– Я рада, что ты не сидишь без дела. Но ты писатель, Элена. Писатель должен писать, не так ли? А не ковыряться в чужих текстах.
Бокал пуст. Снова. Я смотрю на пакет вина.
– Мне не о чем писать.
Сестра подливает и поднимается, чтобы достать из холодильника кетчуп.
– Что твой издатель любит повторять о писательском деле? Что-то о могиле?
Странный звук, похожий на смех, вырывается у меня из горла. Сестра поднимает брови, я снова отвожу взгляд. Я чувствую, что пьянею.
– Копай там, где стоишь, – тихо поправляю я.
– Да-да, – говорит сестра и снова берется за приборы. – Whatever[1 - Что угодно (англ.).]. Ты это много раз упоминала. И использовала этот метод при работе над прежними рукописями.
Я медленно киваю. Большую часть жизни я была наблюдательницей, той, кто смотрит со стороны, сам не принимая участия в событиях. Это пригодилось мне в писательском деле. Я рассказывала о событиях, свидетелем которых была или о которых слышала. Персонажи в моих четырех книгах имели прототипы из моего окружения, хотя не всегда это было очевидно для тех, с кого я писала своих героев. Писателю достаточно напустить туману – изменить возраст и профессию, и люди уже не догадаются, что книга вообще-то о них. Я писала о друзьях и коллегах, о близких людях и случайных знакомых. Я писала о маме и папе, даже о сестре. Не думаю, что она в курсе.
– Помнишь, – расплывается она в улыбке, – как я читала твои рукописи перед отправкой в издательство? В самом начале, до того, как тебя начали печатать? И немного потом тоже. Во всяком случае, твои первые две книги. Ты говорила, что мои комментарии весьма разумны и что я помогла тебе улучшить тексты.
Я только что опустила бокал на стол, но тут же снова поднесла его к губам. Вино льется мне в горло, терпкое, пьяное.
– Я бы снова хотела этим заняться. Помогать тебе с вычиткой, – заканчивает сестра.
У нее на подбородке кетчуп, я говорю ей об этом, и она вытирает лицо салфеткой.
– Как я уже сказала, – говорю я, пока она вытирается, – читать нечего.
– А как же этот совет? Копай, где стоишь. Раз он раньше работал, может, стоит снова попробовать?
Я откидываюсь на спинку стула.
– Почему тебе так важно, чтобы я писала?
– Потому что мне кажется, что тебе нужно по-настоящему во что-то погрузиться. Полностью сосредоточиться на чем-то, пока ты проходишь через… все это.
Мы смотрим друг на друга. Наконец сестра всплескивает руками и бормочет: «О’кей, о’кей». Она спохватывается, протягивает мне кетчуп и говорит, что я к еде не притронулась.
Я отвечаю, что не голодна, и отодвигаю тарелку.
– А где Вальтер? – спрашиваю я, чтобы сменить тему и поговорить о чем угодно, только не обо мне.
– В боулинге, по-моему.
Я всегда думала, что у сестры с мужем прочный брак, но теперь не уверена. Супруги проводят каждый вечер пятницы раздельно, разве это не странно? И почему они больше не путешествуют вместе?
Я изучаю сестру. Может, она о чем-то умалчивает? Может, их отношения с мужем не так хороши, как кажутся?
– Как у него дела? Вы…?
Я не успеваю закончить. Меня прерывает шум из квартиры над нами. Крики, топот, грохот.
– Недавно переехали, – криво улыбается сестра. – Трое детей. Всем меньше семи.
Она поднимает глаза к потолку, я делаю вид, что тоже смотрю вверх, но на самом деле изучаю ее лицо. Форму лба, контуры губ… сходство поразительное. Интересно, в курсе ли она, видит ли в зеркале, чьи черты унаследовала, и если да, то что об этом думает. Если бы наши отношения были другими, я бы задала этот вопрос, но сейчас не могу.
Снова грохот сверху, за ним крики детей и увещевание родителей. Слов не разобрать, но в тоне слышны любовь и нежность. Я потираю глаза обратной стороной ладони. Когда снова смотрю на сестру, она скомкала салфетку и внимательно ее рассматривает.
– Знаешь, – говорит она, – можно жить счастливо и без детей.
Снова меня охватывает ощущение нереальности. Все возвращается и одновременно исчезает. Сестра говорит что-то еще, о себе и Вальтере, о том, что это был их выбор, но… Она понимает, что это горько, но…
– Я хочу сказать… прости, если я перегибаю палку, но неужели ты правда бросишь его из-за этого? Вы же любите друг друга?
Она кладет скомканную салфетку на тарелку и смотрит мне прямо в глаза. Потом протягивает руку и накрывает ей мою. Ее теплая, немного влажная рука лежит поверх моей – сухой и холодной. Я смотрю на ее пальцы, напоминающие мне о маме. В горле растет ком. Я не могу выдавить ни слова.
Наконец она медленно убирает руку и поднимается, чтобы собрать тарелки. Пока она загружает тарелки в посудомоечную машину, я закрываю глаза и чувствую, как земля уходит у меня из-под ног. Что я здесь делаю? Зачем я вообще сюда приехала?
Стол убран, остался только мой пустой бокал. Сестра закрывает дверцу посудомоечной машины.
– На десерт будет мороженое, – сообщает она.
Как в замедленной съемке я встаю, беру бокал и иду к раковине. Мне стоит огромных усилий не выронить его. К горлу волнами подступает тошнота. Поставив бокал, я поворачиваюсь к сестре:
– Думаю, мне пора вызывать такси. Я подумаю об этом завтра.
3
Поездка из квартиры сестры в центре города в дом на окраине занимает сорок минут на автобусе и вдвое меньше на такси. В своем нынешнем денежном положении я не могу себе позволить ездить на такси, но мне плевать. Особенно сегодня вечером.
Я бросаю взгляд на курчавую голову шофера, потом перевожу на окно и в тишине наблюдаю, как городские огни проплывают мимо машины.
Я ушла до десерта, сославшись на усталость. Я сказала, что, возможно, заболеваю, но по лицу сестры видно было, что она мне не верит. Но она промолчала. На прощание мы обнялись в прихожей.
– Увидимся в следующую пятницу, – пробормотала я ей в волосы и поспешила к такси, ждущему снаружи. В следующий раз будет моя очередь приглашать на ужин.
Машина затормозила на светофоре. Красные блики на моем лице сменились желтыми, потом зелеными, и мы едем дальше.
Можно счастливо жить без детей. Неужели ты правда бросишь его из-за этого?
Сестра многого не понимает. Начнем с того, что она сама никогда не мечтала о детях. Но дело не только в этом. Нас разделяет целая пропасть. Я вспоминаю наше совместное детство, когда между нами еще не было этой невидимой преграды. Сестра была частью меня, а я – частью ее. Тогда жизнь была легкой и беззаботной, а мы были невинными и полными надежд на будущее. Как все дети. Потом мы выросли, сестра уехала из дома и все изменилось.
Если бы я только осталась у сестры и открылась ей. Рассказала бы о бессоннице, пустоте и отчаянии, заполнивших мою жизнь без Петера, после Петера.
Но такими вещами мы с сестрой не занимаемся, мы не переворачиваем камни, не тревожим невысказанных слов. Может, у нее есть свои причины для того, чтобы держать эту дистанцию между нами, свои внутренние демоны. Или это все из-за меня, проблемной сестры, ее зеркальной противоположности.
* * *
Кожа на сиденье скрипит, когда я пытаюсь поменять позу. Во рту кислый привкус винной отрыжки. Шофер мигает поворотниками и сворачивает в последний перед моим домом поворот. Темно, фонари стоят вдоль обочины как поникшие спящие великаны. Я смотрю в ночь и чувствую, как темнота проникает глубоко внутрь меня.
* * *
Я снимаю туфли и на цыпочках пробираюсь через прихожую, не зажигая свет. Это мой дом, и у меня полное право быть здесь, но я все равно чувствую себя так, словно вторгаюсь на чужую территорию. Умом я понимаю, что мне очень повезло. Это хороший дом в хорошем районе, и условия договора неплохи, но мне все равно кажется, что со всех сторон из темноты на меня подозрительно смотрят чьи-то глаза.
Дому не нравится мое присутствие. Нам неуютно друг с другом, но такие вещи сложно объяснить моей сестре. Она бы недоуменно уставилась на меня, покачала головой и пробормотала, что я несу всякую чепуху. Или решила бы, что я неблагодарна, и в какой-то степени была бы права. Сестра – единственный человек, который помог мне найти дом на такой короткий срок. И единственная, к кому я могла обратиться за помощью в этом вопросе. У меня не осталось подруг, и прошло много месяцев с тех пор, как я в последний раз общалась с кем-то из моих коллег-фрилансеров.
Я замираю на пороге и вглядываюсь в темную кухню. На столе ничего нет, кроме моего компьютера. Никто не заварил чая и не накрыл чайник полотенцем, чтобы тот не остыл до моего прихода. Никто не сделал бутерброды и не завернул в пластиковую пленку свежеиспеченный бисквит. Никто не оставил записку, чтобы я прочитала ее по возвращении из библиотеки или встречи с писателем в книжном магазине. Записку со словами любви – свидетельство того, как много я значу для него.
Я могла бы вскипятить воды и сама себе приготовить чай. Могла бы сделать бутерброды или испечь пирог. Но это совсем не то. Но что бы я ни делала, я не могу обмануть себя и других и забыть, что больше никто не оставляет мне записок. На кухонном столе, на обратной стороне дверцы шкафчика в ванной, под подушкой. Как пазл из двух фрагментов.
Я опускаюсь на один из стульев, смотрю в окно и пытаюсь привести мысли в порядок. Стараюсь помешать им обратиться к прошлому. Но и смотреть вперед нет возможности: все дороги туда закрыты. Мир сжался, мое существование теперь состоит лишь из того, что я вижу в этом доме. Мне стоило бы подняться и пойти в спальню, попробовать заснуть. Если я не встану сейчас, то, наверное, не встану уже никогда. Останусь здесь в темноте навсегда. Застыну, превращусь в камень. Или в прах. А может, я обречена сидеть здесь и смотреть в окно до конца вечности.
Я сижу, погрузившись в свои мысли, часы тикают на стене, темнота за окном сгущается. Я сижу как в трансе, пока мое внимание не привлекает какое-то движение в саду. Там кто-то есть, тень, освещенная слабым светом фонаря. В следующее мгновение свет фонаря выхватывает мужчину, идущего в дом напротив. Должно быть, это тот же человек, которого я видела на кухне раньше, в костюме. Но сейчас его волосы растрепаны, а пиджак помят. Руки чем-то заняты – поправляют брюки или рубашку. Он идет неровно, шаркая ботинками по земле. Внезапно он спотыкается и почти падает, но удерживается и продолжает свой путь.
Когда он вставляет ключ в скважину, фасад освещается. Свет идет из окна на втором этаже. Из-за тяжелой шторы выглядывает длинноволосая женщина в ночной сорочке и смотрит вниз на мужчину у двери. Одно мгновение – штора задергивается, дверь открывается, и мужчина скрывается в доме.
Свет в окне гаснет, и сад погружается в темноту. Я вижу в окне свое отражение – слабые контуры женщины, сидящей за столом. Есть что-то призрачное в этой картине. Я вздрагиваю и нагибаюсь, чтобы опустить жалюзи. Это действие придает мне импульс, я встаю и выхожу в прихожую. Сквозь дверь в гостиную я вижу книжный шкаф, но не вхожу.
Работа – лучшее лекарство.
4
Муж
Сегодня пятница, я возвращаюсь домой поздно вечером, когда жена уже спит. Но мне все равно кажется, что она ждет моего возвращения, стоит там за занавеской и следит за мной. Может, поэтому я не поднимаю глаз к окну нашей спальни. Не осмеливаюсь встретиться с ней взглядом.
У меня четкое ощущение, что за мной следят. Я в который раз проверяю, заправлена ли в штаны рубашка. Перед самой дверью спотыкаюсь и почти падаю, но умудряюсь удержать равновесие и не поднять глаз.
В прихожей я вешаю куртку на крюк и ставлю ботинки на место. Свет не включаю и стараюсь двигаться бесшумно. Пару раз я пробирался в ванную и мылся, но обычно я принимаю душ перед тем, как ехать домой от любовницы. Да, я сплю с женщиной, не являющейся моей женой. Тут нечем гордиться, просто так вышло. Можно сказать, что на это у меня много причин, можно сказать, что причина только одна.
Дверь в спальню закрыта не полностью, я осторожно толкаю ее и замираю на пороге, жду, пока глаза привыкнут к темноте. Контуры тела в постели, одеяло приподнимается в такт мерному дыханию. Так, как будто она спит. Почему же мне так не кажется? Почему я думаю, что она притворяется? На цыпочках подхожу к кровати и залезаю под одеяло. Матрас скрипит под моей тяжестью, отчего мысли возвращаются к телу, которое стонало подо мной всего пару часов назад. От этих мыслей кровь бурлит в жилах.
Я не буду лгать. Секс фантастический, это правда. Новое тело, новые формы, новый запах. Новая кожа под моими ладонями. Примитивная дикая страсть. Хотя то, что между нами происходит, почти не связано с сексом. Я обошелся бы и без него. Я знаю, что это звучит странно, но это так.
То, что между нами происходит… Стоит нам оказаться в спальне, как весь остальной мир теряет свое значение. Когда она меня касается, все исчезает. Ненадолго я забываю обо всем. И без этих ощущений я не смогу жить.
Порой я кажусь сам себе жалким. Я и есть жалок, если не что похуже. В день, когда мы стали венчанными мужем и женой, мы были уверены в своем выборе, уверены, что наша любовь особенная, не такая, как у других. Мы никогда не запятнаем ее изменами и предательствами, как это делали другие мужчины и женщины во все времена. Мы другие, наша любовь другая. Но это было до того, как я узнал, что у моей жены есть тайна. До того, как я изменил ей с другой.
Мы лежим каждый на своей стороне постели и дышим в такт нашей лжи.
Я закрываю глаза и жду прихода сна. Бывает, мне снится, как я рассказываю правду своей жене, рассказываю о том, что изменял ей с другой женщиной.
Сны настолько реалистичные, что мне кажется, будто это происходит на самом деле. Будто я там взаправду и рассказываю ей, изливая душу.
Но потом, когда дело доходит до реакции моей жены, сон рассыпается. Каждый раз происходит одно и то же. Я не вижу ее лица и так и не узнаю, какой эффект на нее произвели мои слова.
Я просыпаюсь в холодном поту, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Какое-то время смотрю в темноту, затем поворачиваюсь к женщине, что спит рядом, и скольжу взглядом вдоль очерченных одеялом линий ее тела. Как бы она отреагировала? На самом деле?
Невыносимо даже думать об этом.
5
В ту пятницу она приняла решение убить своего мужа. Если бы кто-то взялся писать историю ее жизни, этот момент был бы подходящим началом.
Но сама история началась задолго до этого. И продолжалась после. Эта история о том, как она поступала с собой и как поступала с другими. Из крови и хаоса, из слов и мыслей.
– Я буду любить тебя всегда. Я никогда тебя не брошу.
Слова, которые говорит мужчина. Только и всего.
– Буду верен тебе. Пока смерть не разлучит нас.
Просто слова. Только и всего.
– Я готова убить эту свинью.
Мысли в голове женщины. Только и всего.
Или?
В ту пятницу она приняла решение убить своего мужа. Но ей нужно время. И эта история не об этом.
Она обо всем остальном.
6
Элена
Дни приходят и уходят, нанизываются один за одним как бусины в бусах. Оттенки разные, но основной тон – серый. Ни солнца, ни зеленой листвы. Я выхожу из дома только в случае крайней необходимости – купить хлеба и молока или выбросить мусор. Остальное время сижу за столом на кухне и наблюдаю, как проходят дни. Это мое рабочее место. Там я ставлю компьютер и раскладываю свои записи. Рядом с кухней есть кабинет, но хозяйка дома, подруга сестры, сложила там все свои вещи и заперла дверь. Но это не важно. Моя жизнь не занимает много места. Кухонного стола достаточно для той работы, которую я выполняю.
Я подрабатываю преподавателем творческого письма. Начинающие писатели присылают мне свои наброски, а я их читаю и оцениваю. Качество рукописей сильно разнится. Одни написанные талантливо и с чувством, другие – плоские и нелогичные. В обоих случаях моя задача – внятно объяснить, что хорошо, а что плохо, снабдив конкретными примерами. Это тяжелая работа, требующая времени и внимания, она заставляет меня на время забыть о своих проблемах. Хотя сестра и считает, что это не то, что мне нужно, на большее меня пока не хватает. Писатель пишет, разве нет? А не ковыряется в текстах других.
