– Чего тебе? – спросил он. – Не видишь, у меня дела?
– Извини, – отозвался Тарик. – Чем ты занимаешься?
– Бухгалтерией. Эти счета никогда не кончаются. Почему ты бездельничаешь? Тебе что, нечего почитать?
– Нет, я уже прочитал все что нужно. – Тарик откинул со лба прядь волос.
– Ужин будет через час. Тогда и расскажешь, что хочешь, – мне и матери. Ты ведь знаешь, что она волнуется.
– Я уезжаю. Хочу пожить в другом месте.
– Боже, дай мне сил. Ты собрался бросить учебу?
– Да, но дело не в этом.
– А в чем же тогда дело?
– Я хочу уехать в другое место. В место получше.
Отец рассмеялся и отложил в сторону бумаги. Казалось, он решил, будто со свободными руками ему будет проще смеяться.
– Куда же? Фес? Алжир? Знаю, ты давно хотел туда съездить. Думаешь, в большом городе у тебя все будет по-другому?
– Нет. Там все то же самое, только… больше.
– Ну и куда тогда? В Малайзию? – Отец захлебывался словами. – В Австралию? А что? Езжай разводить овец!
– Скорее всего, в Париж.
– Что ты там забыл? Ты ведь там никого не знаешь.
– Нет, но я хочу увидеть город, в котором выросла моя мать. Хочу узнать о ней побольше. Я ведь говорю по-французски.
– Думаешь, они поймут твой акцент? Да и вообще, французы – они нас ненавидят. И всегда ненавидели.
Почесав подбородок, Тарик возразил:
– Не думаю, что кто-то станет меня ненавидеть. Мне кажется, я сумею вписаться. Там ведь много наших.
– Ах, ну да, конечно. Живут там в башнях-клоповниках по всему банльё[2 - От французского «ЬапИеие» – пригород, окраина. – Здесь и далее – прим. пер.].
– Мне все равно, где жить.
– А как ты собираешься жить?
– Как простолюдин. – Тарик на секунду задумался, а потом добавил: – Как герой.
Промокнув уголки глаз носовым платком, отец спросил:
– А деньги где будешь брать?
– Мне не нужны деньги. Буду полагаться на собственный ум.
– Собственный ум!
– Надеюсь, что так. Ты ведь знаешь, я хорошо говорю по-английски – не хуже коренных американцев.
– Да, индейцы тебя бы поняли. Насмотрелся телевизора.
– И по-французски. Моя мать…
– Какое же ты нелепое создание. – Отец расправил плечи, которые теперь уже не сотрясались от смеха. – Иди к себе и садись за учебники.
Он надвинул очки на глаза и потянулся к бумагам. Тарик медленно попятился к двери. Со стороны казалось, будто он надеялся, что отец его остановит. Взявшись за ручку двери, юноша застыл в нерешительности.
– Ну и? – Отец взглянул на Тарика, на мгновение оторвавшись от бумаг. – Чего ты ждешь?
Вернувшись в комнату, я побросал в рюкзак кое-какую одежду. Затем достал паспорт и все свои сбережения. Получалось совсем немного, хотя в пачке было несколько бумажек евро, которые достались мне от одного испанского туриста в награду за то, что я показал ему город. Я пошел в ванную и пристально вгляделся в свое отражение. Свет был не таким удачным, как в прошлый раз, и кожа чуть лоснилась.
«Ну и хрен с ним – подумал я. – В путь».
Побродив по городу минут пятнадцать, я поймал грузовик и уселся в кабину. Где-то сзади постукивали ящики с лимонадом и спрайтом. Водитель угостил меня сигаретой. Когда мы проезжали дом Лейлы, я выглянул в окно и с высоты кабины посмотрел поверх забора на аккуратную лужайку. На веранде горела электрическая лампа, прикрытая тканью. Мне хотелось, чтобы Лейла вышла из дома, но в то же время мысль о том, что я увижу ее, была совершенно невыносимой. На мгновение мне показалось, что чья-то невидимая рука схватила меня за легкие и стала выжимать из них воздух. Черт возьми, наверное, что-то подобное чувствуют люди в момент сердечного приступа.
Я закрыл глаза и отдался дороге.
Думаю, не стоит рассказывать, как именно я добирался до Европы. Долгая душная ночь в грузовом фургоне – никакого желания ни повторять, ни вспоминать такое. Скажу только, что Марсель я представлял себе совсем по-другому. Наверное, въезжать в страну через грузовой терминал – не самая лучшая идея.
Девятнадцать лет – по-своему хороший и плохой возраст. Хорошо то, что спать ты можешь где угодно: на пляже, в поле или, как в моем случае, между двумя ящиками на металлическом полу грузовика. У меня даже ничего не затекло – так ловко я устроился на ремешках от тента, с нетерпением ожидая, пока наш грузовик уедет подальше от терминала. Когда водитель ударил по тормозам на светофоре, я быстро вскочил на ноги и выпрыгнул.
Наконец-то я был во Франции. Похоже, я очутился в каком-то промышленном районе. Повсюду мелькали складские помещения, круговые развязки дорог, вереницы фур и грузовых автомобилей; казалось, все тут было сковано бетоном и металлом, и единственным, что напоминало о присутствии человека, были буквы на дорожных указателях. На одном я прочитал: «Сен-Мартен-де-Кро, Мартиг». Даже попав в эту дыру, я по-прежнему думал, что Франция – очень богатая страна. Каждый раз, когда водители давили на газ, раскручивая колеса под своими многотонными грузовиками, воздух наполнялся выхлопными газами дорогого топлива. Про сами эти грузовики и говорить было нечего: гигантские красные тягачи «Норбер Дэн-трессангль» проседали под тяжестью трофеев. Я направился к тому, что поначалу принял за остановку общественного транспорта, но это оказались мостовые весы.
Спустя примерно час я зашел в небольшое кафе при заправке и купил там сандвич с сыром, завернутый в целлофановую пленку. На поезд мне не хватало европейских денег, поэтому я решил добираться до Парижа автостопом. Я знал, что двигаться нужно в сторону Лиона, а не Бордо. Я предположил, что большинство грузовиков наверняка едут в Париж, поэтому вопрос сводился лишь к тому, как бы остановить один из них.
Туалет на заправке оказался неважным. Какая там стояла вонь… Словно тут разразилась эпидемия дизентерии. А еще – жуткий бардак на полу. Интересно, у них и дома так? Повсюду валялись обрывки туалетной бумаги, а в лужах воды и мочи скрипела дешевая плитка. Но мне нужно было помыться, поэтому я терпел, кое-как сдерживая тошноту.
Вернувшись в кафе, я заметил одинокую девушку. У нее были сальные каштановые волосы и такой вид, будто она не спала целую неделю. Выглядела она чуть постарше меня, может, лет на пять. Когда мы встретились глазами, она отвернулась, но не сразу, поэтому я купил себе кофе и сел за соседний столик.
– Куда едешь? – заговорил я с ней по-французски, пытаясь сглаживать свой африканский акцент.
– На север.
– У тебя есть машина?
Девушка покачала головой, а потом сказала:
– Тут один дальнобойщик предлагает подвезти.
– Это опасно?
– Нормально. Ночью он попросит ему отсосать, но я скажу «нет».
– Понятно… Может, нам стоит поехать вместе? Так было бы спокойнее… И я бы проследил, чтобы с тобой все было в порядке.
– Давай. – Хотя на ней лица не было от усталости, девушка кое-как улыбнулась, а потом предупредила: – Будешь тормозить – придется дальше ехать без тебя.
– Конечно. Я – Тарик.
– Сандрин. Подожди, мне надо в туалет.
На обратном пути она остановилась у кассы, чтобы купить чупа-чупс, а потом заговорила с седым мужчиной, который сидел на табуретке неподалеку, помешивая пластиковой палочкой кофе. Допив, он кивнул в нашу сторону, и мы последовали за ним на парковку, где стоял его грузовик: зеленый «Айвеко» среднего размера с сиденьем на трех человек и спальным местом в глубине кабины. На водителе был свитер в рубчик на молнии, а под ним – рубашка и галстук.
Когда грузовик вывернул на съезд, Сандрин мне подмигнула. Я так и не сообразил почему. Может, она пыталась намекнуть, что наш водитель – растяпа? Или христианский фанатик? Европа – странное место.
Одно было совершенно ясно: французское радио никуда не годилось. Там шла какая-то передача, где мужчина и женщина тараторили со скоростью света и постоянно друг друга перебивали. Но лучше уж они, чем местная музыка. Французский поп! Однако, побоявшись, что Сандрин такое нравится, я решил промолчать.
Нашего водителя звали Морис, и он не слишком-то любил разговаривать. Я был уверен, что ради этого он нас и подобрал – чтобы скрасить одиночество, – но вскоре выяснилось, что для счастья ему вполне хватало собственных мыслей и дешевой попсы по радио.
Прошло около часа, а потом он вдруг объявил: «La vallee du Rhone», долина Роны, – и широко махнул рукой, словно эта земля была его родиной или, по крайней мере, личной собственностью. Может, в прошлой жизни он работал школьным учителем.
Когда я спросил, откуда он родом, в его голосе прозвучала такая гордость, будто речь шла о Голливуде:
– Па-де-Кале. – По тону Мориса было понятно, что чужаков, где бы они ни родились, он просто не воспринимал всерьез.
Морис возвращался домой из двухнедельной поездки. Я спросил, каково это – проводить так много времени вдали от семьи. Оказалось, он не женат. В кабине снова воцарилась тишина. Я рассказал ему, что направляюсь в Париж, но в ответ услышал лишь фырканье. Сандрин тем временем уже минут двадцать как спала, слегка приоткрыв рот и покачивая головой в такт движению грузовика. Мне очень хотелось рассмотреть ее получше, но я не решался: от пристальных взглядов спящие люди иногда просыпаются. К тому же получалось нечестно: открытый рот ее совсем не красил.
Через некоторое время я и сам стал клевать носом. В полудреме я слышал, как болтовня радиоведущих то стихает где-то вдалеке, то снова приближается, набирая силу. Потом заговорила какая-то speakerine[3 - Диктор-женщина (фр.).] но голос ее неожиданно превратился в голос моей мачехи, которая стала отчитывать меня за побег. Несколько раз она повторила, что я поступил очень и очень плохо.
– Lyon, – вдруг объявил Морис и, заметив, что я проснулся, добавил: – On s’approche de Lyon, le ventre de la France[4 - Мы приближаемся к Лиону, животу Франции (фр.).].
Лион. «Живот Франции». Я сонно поинтересовался, откуда взялось такое название, и он сказал, что город славится своей кухней. Улитки в чесноке, жареная печень с шалфеем, пирожные с вишней и взбитыми сливками… Казалось, эта маленькая речь лишила Мориса последних сил.
– Беда в том, что в Лионе слишком много алжирцев, – с этими словами он вновь погрузился в молчание и стал проталкиваться сквозь длинную пробку на кольцевой дороге, а потом вдруг подытожил: – Их всегда было слишком много.
За окном темнело. Прислушавшись к урчанию в животе, я попытался представить себе те роскошные рестораны, о которых только что рассказывал Морис. Потом Сандрин попросилась в туалет, но водитель ответил, что придется подождать. Спустя примерно час мы наконец съехали с автострады на станцию автомобильного обслуживания, расположенную к северу от Лиона. Припарковавшись на стоянке для грузового транспорта, вылезли из кабины, и наш водитель объявил, что пойдет ужинать в кафе для дальнобойщиков. Нас он отправил на заправку. Неужели и правда вот так уйдет?
Не веря своим глазам, мы с Сандрин переглянулись. Она повела меня вслед за Морисом. Прильнув к запотевшим окнам кафе, мы наблюдали, как дальнобойщики смазывали паштетом длинные ломти багета и ели картофельное пюре с сосисками, приправленными кетчупом. Конечно, по сравнению с деликатесами из истории Мориса меню там было простеньким, но тем не менее все выглядело очень даже съедобным, и на столиках у многих посетителей стояли безымянные бутылки с красным вином.
– Вот ублюдок, – выругалась Сандрин.
Пока она ходила в туалет на заправке, я купил еще один сандвич, обернутый в пленку. Подразумевалось, что он с сыром, но внутри оказался только ломкий белый хлеб. Заморосил дождь, и мы побрели через парковку обратно к кафе. Вдруг девушка сунула мне в ладонь что-то твердое: это была плитка шоколада.
– Возьми, – сказала она. – Я целую кучу стащила, пока кассир менял чековую ленту.
– Где мы будем спать?
– В кузове. Если, конечно, он нам разрешит. Ты любишь сосиски?
– Не знаю. Свиные?
– Да какая там свинина. Одни хрящи да хвостики. Постой-ка тут на стреме, – сказала Сандрин, когда мы подошли к черному ходу кафе.
Минут пятнадцать мне пришлось мокнуть одному под дождем, пока девушка, наконец, не вернулась с тарелкой.
– Угощайся. Ешь прямо руками, милый, – сказала она, а когда я ухватил пальцами сосиску и обмакнул ее в картофельное пюре, добавила: – Добавь кетчупа. Нравится?
– Да. Как ты их достала?
– Дождалась подходящего момента.
– И никто тебя не заметил?
– Нет. Да им и дела-то особо нет. Там на кухне – одна молодежь. Наверняка и нелегалы есть.
Сосиски были островаты на вкус. Прожевав, я спросил:
– А ты здесь легально?
Сандрин рассмеялась.
– Да. Я – француженка. – Забрав у меня пустую тарелку, она выкинула ее в мусорный бак, а потом вошла в кафе и решительно направилась к столику Мориса, где он как раз доедал свой ужин.
Храбрости ей, конечно, было не занимать. Сквозь запотевшие стекла я видел, как дальнобойщики со смехом тыкали в нее пальцами, но Сандрин держалась невозмутимо, подперев руками бедра. Наконец Морис поднялся и вышел на улицу, в облако мелкой измороси. Подойдя к грузовику, он вытащил из кабины плед, а потом открыл нам кузов и велел залезать внутрь. На полу между перевязанными ящиками с каким-то грузом лежала деревянная палета, на которой вполне можно было устроиться вдвоем.
– И не вздумайте трахаться. Я обязательно услышу, – предупредил Морис, кинул плед во мрак и захлопнул за нами дверь.
Мы легли и попытались устроиться поудобнее. Места оказалось меньше, чем я рассчитывал, и получилось так, что мы с Сандрин соприкасались бедрами.
Хоть она была и не в моем вкусе – прямые волосы, сероватая кожа, – повернувшись на бок в темноте, я несколько мгновений чувствовал под локтем ее грудь, из-за чего у меня тут же набух член.
– Все в порядке? – спросил я. – Тебе ведь ничего не придется делать? Ну, ты понимаешь… С Морисом?
– Ничего. Нет. У него совсем другой типаж.
– В смысле?
– Я для него слишком взрослая. Он – педофил.
– С чего ты взяла?
– Видел, какая у него рубашка? И галстук? Потому-то я его и выбрала. Самое ужасное – нарваться на женатого. У них всегда отвратительные фантазии.
Посреди ночи я проснулся от собственного кашля. Сандрин сидела рядом и курила сигарету.
– А это безопасно? – спросил я. – Мы ведь не знаем, что в ящиках.
Девушка вдавила горящий окурок в металлический пол и ответила:
