– То есть я не смогу с ней встретиться в любом случае, – в голосе говорившего, уже звучало бешенство.
Тут у Тимура на планшете появилось изображение. Марина за стойкой, с дежурной улыбкой:
– Встречу можно организовать. Оставьте свою визитку, мы передадим или запишитесь на прием у электронного секретаря. Стоечка, пожалуйста, напротив, – дежурная работала безупречно, внимательно наблюдая за поведением посетителя.
А тот почти впал в буйство. Скрывать такие сильные эмоции мастерства у него не хватало. Стоял напротив дежурных администраторов, сжимал и разжимал кулаки, скрежетал зубами, ноги держал на ширине плеч, будто собрался ударить или сам удара опасался. Володя еле заметно морщился. От посетителя попахивает? Вот и Марина, отвернувшись, старается вдохнуть поглубже, и задержать дыхание. Похоже, там очень характерный запашок, что не может перебить даже элитный парфюм.
– Спасибо! – шипит гость, отходя к стойке электронной регистрации, где на грани слышимости шепчет:
– Сука, уже и секретаршу себе завела.
Подойдя к стойке регистрации уже откровенно бурчит, что думает о Регине, что сделает с ней, когда они встретятся, что она отдаст все, что ему задолжала.
Тимур наблюдал за красавчиком, а тот даже не подозревал – все, что говорится, тем более рядом с регистрационной стойкой, все пишется. Камера высокого разрешения фиксирует все движения лицевых мышц, если даже откажет микрофон, можно будет воспроизвести текст, считывая его по губам. Наконец гость, произведя все необходимые действия, отошел от стойки, не прощаясь с дежурными, вышел из здания, сел в машину и уехал.
Тимур хмурился:
– Селим, все слышал?
– Слышал. Надо к дому наружное наблюдение и охрану ставить. Она от него не отобьется, если заварится что-то. Вы в курсе, что за клиент? Личный интерес или к компании неровно дышит?
– Правильные вопросы задаешь, дорогой, правильные. Вот и попытаемся на них ответить. Давай-ка и охрану, и наблюдение.
– Добро. Сделаем.
ГЛАВА 9
А в голове у женщины металась одна и та же мысль: «Хочу быть богатой и знаменитой! Хочу быть богатой и знаменитой! Хочу быть богатой и знаменитой!».
А в это время Леонид Александрович Ким – приемный дед для Тоши и Эмика, этнический китаец и по совместительству доктор филологических наук, профессор кафедры восточных языков университета готовил внукам завтрак – жарил картошку с сосисками. Жарил и слушал, как Эмик пытается разбудить сестру, а перед ним в стеклах посудного шкафа отражалась самая счастливая физиономия самого счастливого человека.
Про Таню и Эмика он мог рассказывать часами. Дети не брат и сестра. Они носят разные фамилии, у них разные отчества. Если говорить про Эмика, то его вообще назвала медицинская сестра детской больницы, куда был доставлен новорожденный, оставленный на скамейке около магазина, заботливо завернутый в большое стеганое одеяло. Правда, на улице было почти плюс сорок. Вот и выхаживали кроху после теплового удара в детской больнице.
Одна из медсестер, сама многодетная мама, пожаловалась своей сменщице, что всех ее детей называл муж, пока она в роддоме лежала. Ни один из детей не получил ни одного благородного имени Эммануил или Эмиль. Еще она хотела назвать дочку Джорджианой. А в результате на белом свете счастливо жили Петр, Павел и Сергей Козловы. Они обожали дергать за косичку свою единственную младшую сестренку Светку. Но коршунами налетали на любого, кто прикасался к священному тощему хвостику, гордо именуемому косой. В нее вплетались ленты, для нее покупались на праздники самые красивые «заколки с блестючками». Коса для других была неприкосновенна! Вот так вот семейство Козловых не получило ни Роберта, ни Мирабэллы.
Поведав коллеге свою в чем-то печальную историю, женщина услышала дельный, с ее точки зрения, совет. Взять и назвать подкидыша. Так на свет появился Эммануил Иванович Пряхин. Самого Эммануила Ивановича Пряхина такое сочетание имени фамилии и отчества нисколько не смущало, как не смущало оно и его названную сестру Татьяну Вячеславовну Коркину.
Ее история была еще более странная. Девочка попала в детский дом из полной благополучной семьи. У мамы бухгалтера и папы шофера родилась пятая дочка. Хотели Федора, наследника и папиного помощника, потому как у мамы помощниц хватало, а родилась девочка. Все вздохнули с сожалением, но, деваться некуда, назвали девочку Татьяной и на этом бы успокоились. Но, что-то пошло не так. В семье все черноглазые, и волосы у всех черные, прямые и жесткие, – это мамина восточная кровь дает о себе знать, а Танюша родилась как одуванчик, белоголовая, волосики как пух легкие, завиваются в крупные кольца. У папы глаза карие, у мамы карие, а малышка – синеглазка. Закралось у папы нехорошее сомнение. Он молча состриг с Танюшиной головушки локон, поскреб ватной палочкой по крошечному ротику, как в кино показывали, да поехал в областной центр. Экспертиза показала, что он отцом девочки быть не может. Приехал с результатами домой, положил бумаги перед женой и сказал, что, мол, теперь – думай. Она думала не долго, отвезла ребенка в областной детский дом, написала от двухмесячной крохи отказ и была такова. Вот так просто, раз, и ты не дочка уже, и семьи у тебя нет.
Дед, когда узнал, был возмущен этими двумя историями. И было у него подозрение, что тут где-то имеются явные нестыковки. Почему-то дети друг на друга были похожи как две капли воды. Оба золотоволосые, голубоглазые, с фигурами, которые в народе называют тонкокостными. Хрупкость Тоши была настолько очевидна, что некоторые знакомые смеялись, уж не от стрекозы ли происходили ее предки.
Эмик был высоким молодым человеком, но не было в нем мужицкой основательности. Иной раз Леонид Александрович даже вздрагивал, когда смотрел на Тошку, а видел Эмика и наоборот. Не родные по крови дети, они были словно от одних родителей, это удивляло и рождало множество вопросов. Что-то здесь было не так. Но что? Этот вопрос он задавал себе все реже и реже, потому, что дети требовали смотреть в будущее, а не интересоваться прошлым.
Обо всем этом раздумывал профессор, готовя внукам завтрак.
Тем временем Тошка уже не спала, только делала вид, что не может проснуться. С удовольствием вспоминая, как каталась на руках у Пижона.
Сквозь сон чувствовала его руки, помнила его запах. Что-то ее задело. Хотя понимала, что этот мужчина не для нее. Но если подумать, то через полтора года она будет совершеннолетней, тогда, может быть. Нет, она для себя все твердо решила, никаких связей на стороне – противно это как-то. Только замужество и счастливая жизнь с любимым человеком. А такого пока не было даже в перспективе.
Зато есть брат, пусть названный, но все равно брат. И он пытается тебя поднять ранним утром с постели, потому как в университет всем к первой паре.
Эмику хорошо, корпус его факультета прямо напротив дома. Ему из подъезда выйти, дорогу перейти и он на месте. А Тошечке, умнице и красавице, все время достается больше всех. Факультет, где она учится, а дедушка заведует кафедрой, далеко. На дедовой машинке они добираются минут сорок, а на общественном транспорте, не приведи Создатель, и в полтора часа иной раз не уложишься.
А еще ей больше всех достается внимания мальчиков, потому, как они регулярно клянчат слизнуть переводы или темы списать, правда, обязательно рассчитываются потом, кто фруктиной, кто неделю личным водилой на старенькой девятке.
А сегодня ей больше всех достается от брата, который уже гремит в ванной чем-то стеклянным, а потом вдруг слышится звук льющейся в стакан воды.
Крупные холодные капли неожиданно попали на лицо и прервали Тошины размышления, и она подскочила:
– Ай! Эмик! Вот дурак! Ты зачем в меня водой?
– Дед сказал – подъем, значит, подъем! В пятнадцать минут надо уложиться, а я около тебя уже три минуты круги нарезаю.
– Ах, ты – так?! Вот тебе тапкой!
Предмет домашней обуви почему-то неожиданно поменял траекторию полета и упал в небольшую лужицу.
– Ну вот, теперь он мокрый! Балбес! Вылезай из-под кровати!
– Ты, Тошечка, иди уже умываться, а я за тебя чистоту тут проверю. О, а тут конфетка завалилась, смотри-ка, «Мишка», наверное, с Нового года!
Глухо звучавший голос брата заставил ее за пять секунд добежать до ванной и вернуться.
– Эмик, быстро вылезай, тут для тебя уже полный стакан холоднючей воды приготовлен, поэтому вылезай, тебе говорю!
– Ага, вылезай, а потом мокрым пойду что ли? У нас первой парой электротехника – вдарит током, будешь потом с идиотом всю оставшуюся жизнь мучиться. И с другой стороны, Тош, ну где логика? Ты мне командуешь вылезать, сама же предупреждаешь, что полный стакан холоднючей воды приготовила. Ну, вот скажи, кто так поступает?
Эмик высунул нос из-под кровати:
– Ты должна мне ласково сказать, что ты для меня пиццу заказала, а когда я на это поведусь и вылезу, ты сразу, – хоп! – и полный стакан холоднючей воды мне за шкирняк. Вот это будет правильно.
– Нет, Эмик, – Тошка сидела напротив на полу, – так правильно не будет. Пиццы у меня нет! Если скажу, что она тебя ждет – это будет враньем. Мало холодной водой получить, а потом еще и пиццы не будет. Потом ты сильно расстроишься, мне тоже станет грустно. Сразу. Что я враг себе – весь день коту под хвост. А здесь честно предупреждаю, потому, что все равно ты мне полный стакан холоднючей воды за шкирняк задолжал! Вылезай!
В этом была вся Тошка, которая не терпела вранья, а если воевала, то воевала по-честному. Подлые приемы вызывали у нее классовую ненависть и после обнаружения у кого-то этой черты характера она своему уже врагу объявляла в лучшем случае бойкот, а самый неудачный вариант для подлеца – война. А это, как показывала практика, опасно для всех сторон конфликта и для окружающих в том числе.
Эти двое с удовольствием возились, совсем позабыв о времени, поэтому дед заглянул к ним и скомандовал:
– Дети, пять минут у вас и идем завтракать! Через пятнадцать, Тоша, выезжаем!
Действительно, через пятнадцать минут маленькая юркая машинка встроилась в автомобильный поток. А через сорок, дед и внучка были около главного корпуса университета.
– Привет, Тоша! – невысокого роста, юркий и рыжий как белка однокурсник придержал для Тошки дверь.
– Привет, Гаррик! – Таня улыбнулась, вспомнив его первую каверзу. Он умудрился на лекции самого строгого преподавателя полазить под столами и связать шнурки у всех между собой. Досталось и Тошке. Они с дедом просидели почти пол пары минут на кафедре, распутывая узелки, пока не пришел Павел Иссаританович, он у народа читал грамматику испанского языка, и не дернул за петельку, узел – рраз, и развязался! Ура! И оказалось, что этот оболтус и рыжий плут ему приходится внуком, что именно дедушка научил его таким хитрым и смешным узлам. А следующим утром все пришли в обуви без шнурков и потребовали от обидчика сатисфакции. Тошка же встала на его защиту и развязала все узлы. Только вредной Инессе Изаровой развязывать не стала, потому, что она в это время опять какие-то гадости говорила. Что ж – это кара ей такая, гадости говорить, а не говорить она не может – болеть начинает – это дед ее так припечатал.
– Тоша! Салю! – это Левушка Бирманец. Его родители долго в Бирме жили. Отец у него военный советник при ком-то там был. Они сына сюда привезли, на руки бабушке, старушке весьма строгих правил, сдали с рук на руки и опять укатили куда-то кому-то что-то советовать.
А Левка стал верным другом и, где-то даже, оруженосцем для Тошки. Чаще всего именно он садился рядом с нею, молча, не отрывая глаз от конспекта во время лекции, подавал ручку, если Тошка свою забывала или теряла. Именно он занимал места всем девочкам на поточных лекциях, а девочек на курсе целых три на все отделение романо-германских языков, вредина Инесса Изарова не в счет. Именно он забирал Тошкин рюкзак до следующей пары, если ей приспичит эту пару прогулять. Вот такой вот Левушка – коренастый, коротко стриженый брюнет с большими карими глазами и густыми, загнутыми ресницами, как у девчонки.
Конечно, Инка Изарова и здесь отметилась, мол, она видела, как он завивает свои ресницы специальными щипчиками. Левка не растерялся и ответил, что он не знает как в России, а в Бирме – это хороший тон для мужчины, завивать по утрам ресницы. Весь ужас в том, что Левка вообще шутит с серьезной мордой, а у Инки с чувством юмора от слова никак. Она, естественно, восприняла это буквально. Утром следующего дня прилетел ее распрекрасный папаша для беседы с Левкой. Все замерли. Папаша-то потомок новых русских. Как прокомментировал после встречи с ним сам Левка, нормальный мужик, правда дубоват слегонца и златая цепь на дубе том, примерно, килограмма на два – три. Крест на цепи больше чем у батюшки в церкви. Ну, да у всех свои замороки, да и завидовать – грех. Так вот, он и попросил больше при его ненаглядной дочуре таких разговоров не вести, потому как она теперь требует от папочки вести себя соответственно бирманского этикету и по утрам завивать реснички, а папу это почему-то расстраивает. Печалька. Левка пообещал. Левка – мужик. А, как известно, мужик пообещал, мужик сделал. Левка, разумеется, выполнил обещание. Теперь при приближении Инессы он деликатно замолкает и опускает глаза в пол. А то, что при этом начинает похрюкивать, так в каждом домике свои гномики, вот у него, например, гномики похрюкивают, видя Инессу, а Левушка тут совершенно ни при чем.
– О, Пьер, хай! – и не вздумайте его назвать Петькой! Двухметровый шоколадный красавчик, обладает недюжинной силой и прекрасной реакцией, он – Пьер и никак иначе. Как принято выражаться политкорректно… как же это будет-то? – если афроамериканец, то Пьер афроафриканец что ли? или африканца достаточно? – бред какой-то получается с этой политкорректностью. В общем и целом Пьер – негр и очень этим гордится. Чисто говорит по-русски, потому, что родился и вырос в России, закончил, причем с золотой медалью, российскую среднюю школу и сейчас учится здесь.
– Привет всем! – Тошка влетела в аудиторию, на последних метрах выполнив рывок и все-таки обогнав преподавателя на повороте, влетев в аудиторию перед ним. Даже не опоздав! Ура! Сердце разрывало грудную клетку, пыхтение выдавало последствия последнего элемента обязательной утренней гимнастики – преодоление спринтерской дистанции.
Тошка плюхнулась рядом с Левушкой. На стол перед ней сразу лег чистый лист в клетку и ручка. Левушка заботился. Началась лекция. Первая половина занятия прошла тихо мирно. Объявили пятиминутный перерыв внутри пары. Рядом с Тошкой на стульчик изящно опустилась Лиля Ранбергер, перетаскивая за собою Агриппину Ковальски. Вот теперь вся девичья половина отделения в сборе и можно будет поболтать. Поболтать в прямом смысле слова не получится, а вот переписку устроить – это запросто.
– Итак, господа студенты, продолжим! Как я и обещал, готовим чистые двойные листочки и записываем практическое задание по тому материалу, который я вам только что объяснил. Кто справится, на зачете будет избавлен от этого вопроса, а кто не понял и как следствие не справился, добро пожаловать в день консультаций, будем разбираться еще раз. Итак…
Тошка была спокойна, все ее друзья с вопросами справятся. Лилька рядом, Пиночка под боком. Левка – сам с усам. Пьер сидит как раз за спиной у Лильки, если, что – подглядит. Куда Гаррик-то подевался? Гарика не было видно. Он что на пару не пришел? Вот попадалово.
– Левка, где Гаррик?
– У него мачеха приехала, в деканате мозг выносит.
– Сварливая грымза! Теперь будет наш бедненький отрабатывать три часа, за лекцию и потом писать вопрос на зачете.
– Может за него нарисуем? – это Пиночка шепчет.
– Нет. Нельзя. Самсон, – кивок в сторону препода, – видел, как Гаррика уводили под конвоем секретаря, и он уже молча всех в своей черной книжке и в журнале отметил.
– Вот же зараза!
– Угу!
Строгий голос их прервал:
– Кому-то непонятно задание? Что там за диалог?
Дальше всем за разговоры грозило наказание. Как всегда всех выручила Агриппина:
– Извините, Самсон Давидович, написанное на доске отсвечивает, можно я подойду? – Пиночка поднялась со своего места. Самсон Пиночку обожал и всем ставил в пример: тихий голосок, скромная манера держаться, доверчивый взгляд – этакий ангелок.
Пиночка старалась одеваться в монохромные темные тона. Только друзья знали, что у нее на руках после гибели мамы и сестры остался полугодовалый племянник. На светлой одежде отчетливее были видны следы его ладошек и пальчиков, то от детского пюре, то от каши. А тут пока едешь на занятия, следы можно отскрести ногтем, оттереть влажной салфеткой, оставить высохнуть и потереть рукавом – рецептов много. Нельзя оставить ребенка на весь день с няней, не потискав его на дорожку, не поцеловав в пухлую румяную щечку. Только за эти нежности надо платить и Пиночка платила, платила щедро, появляясь на занятия иногда в чем-то отчаянно пятнистом. Но на то есть друзья. Мальчишек споро выдворяли из аудитории, Пиночку оттирали, отчищали или даже случалось, что и переодевали, но это крайний случай, и все опять шло своим чередом.
Ангел Пиночка часто прикрывала друзей от гнева Самсона Великого – преподавателя требовательного, не злого, только очень эмоционального и памятливого. Почему-то память у него начинала интенсивно работать именно на зачете или экзамене. Странное дело, но он и вправду на курсовых испытаниях вспоминал всех, кто разговаривал. Помнил раздел, который читал и даже тему. И – все! Попал студент! Ему сыпались вопросы как из рога изобилия, причем Самсон вовсе не желал какого-то завалить, он добросовестно проверял наличие и качество знаний. И студенты пухли, и не каждый выползал из аудитории с заполненной Самсоном зачеткой!
Потому-то Пиночка сразу же старалась объяснить разговоры или ослабление внимания на таком важном предмете как латинский язык. Самсон принимал ее наивные хлопанья глазками за чистую монету, умилялся и только ей позволял подойти, списать с доски или повторить именно для нее задание немножко помедленнее, потому как полагал, что каллиграфический почерк ангела Пиночки не терпит скорости и недописанных букв. А после он наслаждался ее работами, неизменно выводя заслуженную оценку: превосходно. И ничего страшного, коли вся толпа над этим «превосходно» корпела, а потом со скоростью света копировала ответ себе на листок, с единственной мыслью, только бы успеть до звонка.
А еще Пиночка пела. Пела, действительно, как ангел. Тошка давно лелеяла надежду, что Пиночка пойдет куда-нибудь на прослушивание и будет заниматься тем, что любит больше всего на свете – пением. Но Пиночка, хмуря бровки, идти куда-то отказывалась наотрез. И строгим высоким голосом требовала таких разговоров с нею больше не вести. А в последний раз и вовсе расплакалась:
– Да не рвите мне душу, девочки! Какое прослушивание? Какие Ля Скалы! У меня мелкий на руках, я давно перед собой приоритеты расставила. Все. Точка.
Так было не правильно. И Тошка с Лилей не собирались такую несправедливость терпеть. Они решили, что надо Пиночку кому-то показать. Вопрос конечно интересный. Кому? Нужен спец. Не тот, кто на Пиночке сделает деньги и угробит ее. А специалист высочайшей квалификации, кто ее голос будет беречь. Этот вопрос они с Эмиком прокачивали уже два месяца. И прокачали. В консе есть профессор Знаменская И.Я., она считается самым крутым преподом для вокалистов. Только как устроить прослушивание? Не придешь же и не скажешь, послушайте ее, она хорошая. А собственно, почему не придешь и не скажешь? Придешь, Тошечка, и скажешь, пускай послушает. А послушать у нас есть чего. На дне рождения Эмика Пиночка пела Алябьевского соловья, а Тошечка – умница и красавица – записала это все. Запись потом послушали, она, правда, не студийная, но профи должен заценить и сказать свое веское слово.
Знаменская в консерватории преподает. Вывод? Правильно, курс надо держать туда. В консе, как и любом учебном заведении, имеется волшебная страничка на сайте или бумажка на стене, называется она расписанием. Там станем искать фамилию. Так-так-так, Знаменская И.Я., сегодня в 203 аудитории. Она и сейчас там!
Вот как надо все устраивать! Учитесь! Можете на листок записать и спрятать, а то уведут рецептик завистники и останетесь ни с чем!
И Тоша по окончании пары рванула в консерваторию.
Аудитория оказалось пустой. О как. Тьфу ты, сглазила! Рояль и все. Тут что, не сидят даже? Ни стульчика, ни столика.
– Вы что-то хотели? – Тошка вздрогнула от неожиданности. Из-за пюпитра с нотами встала немолодая, но еще красивая женщина.
– Ой! Простите, пожалуйста!
– Пожалуйста, – дама была одета в платье с высоким воротом и камеей на груди. Белая от седины голова, длинные волосы уложены каким-то причудливым образом. Она сидела за роялем, а сейчас вышла навстречу девочке.
– Я бы хотела встретиться с профессором Знаменской.
– Ваше желание исполнено, вы встретились с ней, – дама улыбнулась и стала лет на десять моложе.
– Так чем я могу быть вам полезна, юная леди?
– Уфф!
– Смелее! Так что же?
– У меня есть подруга и она поет. Вот.
– Так. Подруга. Поет. Это весьма похвально.
– Нет, вы не так поняли. Она ПОЕТ! Это надо послушать. Можно отнять у вас три минуты, я запись принесла, а вы скажете – надо ей учиться петь или пусть все так и остается.
– Три минуты записи – это грандиозно. Три минуты этому благородному делу я могу посвятить. Давайте, включайте вашу запись.
И по гулкой аудитории полился дивный голос Пиночки. Профессор замерла. Боже, какой тембр. Не каждый профессионал возьмется за эту вещь, а тут. Так все просто, наивно и без подтекста. Вот как услышала, так и спела.
– Это Бог услышал меня, – подумала Инга Яновна, – на склоне лет послал такое сокровище. Только не испортить, не испугать, не оттолкнуть.
Сердце просто зашлось от восторга.
Запись закончилась. Обе молчали. Тошка переминалась с ноги на ногу, руки подрагивали, а Знаменская не торопилась с ответом. Девочка сникла. Судорожно начала расстегивать рюкзак, запихивая туда телефон, буркнув:
– Простите, – и поторопилась выйти.
– Куда же вы? А как же ваша подруга? Она за дверью стоит? Я права? Так зовите, я должна с нею поговорить.
– Нет ее за дверью, она вообще не знает, что я к вам пошла, – в голосе Тошки прорезалось раздражение.
– Отчего же все так странно? Она не любит петь? – Знаменская начала нервничать, вдруг эта необычная девочка, похожая на мальчишку-сорванца развернется и уйдет?
– Любит. У нее полгода назад погибли мама и сестра, остался полугодовалый племянник. Пиночка боится, что если будет еще и учиться петь, то на Арсения не останется ни времени, ни сил, она же еще подрабатывает.
