Когда лопаты наконец застучали по капсулам, обрадовались все.
– А ты говоришь, силовой луч! – провозгласил черный копатель, – Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, а уж четверо! Четверо как раз и заменяют силовой луч.
Я почувствовал, что устал, и моя былая игривость сошла на нет. Стало тяжко, невесело, и особенно печально после того, как мы достали-таки гробы с пацанами. Капсулы выглядели именно как гробы модернистского дизайна, и пресловутый сторонний наблюдатель имел полное право усомниться, что внутри находятся живые еще люди.
– Надо в рамках государственного туризма внести обязательное посещение ближайшей берлоги, – сказал я, но никто не ответил.
Потом мы таскали тяжелые капсулы на борт летаблы. Когда подходили с первой капсулой, кряхтя от ее тяжести, я заметил, что это не модуль. Вход не такой, нет широкой аппарели, совсем другой шлюз, от борта до борта. Это было видно по люку с противоположной стороны. Светало, картинка вокруг улучшилась, но времени тщательно рассмотреть летаблу не было. Ясно было только, что это не прежний модуль, это что-то другое.
Вторую капсулу поставили рядом с первой. Флагами бы еще укрыть нашими, будто мы двухсотых забрали, домой везем…
– Тебе придется лететь с нами, на станцию, – сказал черный копатель, – Не оставлять же тебя.
– Можно и оставить, – пожал я плечами.
Я сказал это, чтобы услышать от него четкое «нет». И испугался, вдруг он ответит «да ради Бога, оставайся». Пока он поворачивался ко мне, я вспотел, достал из нагрудного кармана платок и вытер лицо. У меня всегда с собою платок, аккуратно подписанный в уголке машинным способом.
Черный копатель оценил мою приторную аккуратность легкой усмешкой, устало вытер лицо тыльной стороной ладони, посмотрел на нее, словно оценивая, сколько стер с себя грязи. Нахмурился, перевернул ладонь – и эта сторона тоже была грязной. Хоть три морду, хоть не три, грязи то же количество. Лодочка из ладони чуть дрожала, это напряжение уходило из мышц черного копателя.
– Нет, не можно, – сказал он, и я почувствовал, как моментально ушло напряжение теперь уже из моих ног, камень свалился с груди и свободно опали приподнятые в страхе ожидания плечи, – Никак не можно. Родион допустил нарушение, серьезное, спасая вас. И оставил два артефакта на планете… три, вместе с тобой. Так что, придется всё забрать. Понял?
Я кивнул, потому что на самом деле понял.
– Мужики, вы инопланетяне? – спросил я.
Они переглянулись и засмеялись. Кто-то внутри меня задал вопрос: «А меня обратно в блиндаж можно?». Спросил, и затих, потому что остальные внутренние голоса на него шикнули. Заткнись!
– Сам ты инопланетянин, – сказал черный копатель, и хлопнул меня по плечу.
Глава 6. Реверанс.
Полковник Тишков не был рожден хватом. Может, потому и выжил, не слег в земле сырой. Постоянно осторожничал, переспрашивал и уточнял, доставая начальство своей напускной неуверенностью. За глаза его иногда звали трусом, но так делали дураки, если сильно злились. Это была жуткая, присущая дуракам, неправда. Однако же, никто не мог сказать, что Тишков не бережет людей: у Тишкова за два года боев потери были минимальными, самыми минимальными в корпусе. А продвижения были не хуже, чем у других: опорники, городишки, укрепы – все подобное Тишков занимал чуть ли не по графику. У всех натиск и сплошной героизм, а у Тишкова график.
Когда прошлой осенью потерялся Интеллигент, полковник расстроился. Он так и говорил: «потерялся». Труп не нашли, ничего не нашли, записали пропавшим без вести.
– Вот вы, остолопы неграмотные, нашлись, а единственный начитанный человек потерялся, – Яковлев! Тропинин! Вам повторить, куда вам сходить?
Это уже стало несмешной шуткой, которая не особенно шла Тишкову. Ему никакая шутка не шла. Вячеслав Яковлев и Алексей Тропинин тот блиндаж десять – да какое десять, раз сто! – перекопали, но ничего не нашли. Сами выжили в тот обстрел, оказавшись без единой царапины, а Интеллигент канул. Товарищей спас, а сам канул.
Тишков подал на «За спасение в бою ценой собственной жизни», скоро придет.
– Отправлю вас его матери вручать, – сурово пообещал Тишков.
Воистину, лучше еще сотню раз блиндаж перерыть, чем такое. За зиму корпус малость ушел вперед, и блиндажик остался почти в тылу. Весна в этом году холодная, поздняя, не до стройки. Но когда-нибудь строительные бригады выдвинутся на восстановление, и даже места не останется от того блиндажа. Построят там детский лагерь, или санаторий, или памятник поставят Интеллигенту.
Интеллигента не хватало. Все в Интеллигенте было прекрасно, разве только на имена он был слабоват, все время путал и забывал, а то и другие присваивал. Адам бы из него вышел прекрасный, он бы животных уж так называл, так называл! Как солдат, он был не лучше других – но и не хуже. А вот после боя оказывался незаменим. Он всегда находил нужное слово, и, самое главное, грязную работу старался взять на себя. Отмыть, почистить, прибить – он словно выискивал подобные занятия.
– Мое самое любимое занятие, – говорил Интеллигент, – это копать. Нет ничего более медитативного, разве только мыть посуду.
Мыл посуду тоже Интеллигент, причем везде и всегда. Настолько всегда, что у него даже отбирали иногда это занятие, прогоняли почитать что-нибудь, понимая, что ему книжки были, как хлеб. Рассказать на ночь бойцам сказочку, вовремя пошутить, процитировать классика, намурлыкать про лебедей из Петра Ильича, погрустить рядышком…
Вот такие, короче говоря, слухи теперь ходили об Интеллигенте. Дело пахло канонизацией, какое там «За спасение».
– Подставил Интеллигент, – сказал Слава, – Не вовремя ушел.
– Да, – кивнул Лешик, – Канул.
После того случая он стал молчалив, словно вместе с Интеллигентом у него канула говорящая часть души. Про их троицу, конечно, не говорили «Три мушкетера», и они не были такими уж друзьями, просто воевали рядом. Кстати, три мушкетера тоже всего лишь воевали рядом, не более. Разве они были друзьями? Отнюдь, господа, отнюдь. Воевали вместе, бухали, и зачем-то спасали «честь» профурсетки, обманувшей своего мужа короля.
Но на выходы Слава и Лешик теперь отправлялись вдвоем, никого не приняв вместо Интеллигента. Это было не по правилам, но полковник Тишков терпел. Он умел быть сентиментальным ради дела. Слава и Лешик давали результат, так что пусть все идет, как идет.
Но в то, что выжили они исключительно благодаря Интеллигенту, оба почему-то верили. Кто-то же должен был их укрыть, схоронить, да еще и подлечить, что самое странное. «За спасение», или как сами бойцы говорили, «За друзи своя», излишеством не казалось.
Корпус продвигался вперед, воевали и без Интеллигента. Без многих уже воевали. Приходили новые, учились, совершали подвиги, или не совершали. Но корпус все равно шел вперед.
Поля закончились, пошла городская застройка. Город – это подвалы и перебежки между подвалами. Артиллерия поотстала, так что писать «За Интеллигента» временно было не на чем. Прогрызались сквозь бетон сами, как коты-мутанты из старого фильма.
Однажды Лешик со Славой сидели в подвале перед прыжком, ждали отработки нашего снайпера. Пусть Малыш повеселится, снимет того козла на четвертом этаже, а там поглядим.
– Слышь, Лешан, а я верю, что Интеллигент жив, – вдруг сказал Слава, – Мне иногда и живым-то остаться охота, чтобы это увидеть.
Лешик, набивавший рядом рожок, скривился: он не любил такой Славкин базар. И особенно потому, что дружбан ухитрялся с базаром всегда не вовремя. И каждый день «а я верю». А вот это «живым бы остаться», так сейчас вообще не в тему.
– Набивай еще, – показал Лешик на рассыпавшийся в ногах чужой цинк с «пять сорок пять».
Победить, вот что сейчас важнее всего. А «живым бы остаться», так это на потом, это второе. Это самом собой получится, когда выйдет первое.
– Набиваю, – грустно подчинился Слава.
Умеет же Лешик вернуть из ума в реальность. Это наверняка потому, что ума в самом Лешике не очень много, блудить негде. Слава встрепенулся, и назад, в реальность, рожки набивать.
Наклонился, подобрал с бетонного пола пачку, раздербанил, скомкал бумагу, кинул подальше шарик, чтобы не под ноги. Высыпанные в подол патроны норовили прошмыгнуть между ног, сбежать на пол. «Так и не научился аккуратности», подумал про себя Слава. Сиди теперь, как баба, зажимай ногами подол, чтобы патроны не выпали. Ноги раздвинешь, и победа просыплется на пол.
– Держи, – Лешик подал еще один пустой рожок, – Я тоже верю.
Это было что-то новенькое. Услышать от Лешика «верю»! Раньше Лешик не сентиментальничал, не раскрывал душу. Убили – так убили, чего там. Многих убили. Слава тысячу раз говорил «верю», а в ответ было в лучшем случае молчание. Ах да, Лешик еще умел мрачно сопеть.
– Правда веришь? – не выдержал Слава, встрепенулся, и патроны радостно сбежали из подола на пол, – Вот и я тоже! Не может такого быть, чтобы…
– Ты набивай, набивай, – остановил его Лешик, – Про запас набивай. Свежие возьми.
Слава поглядел вниз. Везде пыль на два пальца, только у стенки напротив светлый бетонный пятак, будто что-то сидело, а потом поднялось и ушло. Но это напротив, а прямо под ногами та же пыль. Интеллигент как-то рассказывал, что пыль на Луне называется… забыл. И ее там не на два пальца, а местами все десять метров, три этажа. В такой пыли что-нибудь уронишь – и всё. Особенно, если себя уронишь.
– Реголит! – вспомнил Слава, и потянулся к свежей пачке.
Зачем поднимать с пола, когда вокруг сплошные патроны, как на поле чудес. Посадил Буратино полмагазина, и выросло дерево цинков, никакого дефицита теперь.
– Реголит, – согласился Лешик, и легонько стукнул ножкой по пыльному полу.
След остался такой же, как от лапы Армстронга. Не того, что «Гоу даун Мозес», а того, что «маленький шаг всего человечества».
Рация щелкнула пару раз, кто-то забавлялся с тангентой. Слава с Лешиком переглянулись:
– Что? – спросил Слава.
– Сейчас пойдем, – спокойно сказал Лешик.
Перед прыжком он всегда становился удивительно спокоен. Чем спокойнее Лешик, тем ближе прыжок, вот же чуйка у пацана. Слава посмотрел на результаты своего труда: восемь набитых рожков… неплохо, неплохо. И когда успел-то.
– Есть! – воскликнула рация.
Это Малыш отработал. Но в рацию кричал, конечно, не он. Малыш парень терпеливый, продуманный. Никуда не торопится, лежит под крышей, улыбается чему-то своему. Они с Интеллигентом были похожи, кстати. Малыш тоже книжки любил.
– Леший! – позвала рация, – Леший, на выход!
Слава с Лешиком переглянулись. Самое, как говорится, «не время», чтобы на выход. Малыш-то отработал, но выбираться из подвальчика и менять дислокацию самое не время: там, наверху, еще танчик чужой болтается, и несколько штук «немцев» пасется. Не то, чтобы очень большая толпа, но на пару ненужных смертей по сусекам наскрести хватит. И как раз перед прыжком совсем не время снимать бойцов с позиции.
– Кому спим? – поинтересовалась рация, – Бегом на выход! Оба!
Ежу понятно, что оба. Встрепенулись, прокашлялись, побрели под землей из подъезда в подъезд. Хорошее путешествие, интересное: приторное густое тепло от развороченной канализации, шмотки и старая мебель из клеток, нажитая непосильным трудом жильцов этой многоэтажки. Наживали, наживали, да и смылись в эвакуацию. На кой ляд наживали, спрашивается. Голубиное дерьмо в ассортименте, выпотрошенная изоляция от кабелей, битые лампочки, поломанные детские коляски… о, телевизор ламповый, надо же! Раритет.
Раритет, реголит, репутация, реверанс, ренессанс, ресторанс, ресу… ресту… блин… реструктуризация, о!
– Топай, – подтолкнул в корму Лешик, и Слава прибавил ходу.
У крайнего подъезда обрадовались: невысокий туннель теплотрассы никуда не делся, вполне реально проползти с комфортом, а не ломиться бегом через два двора, аки зайцы. Хорошо, что не гордые – нагнулись, засунули туловища в туннель, поползли, аки крыски. Выбрались из теплотрассы где-то метров за двести, под самой котельной. Под бывшей котельной, разумеется. Там, под стеночкой, ждал БТР. Притулился бронированной ящеркой к серому кирпичу, бывшему белому. Стоит, попердывает, особенно не палясь, потому что бой уже вовсю стрекочет. Самое время сказаться трусом, и смыться.
Из этих соображений и оскалились на Бандита, высунувшегося из бронетранспортера.
– Ничего не знаю! – отбил махом все претензии Бандит, – Как узнали, что вы здесь, наорали на всех, велели обратно любой ценой! Москвичи наорали, особисты!
– Сам-то не ори, не глухие, – проявил недовольство Лешик, – Славик, лезь.
– Зачем нам особисты, – проворчал Слава, забираясь в БТР, – Что мы, особи?
Пока неслись домой, разве что пару раз чиркнуло по броне, даже на кочках не прыгали, асфальт еще не сошел по весне. Бандит ничего не сказал толком, потому что… потому что особисты не докладывают Бандитам, нет у них такого обыкновения.
Впрочем, и так было ясно, что дело в Интеллигенте, тому же самому ежу ясно. Обнаружились оба под блиндажом целехонькие, как вчера мама родила, ничего не помнят, ничего не могут рассказать интересного, а Интеллигент канул.
Уже когда подъезжали, все-таки тряхнуло на кочке разок.
– Ха, – сказал Лешик, и осклабился в неприятной улыбочке, – В Златоглавой решили пробить насчет «За друзи своя». На Гознаке бронза кончилась, всем подряд не раздают, ревизора прислали.
– Реголит, репутация, ревизор, – сказал Слава.
– На репутацию им с высокой башни! – крикнул Бандит, – Но мужик суровый, от самого черта. По таким котел в аду плачет! В смысле, чтоб он при котле главным истопником, ха!
С такими жизнеутверждающими рассуждениями и подрулили.
Прибытия дожидался сам заместитель Тишкова майор Светлый. Еще бы кого третьего в их компанию, вышла бы троица: Тишков, Светлый и, допустим, Добряков. Но не было никакого Добрякова в ведомости на зарплату.
Рожа у майора Светлого выдалась темной. Не чумазой от боя, а словно бы присягнувшей на верность тяжелому настроению обладателя. Было бы странно радоваться визиту особистов из Златоглавой.
– Пошли, – угрюмо позвал за собой Светлый, словно он штатный палач, а этих двоих только что не помиловали.
По дороге ничего не выспрашивали, смысла не было. Снаружи время от времени гулко бухало, стрекотало, гудело пролетающими моторами. Видать, очень интересно было особисту, что скажут Лешик со Славой, раз он прямо сюда сунулся.
Вошли в кабинет. Кажется, на двери было «Завуч», но это могли и приколоться, повесить не ту табличку. Или особист сам постарался, конспирации ради. Не вешать же «Особист по вашу душу».
Из-за стола встал капитан, без улыбки вышел на середину кабинета. Морда незапоминающаяся, чуть скуластая, нос прямой, плечи средненькие, не для рукопашки. С такими плечами секретные приемчики знать надо. Зато рослый, выше среднего. Может почти любую лампочку сам вкрутить, без стула.
Слава почувствовал, что внутри головы начинается «невпопад», и посетовал, что не вовремя. Вот так оно всегда с «невпопадом». Сейчас уши мозгу врать будут, вот незадача-то…
– Капитан Рождественский, – представился капитан, – Особист по вашу душу, ребята. Контрразведка армии.
Слава задумался. Почему Рождественский-то… Лучше бы «Добряков», но это не «ский», а прозвучало явно «ский».. А еще Покровский хорошая фамилия, или сразу Троицкий, во! Не совсем то, но похоже.
Капитан Барский стоял с протянутой для рукопожатия рукой и вопросительно смотрел на Славу.
– Он контуженный, совсем малость, – пояснил Лешик, – Зависает временами, как-то невпопад.
– Понятно, – кивнул капитан Барский, – Все мы иногда зависаем, невпопад.
– Славка, разлипни, – потормошил друга Лешик, – Товарищ капитан с тобой беседовать будет.
Капитан осторожно пожал руку Славе, а на Лешика посмотрел и просто кивнул, мол, мы с тобой понимаем, что так лучше, потому что оба нормальные. Лешик тоже кивнул. Когда еще кивнешь капитану из контрразведки армии? Да и армии ли… У чекистов в их училище предмет «Техника вранья» каждый день в расписании.
– Вообще-то, меня зовут Василий, – многозначительно сказал капитан.
С его точки зрения многозначительно, а для Лешика прозвучало, как публичное признание в онанизме. Это отменяло и то, что он целый капитан, и вообще всю контрразведку от начала времен. «Хлопнуть Ваську по плечу, что ли», подумал Лешик. Или вздрочнуть на троих, вон и баба голая из журнала на стенке висит.
– Я рад, что вам весело, – пробурчал капитан, который на самом деле почему-то смущался своего имени.
Лучшее имя для чекиста все-таки Феликс, как ни крути.
– Да нет, товарищ капитан, – по-простецки сказал Лешик, – Нам не очень весело. Это я на картинку улыбнулся.
Конец ознакомительного фрагмента.
