– Остается решить, под каким прикрытием будет внедрение.
– Ни под каким. Все будет официально… от нашей конторы. Нас просили создать ему невыносимые условия для жизни, но так, чтобы он мог свободно работать – до поры, до времени, и чтобы ни один волос не упал с его головы. Вот и отлично, ты обеспечишь ему невыносимую жизнь, а Алексей смотрит, чтоб не застрелился.
– Правильно, заодно побудет и охранником.
– А от кого охранять-то? Мы же здесь.
– Ото всех, товарищ полковник.
ГЛАВА 7
На картине была изображена ветхая избушка, посреди дремучего, русского леса. Вышедший на крыльцо старенький монашек, согнувшийся в низком поклоне, пришедшим к нему за советом крестьянам, в количестве, примерно, душ двенадцати, и встающее над лесом яркое летнее солнце. Вот, пожалуй, и весь сюжет этой картины, висевшей в зале дореволюционной живописи городского музея, которая привлекла внимание Сергея. Он никогда не считал себя знатоком живописи и зачем приходил сюда – бог его знает. То ли атмосфера музейная притягивала к себе, то ли ему, жителю советских хрущевок, не хватало старинных, сводчатых помещений, то ли действительно, нравилось находиться среди произведений искусства, состоящих из куска холста и наложенных на него в разных направлениях мазков краски, умудрявшихся, подобно чуду, показать кусочки окружающей жизни. Эта же картина, попала сюда непонятно какими путями, сумев сохранится и в революцию, и в гражданскую войну, что для такого сюжета было поистине чудом. Вообще, висящие в этом зале полотна, в основном, видимо, были в свое время украшениями дворянских усадеб, разоренных в лихие годы, и являли собой, несомненно, отображение ушедшей навсегда эпохи. Видно было, что человек, отбиравший их для музея, сам обладал художественным вкусом и хорошо разбирался в живописи. Во всяком случае, Сергей любил посещать именно этот зал дореволюционной живописи, давно здесь примелькался и по именам знал всех старушек – смотрительниц и постоянно здесь ошивавшегося электрика дядю Колю, который всем помогал, что-то постоянно перевешивал и переставлял и даже пытался проводить экскурсии, что администрацией и старушками немедленно пресекалось. После чего, дядя Коля просто молча шел за группой, ухмыляясь и насмешливо смотря на девушку – экскурсовода, доводя ее к концу, до полной истерики. Располагался музей в старинном, каменном доме, с невероятной толщины стенами, мощными, такими же старинными, витыми решетками на окнах, смотрящих на высоченную, возвышающуюся над всем городом колокольню во дворе. Вся эта благодать устроилась на самом берегу реки посреди города и давно стала его визитной карточкой. Поэтому, нет ничего удивительного, что еще маленьким, а затем и юношей, Сергей довольно часто бывал здесь, благодаря своей учительнице русского языка и литературы и его бессменной классной руководительницы Юлии Васильевны, частенько приводившей сюда на экскурсии свой класс. Когда Сергей уже вырос, то ходил сюда по привычке и со временем, полюбил и этот музей, и его непередаваемый, специфический воздух, и картины русских художников XIX века, и несменяемого дядю Колю. Были в музее залы мастеров живописи и советского периода. Целый зал, правда, небольшой, был отведен даже для живописцев постсоветского периода, выставивших довольно неплохие работы, в общем, было заметно, что отбором картин занимается специалист. Сергей же, сам, будучи специалистом в своем деле, ценил этот качественный подход к делу и у других. Во времена перестройки выяснилось, что на месте музея, прямо в центре старого города, стоял монастырь, разрушенный в 30 –х годах, и был пощажен только братский корпус, для создания на обломках старой жизни музея октябрьской революции. Колокольня же была оставлена, видимо, в качестве пожарной каланчи. Когда новая власть сама превратилась в обломки и стали потихоньку возвращать старое, территорию вернули монастырю, который начал активно отстраиваться по старым фотографиям. Сначала, вывезли весь хлам и мусор, обнесли все белокаменной стеной с бойницами, на колокольню повесили колокола и над городом поплыли звуки колокольного перезвона. И только музей стойко держал последнюю революционную оборону, не желая сдаваться. Таким образом, получилось так, что после воскресной службы, под звон колоколов, Сергей, перейдя двор, торжественно вступал в бывший братский корпус. О чем он думал, бродя по нему, он и сам не знал: то ли картинами любовался, то ли представлял, как под этими сводами когда-то жили, молились и умирали монахи, то ли себя представлял монахом и выискивал себе на будущее келью. «А что, – думал он, – чем я не монах? Монах и есть. Молюсь, конечно, мало, это правда, но во всем остальном…», и он подходил к этой картине, внимательно вглядываясь в преклоненного старца. На всех картинах этого зала подписей художников было почти и не разглядеть, а на некоторых их и вообще не было, как, в частности, на этой. Часто, они были и без названий – зачем оно было барину, заказывавшего картину для себя? Вообще, на этой картине название было: «Встреча» – и все . «Какая встреча? – размышлял Сергей, – кто встречает, кого, зачем? С одной стороны, вроде бы все понятно, встреча и встреча, ясно же, к старцу пришли паломники, он их и встречает, как положено – поклоном. Ну, хорошо… к старцу пришли люди, каждый со своей бедой. Но почему, он-то им кланяется? Да вроде бы и не им, а, похоже, кланяется вроде бы лесу. Ничего не понимаю. Может, среди паломников важное лицо какое-то есть?» Сергей внимательно, чуть не с лупой изучал лица, но найти ничего не мог. Из двенадцати человек, пришедших к старцу, десять были женщины разных возрастов, а из мужчин – только мальчик подросток, да старик, с морщинистым лицом, явно крестьянского вида. Задача была абсолютно нерешаема. « Мне элементарно не хватает исходных данных. Как я могу решить ее, основываясь на таком неверном материале? Сейчас, у меня работает только интуиция – и я ей верю. Это, пожалуй, единственное, чему я доверяю в этой жизни – своей интуиции и маме, – размышлял он». Эта кочка на ровном месте, об которую он споткнулся, выводила его из себя. Он стал плохо спать, и весь изнервничался, привыкнув, что рано, или поздно, но решение приходит. Из неведомых хранилищ космоса он всегда получал ответ. Да, вариации этих ответов поражали воображение своим многообразием, но он научился их понимать. Здесь же произошел явный сбой. В конце концов, он же не может залезть в мысли давно ушедшего из этой жизни художника. Решение пришло к нему только после того, когда он окончательно расписался в бессилии своей логики, и вынужден был обратиться к другим людям, за помощью. Однажды, в очередное воскресенье он, уже взвинченный, подошел к своей мучительнице и с удивлением обнаружил примостившуюся напротив нее, на стульчике, симпатичную девушку с копной белых, стянутых резинкой на затылке белых волос, и копировавшую ее. Первым желанием нелюдима было развернуться и уйти, но усилием воли он сдержал себя, решив, что с этой загадкой надо кончать. Минут пять он угрюмо наблюдал за ней, как она лихо махала кисточкой туда-сюда по холсту. «Ну, если машет, значит, знает, что делает, – внезапно решился он и сделал шаг вперед».
– А вот, к примеру, вы знаете, что вы рисуете? – задал он вдруг нелепейший вопрос, удививший его самого.
– Знаю, – ответила красавица, даже не обернувшись, – картину.
– Тогда объясните мне… кому он кланяется?
– Вопрос настолько поразил ее, что она сначала удивленно посмотрела на него, затем на картину:
– Как к кому? Пришедшим к нему людям.
– В благодарность, что ли?
Диалог приобретал какой-то дикий характер.
Девушка нахмурилась и промолчала, решив не разговаривать более в таком тоне с этим типом, как она сразу определила его про себя.
– Неужели вы не понимаете, всю нелепость этого. Вот, вы будете мне кланяться, если я приду просить вас нарисовать мой портрет?
– Вам точно нет.
– Хорошо… не доходит. А вы будете мне кланяться в ноги, если вы врач, а я пришел просить вылечить меня от смертельной болезни?
Сначала, она решила было обидится на «не доходит», но задумалась и внезапно, неожиданно для себя, рассмеялась.
– Неужели вы, перерисовывая, не видите, что он кланяется лесу, возможно солнцу, но никак не этим крестьянам?
Теперь они оба уже уткнулись в картину, внимательно ее разглядывая, после чего она, отклонившись назад, уже с удивлением уставилась на него.
– Вот видите, – сказал с отчаянием Сергей, – он меня уже измучил!
– Знаете, а ведь я даже ничего не замечала!
– Это ладно, я тоже не сразу заметил. Делать-то, что будем? – опять выдал Сергей.
И сказал он это таким тоном, что стало ясно, делать действительно, что-то надо и немедленно, пока все не разбежались.
– Оля, – протянула узкую ладошку девушка.
– Сергей Викторович, – отмочил тот.
– Может, все-таки Сергей? – мягко спросила она.
– Можете. – махнул он рукой, вспомнив, что выглядит молодо, – Ну?
–Что… ну?
– Делать-то, что будем?… Вы кто?
– Я? – девушка внутренне уже вся веселилась, – я зам. зава этого музея, по художественной части. А вы кто?
– Я, – он опять махнул рукой, видно было, что эти досадные церемонии раздражают его, – я, этот… как его… просто инженер, из этого… как его… СОС, который на Стаханова… у леса.
– Знаю, – кивнула она, – у меня на улице Стаханова, у самой реки дача… очень приятно.
– Мне тоже… но вы, зав. зама, да еще по художественной части, надо же что-то делать с этой неизвестностью. Поднять документы, наконец, чтобы никто не ходил в городе… в неведении.
– Знаете что, Сергей Викторович, в неведении у нас в городе ходите только вы… остальных все устраивает. Вернее – устраивало. Пожалуй, вы правы – я теперь с вами. Ну что… если я, зам. зава ничего не знаю, то поверьте мне, значит, никто не знает. Может, письмо напишем, куда-нибудь?
– Я вижу, вы разыгрались, а мне не до шуток.
– Простите, просто все очень необычно. Постойте, я знаю, что делать.
– Что?
– Видите ли, в нашем музее, так заведено, что если кто чего не знает, то обращается прямиком к дяде Коле.
– О Господи… только не это!
– Нет… только это! А если уж дядя Коля не знает, ну, тогда уж я не знаю, – развела она руками.
– Давайте вашего дядю Колю, – смирился, наконец, Сергей. Было видно, что запал его закончился.
Пошли искать дядю Колю. Нашли его неподалеку. Он шел позади ватаги пятиклассников и, по обыкновению, ухмылялся той ерунде, которую, по его мнению, молоденькая девушка экскурсовод рассказывала школярам. Оля приволокла дядю Колю к картине и отворачивая несколько лицо от несшегося от него, впрочем, несильного перегара, задала ему вопрос: « Знает ли он, о чем картина, и почему она так странно называется?». На что дядя Коля ответил:
– Знаю, картина о том, как один из московских патриархов, вызвал к себе отца Николая, из лесов дальних, а он, проходя мимо наших мест, и не имея возможности сделать крюк в двести верст, чтобы повидаться с подвизавшемся в наших лесах отцом Алексеем, просто поклонился ему, и попросил благословения на дальнюю дорогу. А, наш отец Алексей, в это же самое время, поклонился ему, и попросил у него, в свою очередь, благословения. Вот эта встреча двух старцев и изображена на этой картине.
– Скажите, дядя Коля, а где же здесь отец Николай? – спросил, сразу вдруг поверивший и повеселевший Сергей, как будто это его, в эту минуту, благословил отец Николай.
– А как ты его изобразишь-то, если он за двести верст отсель? – Удивился дядя Коля, – Вон, видимо в той стороне, где солнце восходит, изобразил его художник. На рассвете дело-то было.
– Дядя Коля, миленький, – заговорила Ольга, – как же так, вы все знаете и молчите, так же нельзя, миленький.
– Ну, вы даете, Ольга Николаевна, – изумился он, – да я сколько раз пытался экскурсию провести, когда эти девчонки опаздывают. Сколько раз я им говорил: «Слушайте меня, дуры, что я вам скажу, а не книжки свои дурацкие, неизвестно кем написанные читайте», а они смеются. Ну, дуры, они и есть дуры, во главе с нашей заведующей Нин…
– Так, дядечка Колечка, – быстро перебила его Ольга, – я ничего этого не слышала, а какие вы хотите экскурсии водить, если вы и сейчас под шафе?
– Под каким таким шафе? Я и выпил то всего стопку перед этой экскурсией, которую сейчас Любка ведет, чтобы не расстраиваться…
– Так, подождите, дядя Коля, – встрял Сергей, – вы без меня разберетесь, потом… может быть… завтра. А сейчас ответьте мне, а откуда вы-то это знаете, а вот, допустим, эти музейные работники нет?
Тебе, какие доказательства Серега, нужны? Если я, как электрик, постоянно по этой проводке ползаю: то отключаю сигнализацию, то включаю, то перевесить что-то надо, то дополнительно осветить. Этого же никто не видит, не ценит и, между прочим, все за одну зарплату, а я не помню, когда ее уже и повышали, а эта наша заведующая хренова, Нин…
– Так, дядя Колечка, – опять встряла Ольга, – я просто не могу вот это слышать.
– Подожди, ну вот Серега меня же спрашивает, я и отвечаю.
– Вот вы дядечка Коля, и отвечайте, а не отвлекайтесь.
– Короче, Серега, ну их, этих баб… извиняйте, Ольга Николаевна, а название картины на обороте написано. Я, когда ее переворачиваю, всегда его и лицезреть изволю.
– И что там написано?
– То, что я вам сейчас и рассказал, что, мол, встреча отцов Николая и Алексея, при следовании первого в Москву, ну и так далее. Что повторяться- то?
– А художник там не указан? – спросила Ольга.
– Почему не указан? Указан, – Тропинин, кажется… Василий Андреевич.
Сергей и Ольга, как открыли рты, так и остались стоять.
– А почему спереди название стерли и автора, – откуда я знаю, видать, большевики после революции баловались. Но кто-то видимо знал правду, ну и пометил, чтобы, значит… для потомства сохранилось. А эти курицы, под командой этой хреновой заведующей Нин…
– Слушать не хочу, – вскричала Оля, зажимая уши.
– Мне экскурсии проводить не дают! – закончил дядя Коля.
Так Сергей и познакомился с Ольгой.
ГЛАВА 8
В годы войны из Ленинграда в городок были эвакуированы старенький профессор и его более молодой помощник, с семьями. Их привели на пустырь, на краю города; выгнали с него пару коров со стадом шипящих гусей, обнесли забором; и за три дня построили два деревянных сарая. Так в городке возник институт «СОС», или, как их сразу местные окрестили – «сосунки». Профессор и его помощник потирая озябшие руки и ежась от залетавших за шиворот снежинок за несколько дней установили какую-то немудреную аппаратуру совершенно не обращая внимания, как буквально за неделю: вокруг них возвели дощатые стены, установили крышу, выложили печи, подвели электричество и обнесли все это благолепие деревянным забором, с колючей проволокой по верхней кромке. А, когда рядом с воротами поставили деревянную проходную и посадили туда сердитого дядю Максима, с деревянным протезом вместо ноги и винтовкой времен первой мировой войны, учреждение приняло действительно вид настоящего оборонного предприятия. Счастливые от того, что ужасы ленинградской блокады закончились, профессор с помощником бодро взялись за дело, и через полгода, опытные образцы звукоулавливающих приборов, для нужд противовоздушной обороны и борьбы с артиллерией противника, пошли на оборонные предприятия страны, вместе с технической документацией. Начал постепенно выдавать на-гора институт и другие, не менее полезные и интересные разработки, такие например: как котелки, для работы партизанских радиостанций, различные хитрые мины-ловушки и т.д. Коллектив к тому времени насчитывал уже пятьдесят человек, крепко стоял на ногах, был преисполнен большим количеством идей и планов, и настроен на победу. Через год старенький профессор умер, видимо, сказался год блокады, но оставил после себя небольшую научную школу, сложенный рабочий организм, а директором института стал его помощник. В послевоенное время институт хоть и переехал в знакомое уже нам П-образное кирпичное здание, но как-то не вырос и, дотянув еле-еле до численности своего состава в сотню человек, так и не обзавелся ни мощным опытным производством, ни полигонами. Правда, деревянные сараи снесли, но на их месте построили лишь сараи каменные, в одном из которых разместили несколько станков, а в другом склад радиодеталей… вот, пожалуй, и все. Удивлению достойно, как он умудрился сохраниться в перестроечные и лихие девяностые годы, но это уже другая история. Сергей, как вернулся после окончания института в свой город и устроился на работу к «сосункам», так и проработал почти до старости, уткнувшись в свои приборы, в своей комнатке и даже не заметил, как пронеслась его жизнь, а вокруг него все что-то продавали, пилили, гуляли и веселились. Коллектив, как-то, само собой так образовалось, стал в основном женским, а из пятнадцати мужчин одни вошли в историю института, как пьяницы и бузотеры, другие, как бабники, зато три оставшихся, да, действительно, оказались героями трудового фронта. Именно на их, неприметных на первый взгляд, труде и уме, и держалась вся тематика образцов вооружений. Несомненно, одним из них был и Сергей, только в такой, как-бы завуалированной, неявной форме. Ну, сидит там, где-то в углу, какая-то серая мышка, да… умный, ну что ж с того, как говорится: « есть ум, да пустосум». Значительный перевес в институте женского народонаселения сказался и на его манере жития бытия и стало носить исключительно светский характер. До обеда обсуждались все новости российской эстрады, потом городские происшествия и наконец, как взошли огурцы и помидоры на даче. Хорошим тоном считалось приступать к работе после обеда, поэтому на Сергея и еще двух трудоголиков смотрели с некоторым недоумением, как на не умеющих вести себя в приличном обществе. Но, с другой стороны, на них смотрели, как на неизбежное зло, с которым, хочешь, не хочешь, надо мириться, и надо отдать должное, работать не мешали. Если, кому-то из этой троицы удавалось нечто изобрести, то это изобретение немедленно, как старое полотенце на тряпочки, раздергивалось на темы по написанию диссертаций. К чести сотрудников института, надо сказать, что это был самый кандидатски насыщенный коллектив на душу населения в Советском Союзе. Исторически сложилось так, что именно отдел, который возглавлял Сергей, перенял всю звуковую тематику, которая зародилась здесь в военные годы. Тема была старая, заношенная, неперспективная, поэтому в нее никто особо нос не совал и ему давали работать относительно спокойно. Недавно, в институт был спущен крупный заказ на модернизацию стоящих на вооружении звуко улавливающих приборов. Сергей вытащил с книжной полки комплект чертежей, сдунул с них толстый слой пыли и отдал директору. Разработанная много лет назад им аппаратура и много раз отвергавшаяся этим же самым директором очень понравилась заказчикам и институт забегал, как разворошенный муравейник, готовя конструкторскую документацию для изготовления опытного образца, написания подробной инструкции пользователя и т.д.
–Ну-у, им теперь работы на полгода вперед хватит, – довольно хлопнув в ладоши сказал Дмитрий Николаевич.
– Да, – задумчиво произнес Сергей, внимательно наблюдая, вместе с котом Шустриком, за действиями землеройки, перекапывающей свой огород в большом ящике с землей в углу комнаты, – мне шеф сказал, что я заслужил за быстро сделанную работу поощрение – сделает для меня все, что ни попрошу.
–Он что, не помнит что ли, как три раза тебя с этими самыми чертежами разворачивал и даже грозился больше не пускать в приемную?
– Дмитрий Николаевич, люди помнят только то, что хотят помнить, поэтому, думаю, что на этот раз он был искренен.
– Конечно, искренен, потому, что ничего не понял, что вы ему тогда приносили, – и тоже уставился на копошившуюся землеройку.
– Сколько вам осталось для сборки аппарата «земля»?
– Неделя, максимум две, не очень удачно скомпоновали, неудобно паять.
– Даю неделю, Дмитрий Николаевич, неделю… не смотрите на меня. Сейчас заказчик получил то, что мы спроектировали и опробовали десять лет назад, кто знает, может им вскоре понадобится уже эта, более совершенная версия, а мы еще испытания толком не проводили.
– Да все нормально, Сережа, все наши предварительные испытания показали высокую эффективность обнаружения не только стреляющих орудий, но и куда и какая модель танка поехала. Подземное улавливание звуков на этом приборе позволяет видеть практически все поле боя, я уж не говорю о сорокатонных, лязгающих по земле чудовищах.
– Все равно, поторопитесь, мы уже давно переросли и этот уровень, надо на следующей неделе уже на практике заняться с этим копающемся в земле малышом, тем более, что я попросил у директора самое дорогое, что нужно нам, и самое ненужное с его точки зрения – время. Поэтому он так легко согласился и обещал не дергать по пустякам ближайшие полгода, за исключением плановых работ, конечно.
Занимаясь приборами улавливания звука, Сергею удалось не только значительно улучшить их характеристики, но и определить, сформулировать и начать работы сразу по нескольким направлениям в этой области. Одним из них было то, о чем шел разговор, то есть определение точных координат ползающей бронетехники по звуковым волнам, распространяющимся под землей в разных звуковых диапазонах. Во всяком случае, надо было видеть расплывшееся от удовольствия лицо Дмитрия Николаевича, отслеживающего на мониторе карту местности, на которой ползали две точки – это были два танка на полигоне в двадцати километрах от него. Танки, из уважения к Сергею разрешил погонять местный командир танкового полка.
– Не звук – симфония, – улыбался Дмитрий Николаевич, слушая в наушниках лязг и скрежет.
– Не обращайте внимания, это у него профессиональная деформация, – пояснил Сергей окружающим.
Другое направление вывело группу Сергея на акустику. Здесь было все уже гораздо серьезнее. Была разработана аппаратура и изготовлен один образец, который посылал акустические сигналы в том же диапазоне частот, в котором их испускают летучие мыши, землеройки, или дельфины. В этом случае был не только слышен, как в звуко- улавливателях ползающий танк, но и виден; стоящий, с выключенным двигателем; не только слышно стреляющее орудие, но и видно орудие, ни разу не выстрелившее и стоящее на позиции. Начало этому было положено несколько лет назад с изучения того, каким образом в абсолютной темноте, между ветвями деревьев, на огромной скорости, летучая мышь обнаруживала комара, или мотылька, сближалась с ними, закладывала вираж и атаковала.
– Смотрите, – показывал Дмитрий Николаевич, водя пальцем по экрану, – вот она эту мошку сожрала, р-раз, перевернулась, легла на другой курс, о-оп, вираж и уже опять кого-то жрет. И так, скажу я вам, до бесконечности.
– Это ночной истребитель какой-то, – изумлялся Сергей, просматривая видеоматериалы, привезенные Дмитрием Николаевичем из командировки, в которую он его отправлял в пещеры на Урал.
– Кстати, ее щелчки, отличаются от щелчков нашей землеройки Мыськи, – продолжал он, – удивительно, такое зрение во все стороны одновременно, в полной темноте и пусть мне больше не заливают всякие недоучки про теорию большого взрыва. Не-ет, этот мир создали крутые инженеры и ученые. На тебя, когда ты снимал, ни одна не налетела?
– Да нет, Бог миловал, а они вам ответят, что это они так приспособились за миллионы лет эволюции.
– Как же это они, бедолаги, пока миллионы лет-то приспосабливаясь, от голода не поумирали? Самое интересное, что эти говоруны, за всю свою жизнь, так и не эволюционировали свои кривые руки и не научились делать ими что-либо качественное.
– Да, я тоже на них насмотрелся, мужик всю жизнь что-то писал, что-то преподавал; гвоздя забить ровно не научился, – эволюционеры хреновы.
– На директора намекаете?
– На соседа… но ход ваших мыслей мне понятен.
– Ты знаешь что, Дмитрий Николаевич, нам теперь абсолютно ясно, что видят наши друзья меньшие, в отличии от нас: и в темноте, и предметы мельчайшие, и на скоростях огромных… да еще в добавок во все стороны на триста шестьдесят градусов. Подумайте до завтра, нужно соорудить какое-то приспособление, задача которого – определить максимальное расстояние их видимости. Если ничего не придумаете, я подскажу… кое-какие мысли есть.
– Что, мне опять на Урал ехать, когда прибор сделаем? Я уже старый Сережа, по пещерам ползать.
– Не надо никуда ездить, мы оба не молоды. Вон у нас есть землеройка Мыська, на худой конец Шустрика будем изучать. На нем одном, дамы нашего института диссертаций не одну тысячу защитить смогут, впрочем, это относится ко всем животным. Вон, мы летучую мышь изучаем, как это она ловко комаров жрет. А этот комар, целый боевой корабль: виртуозно летает, оснащен, видимо, тепловизором, механизмом выкачивания крови – убийца.
– Может он еще и в группах крови разбирается?
– Кстати, вы зря шутите, для меня так оно и есть. Кстати, факт, что комары не на всех людей садятся – эстеты.
– Нет, капризничают, людей слишком много развелось.
– Где ж много? Я вот, допустим, не женат, значит совсем людей не много. Вы, к примеру, со своей женой разводились, но ведь потом опять соединились. Значит не нашли никого. А говорят, много, мол, людей.
