– Что я могу ей сказать?
– Ну, ничего не говори. Просто обними.
Я последовал его просьбе, обнял женщину за сухонькие плечи, и она, как будто ждала этого, прижалась ко мне и разрыдалась:
– Вася, Васенька, что же ты наделал? Кому же я, старая, теперь нужна буду? Один-то ты меня поддерживал. Нюрка твоя меня из дома выгонит… Что ж мне теперь делать, сынок?
Василий Фомич стоял рядом и виновато смотрел то на меня, то на мать.
– Да сделай же ты что-нибудь! – взмолился он ко мне.
И вдруг я, сам себя не понимая, произнес:
– Не плачьте, успокойтесь! Все будет хорошо. Знаете что? Вы будете жить у меня. Да, у меня! – сам себя подкрепил я. – Я с Василием Фомичом очень сдружился и потому вас не оставлю! Мы еще немного здесь посидим, выпьем за упокой его души, а потом пойдем ко мне, и я вас с моей женой познакомлю.
Я в своей жизни сделал не так уж много добрых дел и потому в глубине души надеялся, что когда-нибудь, может быть, на том свете мне зачтётся этот мой жертвенный поступок, это мое сочувствие бедной женщине.
Василий Фомич посмотрел на меня благодарно и с чувством произнес:
– Молодец, мужик! Я в тебе не ошибся… Хотя, в общем, цель у меня была другая, – он оглянулся и внезапно решился:
– Пойдем-ка со мной на кухню! Покажу кое-что.
Влекомый его приглашающим жестом, я пошел за ним.
На кухне никого не было. По кафелю над раковиной испуганно метнулись собравшиеся на водопой тараканы. Табачный дым сизой струйкой уносился в открытую форточку, а на грязной тарелке из-под холодца еще дымились окурки.
– Вот, открой-ка, – показал Василий Фомич на верхнюю дверцу старого кухонного шкафчика. – Сил-то у меня, сам понимаешь, никаких. А мне надо, чтобы об этом кто-нибудь узнал, я специально, ради этого и явился. Открой, открой, – торопил меня покойник.
Я, следуя его настоятельной просьбе, открыл дверцу. В самой глубине шкафчика, заставленная разными банками со специями и коробочками с чаем и травами, стояла бутылка, похоже, с недопитой водкой. Именно на нее указывал призрак.
– Ты ж посмотри, какая ведьма! И тут сэкономить решила! Даже отраву – и ту не всю мне отдала. Это ж она меня ею укокошила, – пояснил Фомич. – Ведь что там в судмедэкспертизе сказали? Что я, значится, упился некачественной водкой и оттого помер. Пьяница, сказали! А дело-то на убийстве замешано, – Василий Фомич горестно затряс головой. – И с этой ведьмой я всю жизнь прожил! Не знал, какую гадину пригрел у себя на груди. Просто так уйти к любовнику она, вишь, не захотела – захотела в моей квартире и с моими деньгами остаться! Тут ведь все мое, за мои трудовые куплено. Вот и решила меня, значится, на тот свет досрочно отправить. Мне ведь всего пятьдесят четыре отроду, мужик еще хоть куда был!
– Да, совсем еще нестарый человек, – тихо согласился я.
– А эта змея другого себе нашла. Думает, что он вечно с ней будет. Дура! Вон, погляди, как милуются-то, – Фомич раздраженно показал в коридор, – срам смотреть!
Я выглянул из кухни. И впрямь, в коридоре среди одежды, под вешалкой, раздавалось веселое женское повизгивание, – какой-то верзила мял Нюрку в своих объятиях.
– И не стыдно ей! У, глаза бесстыжие! Это ж она меня отравила, можешь мне поверить, чтобы с ним сойтись. Мешал я им!.. И матери-то моей не стесняется!.. Я чего к тебе пришел-то? – вдруг сам себя перебил покойник. – Накажи ты как-нибудь эту подлую бабу, отравительницу! Я ведь не могу отсюда уйти, пока кто-нибудь не накажет ее. Сколько же душе маяться?!
– Да как я это сделаю? – опешил я. – Как я твою Нюрку накажу?!
– Уж я не знаю, как… – сник Фомич. – В тюрьму ее отправь, что ли. И ее, и полюбовника: ведь это он крысиную отраву принес, чтобы она мне в водку подсыпала. А не то и отрави ее! – отчаянно закончил Василий Фомич.
– Вот уж нет, братец, – возмутился я, – этого не проси. На смертоубийство я не пойду. Что я тебе, киллер какой-нибудь! Нюрке твоей уподобляться!..
Василий Фомич стал как-то редко опадать, его лицо побледнело, плечи опустились. Уходя, он тихо простонал:
– Плохо мне, не могу больше с тобой оставаться. Но ты просьбу-то мою выполни, уважь покойника… А батьку твоего тоже отравили, уколом, ты знаешь? Отомсти за нас обоих, – торопливо произнес он напоследок, и исчез.
Я остался один посреди кухни.
В коридоре все еще повизгивала свежеиспеченная вдова, в большой комнате откровенно веселился народ, а в углу незаметно сидела старая несчастная женщина, которой больше не было места в доме умершего сына.
Я решил исполнить свое намерение. Подошел к ней, взял ее за руку и пригласил:
– Пойдемте ко мне. Вам у меня будет лучше. Поживите пока с моей семьей, а там что-нибудь придумаем.
Старушка как будто ждала, на кого можно опереться. Она безропотно поднялась и зашаркала вслед за мной.
Никто не заметил нашего ухода: ни счастливая вдова, отдавшаяся новой любви, ни пьяные гости, чей топот и крики я еще долго слышал из моей квартиры.
Дома я строго посмотрел на Татьяну, в двух словах объяснил ей мое решение, и она, не желая связываться со мной при гостье, быстренько приготовила для матери Василия Фомича постель в свободной комнате.
Уединившись в кабинете, я не придумал ничего лучшего, чем позвонить дяде Лёше. Я вкратце изложил ему свои подозрения об отравлении соседа, указав на местонахождение остатков яда, но опустив пикантные подробности общения с покойником. Я особенно не надеялся, что дядя Лёша каким-то образом поможет мне, однако он откликнулся, хотя, как потом выяснилось, и несколько неожиданно для меня…
– А ведь ты, Стас, меня обманул, – глухо сказал он в трубку, – обману-у-ул… Ты ведь тоже вместе с Григорием что-то получил, какую-то искорку Божью… Ан нет?
– Да, дядя Леша, и я тоже получил, – согласился я.
– Теперь ты, как и твой друг, очень нужный мне человек, – задумчиво произнес старый чекист как бы про себя и спросил: – А что, тебе очень надо, чтобы мы раскрутили твою соседку?
– Надо, – решительно подтвердил я.
– Хорошо, – со сталинской интонацией сказал дядя Леша, – я тебе обещаю. Тем более, что хоть одно раскрытое преступление ваше отделение милиции запишет себе в актив. Хорошо, – повторил он, – мы это сделаем. Но и ты не забудь нашего уговора: послезавтра вы с Григорием улетаете. Помнишь, надеюсь?
«Как такое забудешь?» – подумал я, а вслух четко, без всякой кампанейщины, как младший старшему по званию, отрапортовал:
– Помню. Мы готовы.
Мне хотелось отчеканить «так точно!», как того требовала субординация, но я удержался.
Глава третья. Григорий
Утром по радио читали «Евгения Онегина», и я, остановившись среди комнаты, слушал:
…Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор…
Ритм чтения был так ровен, успокаивающ, голос диктора так мягок, что мне захотелось взглянуть на мир глазами пушкинской Татьяны, забыв тревожные ночные сны. Захотелось узнать, а что там, за моим окном?
Я отдёрнул штору и глянул вниз. Весь двор был покрыт снегом, чистым, неисхоженным, словно белой праздничной скатертью.
На детской площадке мальчишки лепили рыхлые снежки и азартно кидались ими друг в друга. Я вспомнил, как я сам радовался свежему снегу, когда учился в школе, как раз напротив маминого дома.
Сейчас мою школу не было видно, как раньше, из окна. Года два назад во дворе, после нескольких месяцев грязи и грохота строительства, вырос дорогой модерновый особняк с частной охраной и собственной автостоянкой. В нем комфортно поселились некие богатенькие буратино.
Я долго любовался белым чистым полем двора. Только вот под деревом валялось что-то темное. Пальто, что ли, или старое одеяло до помойки не донесли? Я отвел глаза: непонятный серо-бурый предмет портил красивую зимнюю картинку.
«Хорошо умеют устраиваться эти новые русские, – размышлял я, – возвели себе апартаменты, отгородились фигурной решеткой, установили по углам особняка камеры слежения, посадили вооруженных консьержей – и живут припеваючи! Разъезжают себе в дорогих иномарках! Только вот почему, – я опять, уже возмущенно посмотрел на неприятный серый предмет под деревом, – почему они свой мусор (мешок из-под цемента, что ли?) не донесли до мусорки? На своей же территории гадят!..»
Отойдя от окна, я вернулся к своим проблемам и решил позвонить Стасу, рассказать ему о визите Аристарха, – это его, наверняка, заинтересует.
Набрав номер, я еще раз взглянул на то место во дворе, где лежал бесформенный тёмный предмет. Под деревом ничего не было! «Чушь какая…» – подумал я, но в этот момент в трубке раздался голос Стаса, и я забыл о занимавшем меня пятне на снегу.
Стас, на мой взгляд, разговаривал со мной чересчур напряженно, и я, будучи не в силах изменить его тон, лишь сухо изложил все, что произошло со мной накануне. Босс, на удивление, мало заинтересовался моим рассказом и на мои недоуменные вопросы отрывисто отвечал, что надо забыть обо всем этом и срочно собирать вещи, готовиться к отъезду. «Всё остальное не имеет абсолютно никакого значения», – резюмировал он, будто подвел черту.
«Хорошо, – равнодушно подумал я, – отъезд так отъезд», – повесил трубку и начал, не торопясь, складывать одежду, проверять документы, пересчитывать деньги… Все, кроме моей «Тайны вселенной», казалось мне неважным.
«Я собираю свой амулет, как домик из кубиков», – любовно думал я, взяв его в руки. Странно! Камень светился необычным светом, мерцал и переливался, и даже обжигал.
– Что-то ты сегодня чересчур разошелся, – заговорил я вслух. – В чем дело? Что происходит?
Я приблизился к окну, чтобы лучше рассмотреть переливающийся необычными тонами камень. Взгляд мой снова упал на снег под деревом. Темный предмет лежал на том же месте! И тут я впервые, может быть, пожалел, что пренебрег советами окулистов и не купил себе очки. Мне никак не удавалось рассмотреть, что же это там валяется.
Моя беда, мой «комплекс» в том, что я всю жизнь боялся, что, надень я очки, меня будут обзывать «очкариком». Кроме того, я, как вольный дворовый пес, терпеть не могу на себе каких-либо лишних предметов, будь то часы, очки, галстуки («ошейники», – мысленно добавил я до кучи, ухмыльнувшись). Все, что надевалось на тело помимо необходимой одежды, меня раздражало до крайности.
«В конце концов, – часто философствовал я, оправдывая свою неприязнь к очкам, – Бог создал меня таким, какой я есть, и не позаботился о каких-то дополнительных приборах для улучшения моих органов чувств, значит, они мне не нужны».
Но сейчас любопытство, мучавшее меня все утро, взяло верх, и я потянулся за старым отцовским биноклем, лежавшем на книжном шкафу.
«Совсем как старая бабка, – смущенно ворчал я, – ради развлечения буду глазеть, что там валяется во дворе».
Но как только я навел окуляр бинокля на непонятный предмет, от моего смущения не осталось и следа. То, что я увидел, меня крайне озадачило. Под старым разлапистым тополем на свежем снегу лежало не одеяло, не мешок из-под цемента и не драное ватное пальто – там лежал человек! И, судя по всему, лежал он там не потому, что сильно устал и прилег отдохнуть эдак на полденечка. Он был мертв. То, что раньше казалось моим подслеповатым глазам бурой грязью на сером фоне, в бинокль ясно виделось как свежая кровь на одежде упавшего в снег мужчины.
«Не может быть! Бред какой-то: кругом ходят люди, играют дети, гуляют собаки, и никому нет дела, что во дворе на снегу лежит мертвый человек?!» – недоумевал я, впившись глазами в бинокль.
Оставаться дома, не разрешив загадки, я был не в состоянии. Куда девалась моя вселенская лень! Подгоняемый любопытством, я, не застегнув куртку, выскочил на улицу, быстро добрался до дерева. Но, к своему удивлению, обнаружил, что там никого нет. Уволокли труп, пока я спускался? Но нетронутый снежок под тополем был девственно чист. И никаких следов кровавого убийства!
Что же это могло быть? Однако спрашивать у бегавших малышей и сидящих на скамеечках бабушек, куда делся мертвец, я не стал. «Померещилось, – озадаченно решил я. – Ну и фантазия! Идиот!» – честил я себя, поднимаясь наверх и путаясь в незавязанных шнурках кроссовок.
Войдя в квартиру, я решительно направился к окну, чтобы задернуть штору и заняться делами. Однако одного взгляда в окно было достаточно, чтобы увидеть, что мертвый человек лежит на прежнем месте… Рядом с трупом, как ни в чем ни бывало, бегали ребятишки, сновали люди – все, как десять минут назад!
«Что за чертовщина! – разозлился я. – Чьи это дурацкие шутки? Нет, это надо выяснить!» Я стал уже опять надевать куртку, как вдруг услышал через окно звук въезжавшей во двор машины. Я выглянул – из пузатого серебристого «мерседеса», отсвечивающего никелированными деталями, вышли двое. Один за другим они направились в «новорусский дом». Впереди шел водитель, он же охранник, он нес портфель, видимо, не свой, а хозяина, а сзади шёл… тот самый человек в сером пальто, которого я только что видел валяющимся в крови под деревом, с нелепо подвернутой рукой.
Сердце у меня колотилось. Ведомый скорее своими эмоциями, чем разумом, я снова, как идиот, выскочил во двор. Шнурки я, по всей видимости, так и не завязал, или от рождения был чересчур неуклюж, только рухнул я со всего размаху неподалеку от своей парадной. И в то же мгновение я снова увидел всю картину с окровавленным телом, но более четко: у меня создалось впечатление, что кто-то внутри меня, кто раньше показывал мне темно-бурый предмет издалека, вдруг навел резкость. Я увидел, как человек в сером идет по двору, а некто в черной куртке и такой же чёрной вязаной шапочке до самых глаз выскакивает из-под арки, стреляет в него, бросает пистолет и убегает. Человек в сером медленно-медленно падает на снег…
«Ну, это же мне не показалось!» – торжествующе подумал я, поднимаясь с колен и отряхивая снег. Но нет! Человек, в которого только что стреляли, спокойно подходил к дому. И он же, обливаясь кровью, лежал под деревом!
«Так, юрист, – обратился я сам к себе, – это шизофрения! Или… – меня осенило, – мой талисман играет со мной в такие милые игры? Если так, то о чьей смерти он так упорно предупреждает?»
Не зная лучшего справочного бюро, чем бабульки, праздно торчащие целыми днями на лавочках, я обратился к ним:
– А кто эти люди на «мерседесе»?
– Не знаешь разве? – обрадовано загалдели они, обретя долгожданного собеседника. – Из этого дома он (они указали на отстроенный особняк), во второй парадной живет…
В их тоне угадывалась гремучая смесь ненависти, отвращения, подобострастия и зависти к этому человеку.
– Неужто не знаешь? – тараторили бабки, спеша поделиться информацией. – Это ж депутат наш! С губернатором заседает! Богатый… Переехал откуда-то, только не знаем, откуда. Таперича здесь жить будет. Может, и нам толк какой…
– А какого толку вы ждете? – решил я разговорить их побольше.
– Ну, как? – вступила одна, востроносая. – Может, трубы поменяют, сантехнику какую… Может, охранять нас начнут…
– А что, – подначил я, – обижают вас, что ли?
Бабки дружно рассмеялись мелким старушечьим смехом и сказали ехидно:
– Да нас-то чего? А вот тебя, соколик, могут и обидеть, пьяные там или еще кто. Все лучше, когда власть рядом.
«Бедные бабки, – посочувствовал я, – все еще во власть верят. Что им дала эта власть от своих щедрот? По-моему, эти люди, поселяющиеся в роскошных особняках, мелко видели всех окружающих. И чем они богаче, тем равнодушней. У них равнодушие ко всему, кроме денег».
«За это и поплатятся», – сказал кто-то внутри меня. Услышав этот голос, я наскоро попрощался со словоохотливыми бабульками, чтобы дать невидимому собеседнику закончить его мысль.
– Да-да, за это и поплатятся!
– Кто ты? – спросил я, а у самого мелькнуло: «Знакомый голос!»
– А как ты думаешь? – усмехнулся невидимка.
– Я встречался с тобой… в Мексике! И на Бали, – припомнил я.
– Перед тобой выбор, – услышал я вне связи с моими догадками.
– Какой выбор?
И что-то внутри меня ответило:
– Перед каждым человеком всегда стоит выбор. Вот и ты сейчас стоишь перед выбором: предупредить или не предупредить.
Голос умолк, и в наступившей тишине я почувствовал какое-то зловещее напряжение. «Предупредить или не предупредить? Кого предупредить? – лихорадочно думал я. – Кого? Или что? Как «что»? Ну, конечно же, убийство! Кто-то хочет убить этого человека в сером пальто, и передо мной стоит выбор, предупредить его или не предупредить?»
Я было ринулся в подъезд богатого дома, куда прошел депутат, но путь мне преградил внезапно появившийся охранник. Он вырос будто ниоткуда, отделясь от стены, и сурово спросил, заглянув мне в глаза:
– Тебе здесь чего надо?
– Да я… Ничего… м-м-м… – промычал я и осекся.
