Андрей Быков "Завр – вождь Яруллов"

За месяц листва с деревьев полностью облетела, трава пожухла и прибилась к земле. Зверья в лесу и в горах стало заметно меньше. Большинство птиц тоже разлетелись, либо попрятались, кто куда. Охотники всё реже приносили богатую добычу. Порой, выйдя из пещеры рано утром, они возвращались уже в сумерках с пустыми руками, либо приносили сущую мелочь: козлёнка, отставшего от стада, несколько крупных птиц, пару молодых свинок…

Мы начали экономить на питании. Таких пиров, как летом, уже не закатывали. Добытое мясо приходилось растягивать на несколько дней.

Начались частые дожди. С короткими перерывами они продолжались недели две. После чего стремительно, буквально за одну неделю, похолодало.

Однажды ночью дождь перешёл в снег, который, не прекращаясь, сыпал несколько дней подряд, навалив сугробы мне почти по пояс. Передвигаться по горному хребту и в долине стало ещё сложнее.

С началом дождей все «вигвамы» были сняты и убраны в пещеру. Подпорки их были сложены штабелем в её дальнем конце, среди валявшихся там каменных валунов. Это чтобы подпорки не загромождали жилую территорию. Значительная часть шкур, снятых с «вигвамов», была развешена на ветках, перекрывавших вход в пещеру.

Таким образом, получилось некое подобие почти сплошной перегородки, преграждавшей холодному воздуху доступ в пещеру. Лишь в самом верху входа оставалась открытая полоса, шириной немногим более метра. Через неё в пещеру попадал дневной свет и свежий воздух.

Да ещё сбоку оставался незакрытый проход, так же, как и прежде, перекрываемый на ночь ветками. Только теперь на эти ветки набрасывалось ещё и пара лошадиных либо оленьих шкур, убираемых по утрам.

Пришедшие «с улицы» родичи несколько стеснили тех, кто проживал в пещере постоянно. Но зато от большего количества людей стало теплее, что в условиях зимнего холода являлось весьма значимым пунктом в нашей жизни.

Моя мать со своим мужчиной расположилась рядом с моей постелью, настелив несколько шкур на кучу мелких кустарниковых веток, брошенных прямо на землю. Теперь мы могли спать втроём, тесно прижавшись друг к другу и укрываясь парочкой лохматых буйволовых шкур.

Живот матери за прошедшую пару месяцев ещё более округлился.

Мужчину она теперь к себе не подпускала, и он уже пару раз «сходил налево», ночуя с кем-нибудь из свободных женщин. Судя по моим наблюдениям, мать эти отлучки особо не напрягали, при условии, конечно, если её мужчина будет продолжать заботиться о ней и о своём будущем ребёнке.

Ну, а те женщины, с которыми периодически проводил время мой так называемый отчим, похоже, были вполне удовлетворены таким раскладом.

Может быть, они надеялись, что мужчина примет на себя заботу и о них тоже? А может быть, уже в те времена мужчина и женщина соединялись в постели не только для того, чтобы зачать ребёнка, но и ради получения удовольствия от самого, так сказать, «процесса»? Согласитесь, любой женщине приятно осознавать, что она всё ещё привлекательна для мужчины! И как потенциальная мать его будущих детей, и как объект сексуального влечения.

Так или иначе, общественная мораль рода воспринимала подобное поведение и мужчин, и женщин вполне благосклонно, и по вполне объяснимым причинам не препятствовала ему…

В зимние холода представители младшей части рода из пещеры почти не выходили. Лишь по естественной надобности, да ещё к лесу, когда возникала необходимость пополнить запас топлива для костра. Либо просто прогуляться и развеяться, если погода стояла хорошая.

Добыча дров была нашей обязанностью. Потому что взрослые мужчины занимались добычей еды, и на охоту у них уходило практически всё светлое время суток. А женщины занимались «домашним хозяйством».

Когда дрова в пещере подходили к концу, мы, дети, собирались в одну ватагу и под предводительством двух-трёх женщин отправлялись в лес.

Наломав там столько сухостоя, сколько могли унести, мы волокли его к пещере, складывали в определённом месте и опять уходили в лес. В начале зимы мы успевали за день, до наступления сумерек, сделать две, а то и три такие ходки.

Но со временем нам пришлось уходить всё глубже в лес в поисках сухостоя и таких тонких деревьев, какие мы могли обломать…

Настало время, когда мы за день только-только успевали сходить за дровами разок и вернуться в пещеру к закату. Теперь приходилось ходить за дровами едва ли не через день.

По причине того, что из пещеры мы почти не выходили, Старый Охотник совсем прекратил наше обучение.

Но долго мне скучать не дали. Однажды утром Лур подошёл к моей лежанке и сказал, что шаман зовёт меня.

Выбравшись из-под шкуры, накопившей за ночь облако томного, обволакивающего тепла, я отправился вслед за своим другом в закуток шамана.

Когда мы с Луром пришли, Гукур молча указал нам на два камня, и когда мы уселись, сказал:

– Завр, настала пора передать тебе знания шамана. Лур поможет тебе. Он многое знает. Тому, чего не знает он, научу я.

Теперь почти каждый день мы с Луром проводили в каморке Гукура по несколько часов. Он говорил о травах, о камнях, о ветрах и ещё о многом, что может пойти на пользу роду, а что может навредить.

Как лечить больных и покалеченных, и как правильно готовить к разделке у родового костра зверя, добытого охотниками.

Именно от Гукура я узнал, как я могу управлять зверем (а иногда – и человеком) воздействуя на него своими мыслями.

Я полагаю, что Гукур и понятия не имел о том, что такое телепатия. Но при этом превосходно пользовался своим умением очень тонко воспринимать чувства, переживания и настроения своего собеседника.

Зима выдалась холодная и снежная. Бывало, метель не прекращалась по несколько дней подряд, не давая возможности взрослым мужчинам выйти на охоту. Угроза голода начала постепенно проникать в нашу пещеру…

Однажды я случайно услышал обрывок разговора шамана с вождём. Они разговаривали в закутке Гукура, а я оказался поблизости, как говорится – «в нужный момент». Как раз приближался очередной «урок» у шамана, вот я и подошёл к его закутку настолько близко, что стал невольным слушателем их беседы.

– …Это – тяжёлая зима, – сказал Гукур, держа руку над огнём, – я не помню такой зимы…

– Я тоже, – согласно кивнул Ваг.

Они помолчали.

Наконец, шаман искоса взглянул на Вага и с натугой произнёс:

– Если будет мало добычи… будем выбирать самых слабых, не дающих пользу роду… по обычаю предков… ты знаешь – род должен выжить!

– Я понимаю, – угрюмо отозвался вождь, – Охотники делают, что могут. Дичи почти нигде нет…

– Я вижу… Но ты помни об этом…

Я тогда ещё не знал, о каком обычае предков идёт речь. Месяца полтора спустя мне довелось с ним познакомиться…

…На этот раз метель бушевала уже четвёртый день подряд. Круговерть такая, что из пещеры и носа не высунуть. Любому, кто пытался выйти наружу, свистящий ветер мгновенно забивал глаза, нос, рот, уши целыми пригоршнями секущего, колючего снега.

Вся жизнь рода замкнулась в подземелье. Занимались кто чем. Кто-то обкалывал камни, занимаясь изготовлением новых каменных орудий, кто что-либо мастерил из шкур…

Я тоже занялся рукоделием. Три дня у меня ушло на изготовление из волчьей шкуры, добытой в начале лета, зимней шапки. Получилось очень похоже на малахай, головной убор современных мне кочевых народов Азии – бурятов, башкир или казахов. Выглядело, конечно, кустарно, но в целом – вполне практично.

Из-за непрерывной метели, продолжавшейся несколько дней подряд, выйти в лес не было никакой возможности. И настал момент, когда заготовленные нами ранее дрова закончились.

Чтоб не потерять огонь совсем, в костёр пошли жерди бывших «вигвамов». Пламя едва поддерживалось на уровне, необходимом для его сохранения.

Прошла неделя, как взрослые мужчины не выходили на охоту. Уже три дня, как мы ничего не ели. Чтоб не тратить силы понапрасну, люди большую часть времени проводили на своих лежанках. Спали. А когда уже не спалось, просто лежали в каком-то мутном оцепенении, не двигаясь, не разговаривая, почти не испытывая никаких эмоций. Лишь сосущее чувство голода плотно висело над всеми нами, в полудремотном состоянии свернувшимися под мохнатыми шкурами.

Двигаться не хотелось. Да и не было сил делать хоть что-нибудь…

Мать лежала рядом со мной, тесно прижавшись ко мне для большего тепла. Глаза её прикрыты. Я почти не слышу, дышит ли она? Если бы не едва заметное, в такт дыханию, движение её груди, я мог бы подумать, что она уже и не дышит вовсе.

Как и все мы, из-за нехватки еды она заметно похудела. А ведь она беременна! По моим прикидкам, ей ещё месяца два, если не три, на сносях ходить. Доживёт ли? Да и кто из нас сможет пережить эту зиму и дотянуть до весны?..

«Нельзя вот так просто гаснуть на постелях! Надо что-то делать!», – решил я.

Но что?

Для начала – посоветоваться с шаманом и с вождём.

Пора начать разговаривать с ними по-взрослому. Хватит прикидываться и играть в десятилетнего пацана! В конце концов, на кону – жизнь рода! Да и моя – тоже. Что само по себе является фактором немаловажным. Как говориться – «Спаси ближнего своего – и спасёшься сам!»

«Вот и первый завет от будущего Великого Вождя» – невольно ухмыльнулся я своим мыслям.

Ну, а коли так – нечего валяться!

Приподняв стопку из двух оленьих шкур, укрывающих нас с матерью, я осторожно сполз с подстилки.

– Завр, ты куда?

Голос у матери слабый. Глаза хоть и приоткрыла, но говорит в полусне. И озабоченность в голосе всё же проскальзывает. Хотя – куда я денусь? В такую-то непогодь…

– Лежи, – тихо шепчу я, – мне надо…

Мать успокоено прикрывает глаза и замирает…

Я пробираюсь через всю пещеру к закутку Гукура. Теперь уж не до условностей: кому можно к нему без спросу входить, кому – нет. Мне, на правах ученика – можно. Хоть и не время сейчас, да только… Не сегодня – завтра вымирать начнём. Так что – чего уж там…

Меня шатает от голода. Ноги предательски дрожат и подгибаются. Пустой желудок временами сводит в голодной судороге, и при каждом таком приступе я едва не скручиваюсь пополам от тянущей боли в животе.

Чтобы хоть как-то избавиться от нахлынувших ноющих спазмов в желудке, мы глотаем снег, зачёрпывая его из небольших снежных наносов, наметённых у входа в пещеру. Это немного ослабляет выматывающие ощущения, но – ненадолго…

Подойдя к висящей на жердине шкуре, я ослабевшей рукой отгибаю её край и шагаю внутрь этой своеобразной каморки.

Немного сгорбившись, шаман сидит на своей лежанке, по-восточному скрестив ноги. Плечи его укрывает бурая медвежья шкура. Перед ним по-прежнему горит маленький костерок. Но не это сейчас для меня главное. Гукур явно что-то жуёт!

«Вот, гад! – проносится у меня в голове, – Тут третий день во рту – ни маковой росинки. А он, сволочь, жрёт здесь втихую! Убил бы…»

Вероятно, промелькнувшие в голове мысли и чувства отразились у меня на лице. Внимательно посмотрев мне в глаза, шаман что-то коротко проворчал, потом достал из-за спины нечто и протянул мне.

В руках у меня оказался обрывок сухожилия, какие мы обычно вместо верёвок использовали. Короткий совсем, не длиннее ладони.

– Положи в рот и жуй, – сказал он, – не глотай! Только жуй и проглатывай слюну.

Обида моя улетучилась моментально. В общем-то, я его понял. Пусть это и не еда, но всё же – хоть какая-то подпитка организму…

Усевшись напротив шамана с другой стороны костерка, я сунул в рот его подарок и принялся неторопливо жевать. Гукур молчал и делал то же самое – жевал. Так мы просидели некоторое время. После чего Гукур вновь посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

– Ты пришёл спросить… Спрашивай.

– Гукур, люди совсем ослабли, – помолчав, ответил я, – Еды нет. Скоро род начнёт вымирать от голода. Что будем делать?

– Ты говоришь, как вождь, – шаман изучающее, как-то по-новому, посмотрел на меня, – с такими словами должен прийти Ваг. Но пришёл ты…

– Ваг – могучий вождь. И сильный охотник. Но сейчас нужна не сила. Сейчас нужен ум. Твой ум, Гукур. Ты – шаман. Придумай, как спасти род.

– Я знаю, что нужно делать, – мрачно ответил шаман, – Я жду знак.

– Какой знак?

– От предков. Будет знак, чтоб исполнить их обычай. Тогда род сможет выжить…

– И сколько ещё ждать? – невесело усмехнулся я, – пока умирать не начнём?

– Да, – кивнул Гукур и прикрыл глаза.

Поняв, что разговор окончен, я поднялся на ноги и вышел из его каморки.

Ответ шамана был странным. Не зная, как его понимать, я задумался. Заодно немного перевёл дух, унял головокружение и тряску в ногах. Постоял, набираясь сил, и медленно побрёл обратно к своему лежаку.

Ушёл я, однако, недалеко. Из-за одного из больших валунов, во множестве валявшихся у нас в пещере, вышагнул Ваг, обеими руками крепко прижимавший к своей груди какой-то свёрток, что-то, завёрнутое в мохнатую козлиную шкуру. Мельком, на ходу, взглянув на меня, он, не останавливаясь, поднырнул под висящие шкуры и скрылся в закутке шамана.

Заинтересованный его странным поведением, я подобрался как можно ближе и прислушался.

Говорили они негромко, но, всё же, достаточно для того, чтобы я смог расслышать каждое слово.

– Смотри, Гукур, – услышал я голос вождя, – первый знак…

– Кто? – голос шамана глух и надломан.

– Шуа, девочка из семьи Старого Охотника. Вторую весну не дождалась… Только что, от голода…

Наступило молчание.

– Будем ждать второй знак, – шаман говорит тяжело, угрюмо, – её закопай в снег. Дольше сохранится. Она будет нам нужна…