, умоляя дать им плодородную почву. Никто из живущих на Буте не помнит других миров, откуда они пришли, и никто не спрашивает старика о своих корнях, потому что Бут умирает, так же, как и Зарман.
Он пережил тысячи войн и кровавых сражений, в которых брат шёл на брата из-за клочка земли, и времена, когда великие расы Бута объединялись в могучую силу, чтобы одной мощной волной смести с лица планеты внешних врагов. Он сто раз смеялся в лицо терпеливому Некроникусу, был тысячу раз влюблён и имел столько потомков, что не смог бы всех вспомнить по именам. Зарман был тем, кто первым обнаружил опасность и дал отпор тёмным колдунам Бута, открывшим нестабильный портал в миры Средней волны. Да, он пережил целые эпохи и никак не мог умереть, словно судьба смеялась над ним. Сейчас он – символ ветхости, и умирает, потому что эон мрака разочаровал саму старость.
Он живёт на высокой горе, где вместо деревьев растут каменные идолы, такие же дряхлые, как и сам Зарман. Гора покрыта озёрами, которые замерзают ночью, а днём испаряются в атмосферу, чтобы вечером излиться обратно и вновь замёрзнуть ночью.
Когда на горе дует сильный ветер и хижина Зармана скрипит и воет, как раненый Ракс-Баа, по ледяным озёрам идёт человек, кутаясь в тонкий плащ. Тысяча родственников, дежуривших возле постели Зармана, засыпают, дверь со скрипом открывается и появляется нежданный гость на пороге. На нём черный плащ, широкополая чёрная шляпа, закрывающая лицо, и сапоги из кожи хищной птицы-ящерицы Бута. Когда он ступает на гнилые доски, они трещат под ним и готовы провалиться. Окно срывает с петель ледяной ветер, а крыша протекает холодными каплями дождя. Так неосторожно гость входит в соломенную хижину, где умирает сама старость, прощённая Зерваном.
– Да пребудет с тобой мудрость, вечный Зарман, – приветствует его гость на высоком слоге Живого космоса и небрежно садится на самый шаткий и старый стул в хижине: – Неужели ты всё-таки решил отдать своё тело в объятия Некроникуса?
– Да, незнакомец. Не знаю, кто ты и почему проделал этот долгий путь, чтобы спросить меня. Но я отвечу: моё существование утратило смысл. Я думал о великом назначении, что дала мне судьба: быть свидетелем рождения мира, видеть его расцвет и плакать над концом. Но увы, сейчас я склоняюсь к мысли, что моя жизнь не более чем ошибка богов.
Он пытается встать, чтобы лучше разглядеть незнакомца, но не может, старое тело бессильно, только поднимает тучи пыли и тревожит кровососущих насекомых, которыми оно облеплено. Гость снимает плащ и расстилает его на полу, потому что стул очень неудобен. Садится на пол, скрестив ноги. Под этим плащом у него ещё один, тоже чёрный. А вот руки в белых перчатках имеют длинные и подвижные пальцы. В них что-то есть, но старые глаза Зармана не могут разглядеть. Однако старик встревожен и понимает, что никто из простых жителей Бута не посмел бы нарушить последние минуты жизни старого Зармана.
– Грустно слышать, как ты сдался, самый старый из живущих на Буте. Разве именно так ты должен был распорядиться великим даром богов – бессмертием?
– Нет.
– Разве больше ничто не волнует твой великий ум?
– Нет.
– Разве не ощущаешь ты, как пронизан магией творения каждый миг твоей никчемной жизни? Я знаю тех, кто продал бы целый мир за возможность жить вечно!
– Моё тело одряхлело, потому что сдался разум. И ты прав, незнакомец. Я плохо распорядился этим даром. Тело поросло мхом и покрылось паразитами, я уже месяц не принимаю пищи и воды, но всё ещё жив. Наверное, моя миссия на Буте не завершена.
– Вспомни, каким ты был, Зарман!
Словно вся жизнь пролетает перед слепыми глазами старика: вот весенний ветерок принёс первые семена любви. Она была невероятно красива и нема, никогда не произнесла ни слова. Про их любовь говорили, что она вечная. Он похоронил её в океане в последний день осени и ушёл молодым на поиски войны. Война всегда помогала забыть про вечность, что лежала на плечах. Война опалила его глаза и почти отняла слух. Но пришла эпоха мира и технологий, врачи вернули ему слух и зрение, заменили искалеченные члены.
А потом он полюбил снова, когда мир, упоённый достатком, стал катиться к закату, утопая в роскоши и безделии. Морозная зима дышала им в лицо, когда грянула гражданская война и разметала по разные стороны баррикад их сыновей и внуков. Он хотел лечь с любимой в могилу и остаться там навсегда, когда его потомок изобрёл тотальное оружие. Но не успел, она умерла одна. Оружие сработало, и мир стал пустыней, откатившись в первобытную жизнь. Ещё тысячи циклов прожил Зарман, наблюдая, как зарождается новое общество, как вырастают города, как жители Бута заново учатся ненавидеть друг друга.
Эпохи сменяли друг друга, не прекращало бег колесо времени, и вскоре Бут снова стал великим миром, в котором выросли мудрецы, магистры и философы. Живой космос принял планету в свой круг и подарил технологии. Сын Зармана стал правителем планеты, настала эпоха процветания. Но пришла тьма, и все, кто жил, ослепли и замёрзли, лишённые света. Закатилось солнце Бута, чтобы надолго погрузить мир во тьму. Казалось, всё напрасно. Он один бродил по пустыне, не понимая, как может сохраняться его жизнь. А потом прибыли поселенцы, совсем не похожие на жителей Бута.
