Соседей на прощании не было, их не позвали. А зачем, если Егор ни с кем не общался? Ну был там один алкаш, да и тот не знает Егора. Выпили пару раз и разошлись. Да и народ собирать на такие мероприятия – негоже. Это семейный траур, а не общественный. Панкрат пристально смотрел на покрытый простыней силуэт и в душе жалел брата. Ничего-то он в жизни хорошего не сделал, не работал, не радовал семью, только пил да по бабам шлялся. А, нет, шестерых на свет божий произвел. А что толку? Он с ними жил, как сосед, не играл, не учил пацанят строгать доски, молотком работать, дочек ни разу по голове не погладил. Пил, кутил, прозябал. Марфа стояла рядом с мужем и закусывала губу до боли. Такого молодца потеряли! Душевный был, слова плохого от него не слышала… Господи, ну почему Панкрат не такой? Хотя нельзя сравнивать Панкрата и Егора, хоть и братьями были. Разные они, с лица одинаковые, а внутри разные. Рядом с Егором душа пела, сердце трепетало, жить хотелось, а с Панкратом… ох тяжко с ним. Так тяжко, что выть, бывает, хочется. Давно бы сбежала, да некуда. Покрутив головой, Марфа заметила, что нет Глафиры. Ах да-а, она же в доме убивается. Как узнала, что любимый сынок с жизнью распрощался, сразу в слезы ударилась. Покричала-покричала, а потом и замкнулась. Сидим на постели, в окошко глядит, думы какие-то в пустой голове гонят.
– Степ, надо бы увозить, – обратилась Марфа к сыну.
Степа стоял позади нее и смотрел вдаль. Жалко дядьку, жалко его жену и детей. Как же так получилось, что ты, дядька, в чужом доме помер? Как ты туда попал?
– А? – почувствовав, как мать тормошит за рукав, Степан перевел опечаленный взгляд с серого горизонта на нее.
– Неси крышку, сынок.
– Нет, – Галя вцепилась в мужа. Ее лицо было напугано. – Примета плохая. Нельзя ему прикасаться к гробу, иначе…
– Да иди ты со своими приметами, – огрызнулась Марфа. – Тут горе такое, а она циркачку из себя строит. Сама принесу.
Как бы громко Дунька не голосила, но короткий разговор между Марфой и ее снохой услышала. Перестав лить пустые горькие слезы, она выпрямилась, громко шмыгнула и поправила на плечах пуховый платок, затоптанный временем. Марфа притащила крышку, накрыла Егора. Панкрат вбил гвозди. За воротами стояли два мужика, которых попросили отвезти гроб на кладбище. Погрузив его на телегу, один мужик взялся за вожжи, а второй сел рядом с ним. Семья вереницей потянулась за гробом. Глафира так и не смогла проводить сына в последний путь. Увидев в окно, как Егора грузят на телегу, завыла, словно волчица, потерявшая своего волчонка.
– Вот тебе и подарочек к Новому году! – Глафира рвала на голове волосы. – Хороший подарочек ты мне преподнес, сынок! Ой батюшки мои, не могу, душа горит! Любимого сыночка порешили! Ему еще жить да жить, а он замерз! Бросили его! Бросили в холодной хате, пьяного и слабого. Всю жизнь был слабенький, всю жизнь хиленький, богом обиженный… Егор, Егорушка, не уберегла. Прости меня, сынок, не уберегла…
На поминках было сказано всего пару слов о Егоре, так как никто не знал, что хорошего можно о нем сказать. Панкрат просто поднял стопку и с грустью вымолвил:
– Помянем раба божьего Егора.
Марфа не стала расхваливать достоинства Егора прилюдно, потому как из всех, что она знала, было только одно – постель. В ней Егор был настоящим виртуозом, знал столько о любви, что у Марфы голова кружилась. Она подняла свою стопку, повторила слова мужа и выпила. Пришла очередь Степана. Он так растерялся из-за последнего события, что не мог выговорить ни слова, когда встал и посмотрел на отца, мать, тетку Дуньку и ее ребятишек.
– Хороший был человек дядя Егор, – слезы блеснули в глазах парня. Одним махом выпив наливку, он сел, подпер рукой голову и тихонько заплакал.
Галя погладила его по голове, а потом увела в комнату. Дуня сидела смирно. Она ела, кормила младшего, грозила пальцем старшим, чтобы не баловались, и не сводила влюбленных глаз с Панкрата.
– Ну вот, детишки, пришла пора возвращаться, – всхлипнув, произнесла она. – Отец нас покинул, кому мы теперь тут нужны?
Подняв глаза на невестку, Панкрат нахмурился.
– Чужие мы здесь, – продолжила жаловаться на черную судьбу Дуня. – Будем как-нибудь сами выживать. Ну а что ж… значит, судьба у нас такая.
Она вытерла слезы, поцеловала Кузьку, сидящего на ее коленях, в голову и еще раз всхлипнула.
– Так. – Панкрат встал. – Никуда ты не пойдешь. Вы не чужие, а, что ни на есть, самые родные. Ты, Дуня, невестка мне, дети, – обвел серьезным взглядом малышню, – племянники. Здесь ваш дом.
– Панкратушка, – вдруг заикнулась Марфа, пытаясь вставить свои пять копеек насчет родни. – Их бы обратно…
– Здесь, я сказал! Я уже бросил родителей однажды. И видишь, что получилось? – он с укором взглянул на жену, кивнув в сторону комнаты, где сейчас находятся мама и папа. – Не позволю, чтобы моя кровь блуждала по белу свету! – во все горло выкрикнул мужик. – Здесь их дом и баста!
Глава 30
Дунька стыдливо опустила глаза. Она еле сдерживала довольную улыбку. Свершилось! Жить ей в этом доме и питаться от пуза! За детьми Галька будет присматривать, Марфа – готовить, а свекровь летом грядки полоть, а зимой печку топить. Вот это жи-изнь! И кто бы мог подумать, что через каких-то восемь лет Дунька Кулакова станет владелицей богатого дома и несметного хозяйства. Ой, кому расскажи – не поверят!
– Ой, что-то в боку закололо, – пожаловалась Дуня на внезапную боль справа. – Пойду, полежу.
– Иди, – кивнул Панкрат, садясь за стол. – Отдыхай.
Проводив коротким взглядом невестку, Панкрат заговорил с женой:
– Вдовая. Столько ребятишек и вдовая. Она одна их не вытянет. Помочь надо.
– Конечно, не вытянет, – разозлилась Марфа. – Работать не хочет, за детьми пригляду нет. Бегает к своей подружке языком чесать, а ты тут как хочешь, так и крутись. Зря хомут на себя повесил, Панкратушка. Это ж надо, а? Сам себя в тяжелые оковы заковал.
– Заковал, когда на тебе, охочей до мужиков, женился, – растопырил усы Панкрат.
Марфа покраснела.
– Что, не отшибло память-то? Обманула, а правда долго ждать не заставила.
У Марфы сбилось дыхание.
– Степан-то тоже на меня не похож. Правду скажешь или из тебя ее выбивать?
– При ребятах-то не дюже силушку показывай, – Марфа намекнула на малышню, сидящую за столом.
– Хм, – выдохнул Панкрат, посмотрев на притихших детей.
Он встал, накинул старую телогрейку, проверил карманы и вышел на перекур. Марфа покачала головой и подумала:
«Если бы ты не поехал в свою деревню, то до сегодняшнего дня жили бы, как раньше. Жили – не тужили».
– Все наелись? – строго спросила детей и тут же добавила. – А теперь шагом марш в свою комнату. И чтоб тихо было.
Убрав со стола, женщина села у окна, подперла кулаком нижнюю челюсть, посмотрела на белоснежное покрывало, обложившее весь двор, и медленно выдохнула. Эх, Егорка, ума бы тебе да рук работящих – цены б тебе не было. И что любовь с людьми делает? Почему баб тянет к громким, хвастливым, ленивым, к жизни неприученным? Что за женская природа такая? Почему бы не влюбиться в заботливого и бескорыстного? Вон Панкрат все в дом тащит, такой дворец отгрохал своими руками, скотину завели, усадьбу разбили. И что ж тебе нужно, сердечко неприкаянное? Зачем плачешь о пьянице беспросветном? Куда тебя тянет? Что ты ноешь, как дитя капризное?
Непрошенная слезинка покатилась по щеке. Закусив сгиб указательного пальца, Марфа закрыла глаза.
«Прости меня, Егорушка» – раздалось в ее голове, и она, положив голову на руки, мелко затряслась, безмолвно заливаясь слезами.
Новый год.
Степан принес елку и положил в сенях, чтобы она немного оттаяла ото льда. Галя и Марфа готовили праздничные блюда, а Глафира давала указания.
– Куда столько соли? Хочешь, чтобы у меня суставы не гнулись? – стояла она рядом с Марфой и зудела, как надоедливая муха. – У меня желудок в последнее время сдает, а ты как будто издеваешься.
– Отстань, – шипела в ответ Марфа, закрывая собой стол, чтобы свекровь не видела, как она готовит. – Отойди.
Галя искоса поглядывала на женщин и усмехалась про себя. Так тебе и надо, пусть твоя свекровь над душой стоит. В свое время меня носом тыкала, а теперь сама хлебни сполна. Панкрат сидел у кровати отца и разговаривал с ним. Тот уже не реагировал на слова сына. Он лежал с закрытыми глазами и не понимал, кто с ним говорит, где он находится, какой сейчас год, лето или зима… Недолго осталось Федосу занимать старую койку.
– Сильно мясом не разбрасывайтесь, завтра девять дней Егорке, – Глафира начала вести подсчет, кто сколько съел мяса, яиц, картошки. – У нас поминки на носу, а вы тут целую свадьбу устраиваете.
– Народу много, всех накормить надо, – влезла Галя, очищая вареный картофель от кожуры. – Какой будет стол, таким будет и год.
Напомнила она старую примету.
– Верно, но сейчас это неуместно, – Глафира, не отрываясь, наблюдала за Марфой. – Сыночка моего помянуть надо, как следует.
Вдруг она всплакнула и мгновенно потащилась в комнату, проливать горькие слезы.
– Мам, ну что опять? – Панкрат не любил женского плача. Уж слишком он нудный был, надоедливый.
– Не хватает мне сыночки, – Глафира села на стул и обняла спинку. – Ой, Егорушка, как же так? Какой изверг с тобой сотворил такое?
– Мам, сказано было – перепил, уснул и замерз. Хватит выдумать, будто его кто-то зашиб.
– Зашибли, ей-богу, зашибли моего мальчика. Он добрый был, никого никогда и пальцем не тронул.
– Угу, – Панкрат вспомнил, как в детстве Егор задирал каждого, кто не желал исполнять его прихоти.
– Найти бы того изверга да поломать, как палку гнилую, чтоб знал, каково матери терять родного сына. – Продолжала завывать Глафира.
Всегда так было, когда что-то случалось с Егором. Чуть что, Глафира винила всех вокруг, мол, Егор не мог закидать птичку камнями – это его кто-то или оговорил, или научил, Егор не курил – ему в карман папиросы подкинули, Егор не ломал чужого забора, потому что силенок у него не хватит. Егор ни при чем, его оговорили, оболгали, подставили. Прокручивая в памяти давно ушедшие детские годы, Панкрат держал отца за руку. Вдруг он ощутил, как Федос резко пошевелил пальцами и застыл.
– Бать, – наклонился Панкрат, решив, что тот сейчас откроет глаза, – вставать надумал? Ну что ж, пора. Хватит лежать, все бока уже отлежал. Кожа синяком покрывается, тебе шевелиться надо.
Он это сказал не подумав, что отец не может ходить. Само как-то вырвалось.
– Бать, – Панкрат вдруг почувствовал неладное.
Глафира, повернув голову, перестала рыдать. Уставившись на мужа, она прищурилась.
– Помер?
Панкрат наклонился еще ниже, поднес к носу Федоса палец, потом приблизился ухом.
– Помер, – прошептал он, сжав челюсти.
– Туда ему и дорога. – Глафира облегченно вздохнула, поднялась со стула, вытерла глаза и, как ни в чем не бывало, потопала в кухню, управлять малочисленным женским коллективом.
Глава 31
Панкрат будто не услышал последние слова матери, которые она бросила перед уходом. Погладив медленно остывающую кожу лица бати, он скрестил его руки на груди и встал.
– Что ни день – то «праздник», – опустив голову отправился в кухню. – Стол отменяется. – сказал он, переступив порог. – В доме покойник.
На что Глафира ответила:
– Вынеси его в сарай и пусть три дня там вымерзает. Чтоб духу его тут не было.
Марфа и Галя переглянулись. Они поняли, что Федос испустил дух, но почему его жена говорит такие страшные слова?
– Мать, ты бы язык попридержала, – Панкрату ой как не понравилось материнское высказывание. – Думай, о чем просишь.
– А что тут думать? – Глафира поставила руки на бока и громко цокнула языком. – Если бы ты наведывался к матери почаще, то видел своими бесстыжими глазами, как он надо мной измывался. Ты что, батьку пожалел? А мать? Мать тебе не жалко? Ишь ты-ы, привез его сюда, чтобы в тепле помирал, а как мать твоя по морозу да босиком от него улепетывала – не знал? Да если бы не Егорушка, сидела бы я сейчас на белом облачке, свесив ножки, и наблюдала, как вы жируете, а мой сыночек, – всплакнула женщина, – последнюю краюху доедал. С работы за правду гнали, а калым перепадал нечасто.
– Мам, – громоздкая волна вины обрушилась на Панкрата.
– Что «мам»? – она вытерла слезы под глазами краешком потрепанного платочка. – Он из меня всю душу вытряс, пока ты тут жизни радовался. Все здоровье из меня высосал, столько кровушки попил. У-у-у-у – завыла белугой старушка и уткнулась носом в широкую грудь сына.
Глядя на плачущую женщину, Галя вспомнила о своем отце, как он устраивал разборки дома с мамой. Злость подкатила к горлу, вот так взяла бы дровину и опустила на его бестолковую голову, со всей силы. Пожалела Галя старушку, представив на ее месте свою маму. Сходить бы к ней в гости, да отца видеть нет желания, слышать его голос, пакостные издевки, унизительные оскорбления. Виделась Галя недавно с мамой да только та поздоровалась и прошла мимо, даже «как дела» не спросила. Понятно, почему она так себя ведет. Отец обиделся на Панкрата Федосеевича, шибко обиделся, что тот его при всех за ворота выкинул. За дело же выкинул! Незачем было на чужое добро свой пьяный глаз класть. Теперь это добро Гальке принадлежит. Улыбнувшись последним мыслям, Галина выпятила грудь вперед.
– Чего лыбишься? – прошипела Марфа. – Отпраздновали. К похоронам готовиться надо.
Праздник не состоялся. Обмыв тело, Панкрат и Марфа одели его в чистое, новое, что было у Панкрата. На следующий день купили все атрибуты для похорон, позвали копщиков могил, а через день попрощались с Федосом. Никто не плакал над его телом. Все были с хмурыми лицами, только Панкрат часто вздыхал и думал над словами матери:
«Гонял по морозу. Издевался…»
– Не верится, – прошептал Панкрат, наблюдая, как закапывают гроб. – Отец был слишком серьезен, но чтобы бить… жену… Не верится.
На поминках, когда все выпили за усопшего по первой стопке, Панкрат вдруг задал давно мучавший его вопрос. Странно, что раньше не спросил, видимо, был чересчур загружен разными мыслями.
– Егор за нее заступился – это я понял, – погладил мужик жесткую бороду, – а где же он язык потерял?
Глафира моментально повернулась к детям и начала успокаивать двух братишек, которые толкали друг друга из-за стула. Мол, Федя хотел сесть у окна, но это место занял Алеша. Ребятишки постанывали, пытались друг друга ущипнуть да посильнее, но бабушка их быстро усмирила.
– Цыть, безбожники. Кому говорю, цыть. Вам тут не гулянка. На поминках сидите, а не на свадьбе.
Сняв Федю со стула, она легонько шлепнула его чуть пониже спины и отправила в комнату. Федя расстроился. Завыв от обиды на строгую бабушку, он приложил ладошки к попе и побежал прочь. Алеша выпрямил спину, чтобы бабушка его не отругала. Так ему и надо, Федьке этому, пусть не лезет!
– Мам, – Панкрат хотел продолжить разговор, но мать за секунду переключилась на Дуню.
– Совсем за ними не следишь. От них столько шума, что у меня вечерами голова раскалывается. Нет от вас покоя, ироды. Пристроились на чужом горбу и ездят.
– Дуня, хоть ты мне скажи, – Дуня тут же поспешила переодевать Кузю.
– Обмочился, я сейчас, – она подхватила малого под мышку и понеслась в спальню, искать запасные штаны.
Панкрат понял, увиливают от ответа.
– Ну, раз вы молчите, тогда я сам узнаю, – поднялся он и обратился к сыну. – Степан, собирайся, завтра поедем в деревню.
– В какую? – Глафира резко развернулась, округлив глаза.
– В нашу. – с сарказмом в голосе выдал Панкрат и вяло потопал в комнату.
Глафира побледнела и сразу поскакала следом.
Глава 32
Они долго о чем-то спорили, Глафира иногда повышала голос, повизгивала, а потом наступило затишье. Галя и Степан краснели от ожидания, что там происходит? Марфа не спешила, она сидела за столом и прислушивалась к каждому шороху. Дети уже поели, оделись и убежали на улицу, играть в снежки. Дуня так и не появилась на кухне. Она осталась у себя, чтобы Панкрат не лез к ней с дурацкими вопросами. Пусть мамашу свою донимает, а Дуня ни в чем не виновата. Не она кидалась на мужа с кулаками, когда он пытался вразумить Егора. Нет Егора, нет свекра – дышать стало легче.
