Тёплая еда одурманивала. Я ощущал какой-то неземной восторг. Такая обычная и такая потрясающая каша с тушёнкой. Я хотел есть её, пока ем её. Тепло проникало в каждую клеточку тела. От наслаждения насыщения начало клонить в сон. Усталость напомнила о себе, вытягивая и утяжеляя тело.
Я отложил миску в сторону и громко сказал в тишину:
– Спасибо, очень вкусно!
И вздрогнул от звука собственного голоса.
– Так, ну понятно… – сказал я уже чуть тише, ничему не удивляясь. – Я это… Тарелку потом помою.
Изрядно вспотев, я снял парку и начал сооружать из подручных материалов шину. Какие-то обломки лыж лежали возле буржуйки. Плотный эластичный тросик я нашёл в одном из рюкзаков, в другом – небольшое полотенце и обмотал им лыжные доски, чтоб было помягче.
Закончив накладывать шину, я начал искать среди лыжных ботинок свой размер.
«Вот будет незадача, если я выйду в чужих ботинках, а они там стоят», – стыдливо подумал я. На слове «они», я почувствовал тревогу. Холодный страх, обёрнутый «тёплым приёмом», начал понемногу заползать в сознание змеинной поступью.
В стены палатки стал задувать ветер. Снег влетал сквозь разрезы на стенах и делал атмосферу холодной и негостеприимной. Уличный ветер разгуливал по палатке, как у себя дома. Он, будто подгонял. Выгонял наружу.
Я нашёл свой размер и переодел обувь. Свои ботинки за шнурки повесил сзади на ремень, возле левого бедра. Вспомнил о фляжке на ремне справа. Достал. Отхлебнул. Убрал. Надел парку. Вышел.
На улице уже стемнело. С неба сыпался серый снег. Ветер кружил его, швырял, усиливаясь. Я посмотрел в небо и увидел звёзды. Начал выискивать созвездия, чтобы хоть приблизительно понять, где я нахожусь. Взгляд зацепился за одну самую яркую звезду. Казалось, будто она падает. В следующий момент я понял: она действительно падает. Звезда начала увеличиваться в размерах. На один миг замерла, а на второй вспыхнула.
Всё вокруг озарило, как в ясный день. К шуму порывистого ветра присоединился ещё и низкий усиливающийся гул. Но яркость не прекратилась, а только нарастала. Ночь превращалась уже не в день, а в белый лист. Я будто смотрел на сварку изнутри сварочной дуги. В последний момент, когда ещё существовал контраст, я успел заметить столб дыма в стороне леса. И зажмурился.
Такое чувство, будто мои веки прозрачные, и сквозь них я смотрю на солнце. Рукой я закрыл глаза, потерял равновесие и упал. В какой-то момент гул резко прекратился. Аккуратно щурясь сквозь ладонь, я оглядел серую снежную округу. Здесь снова царствует ночь с таким видом, будто её никто и не тревожил.
Я поднялся и всмотрелся в столб дыма. Он шёл из-за какого-то холма.
«Это они? Или то, что упало?» – задумался я. – «Но если что-то упало с неба, я б услышал звук столкновения с землёй».
И вспомнил, как в палатке пропали звуки. Что ж, узнаю, когда увижу. Глазам я доверяю больше, чем ушам.
Возле палатки я взял единственную лыжную палку, воткнутую в снег. Покрутил в руках. На моё удивление нижний её конец был заточен ножом, как затачивают копья. Хмыкнув, я вытащил лыжи из сугроба. Встал на них, защёлкнул крепления и двинулся в сторону дыма. Усиливалась буря.
«Кажется, это молчаливое место начинает оживать», – начал я погружаться в раздумья. Как вдруг громкий шорох и хруст за спиной заставили меня вздрогнуть.
Я немного замедлил ход и оглянулся. Лавина снега, плотная и ровная, будто доска, сошла с горы высоко над палаткой. И начала скатываться по горному склону, как по маслу.
С замиранием я наблюдал, как снежное лезвие несётся на палатку, и рассчитывал его траекторию. Результаты вычислений заставили меня ускориться и начать неистово работать ногами, отталкиваясь палкой в одной руке.
Сначала было несподручно: меня, то и дело, заворачивало вправо. Через некоторое время я приловчился и бешено набирал скорость.
Вскоре я услышал треск палатки, снесенной заледеневшим настилом. Треск заставил меня не расслабляться и поднажать. А громкость звука говорила о том, что я отъехал от лавины на приличное расстояние. Но звукам я больше не доверяю.
Я вспотел и, запыхавшись, въехал на небольшой склон, за которым шёл дым. Оглянулся назад за плечо.
Лавина замедлилась у подножья холма и остановилась. А впереди я увидел могучий кедр, как маяк стоящий перед лесным островом. Возле кедра горел костёр, а не упавшее небесное тело.
Сильно взяв разгон, я лихо летел с холма. Пытаясь разглядеть кого-либо возле костра, мой взгляд, будто примагнитился к пламени. Языки огня были неестественно багровыми.
Я начал притормаживать, уходя немного в сторону. Сделав крюк, остановился. Возле кедра я обнаружил двоих. Они копошились у костра, пытаясь согреться. Там, где я только что проехал, увидел девушку.
На холме, на сером снегу взгляд выцепил ещё три тёмных туловища, ползущих в сторону палатки.
Я отстегнул лыжи и опираясь на палку, пошагал к людям, которые, видимо, пытались согреться у костра. Приближаясь, я разглядел, что на них нет тёплой одежды и обуви.
– Эй! Что с вами! – окликнул я тех, у костра. Они дерганно развернулись в мою сторону, и я увидел их застывшие в ужасе лица. Туловища их были раскурочены. Рёбра выломаны. Кожа, которая обтягивала их тела, была фиолетового или оранжевого цвета. Они что-то шептали мне, но ветер не давал расслышать.
– Шт… шт… что св… с вами? – заикаясь, выдавил я.
Зрачки расширились, волосы встали дыбом. Дыхание и пульс участились, увеличивая приток крови к мышцам, переводя организм в боевое состояние.
Я попятился назад и увидел слева девушку, бредущую ко мне.
Руки у неё были неестественно задраны в локтях к голове. Будто она хотела защитить голову от ударов. Грудная клетка вывернута наружу, словно из этой клетки вырвался на свободу дикий монстр. Её лицо было покрыто ледяной корочкой, что не помешало мне увидеть её изувеченное лицо. Но лучше бы помешало.
Нижняя челюсть у неё болталась на груди. Язык вырван. А вместо него из глотки свисали мышцы и сухожилия, на которых держался язык. На верхней челюсти не хватало кусочка губы посередине. Нос, будто отгрызан. Смотрела она на меня пустыми глазницами. А кожа по всему телу почернела от переохлаждения. Одна её нога была в ботинке, а вторая совершенно босая.
Я непроизвольно закричал. Крик рвался из груди наружу, руководствуясь какими-то древними инстинктами.
– Нет! Нет! Нееет! – грубо и дико орал я на девушку. Не осознавая до конца, с чем именно я не согласен.
С несовместимыми с жизнью травмами этих людей? Или с тем, какие муки они испытывали? Или же с тем, кто мог такое причинить? А может с тем, что они продолжают двигаться и испытывают ко мне какой-то необъяснимый интерес?
Я понял, что нужно бежать в лес. Начал было бежать, не успев развернуться полностью, но споткнулся о лыжную палку, которую всё ещё сжимал в руке. Перед собой на расстоянии вытянутой руки я увидел трех мужчин. Они были одеты потеплее. У одного была обувь на ногах. А у другого также не было языка и глаз. С них троих бежала вода. Они смотрели на меня укоризненно и утробно повторяли:
– Зачеем?
– Зачеем?
Теряя равновесие и падая, я на миг коснулся одного из них ладонью. Мой мозг тут же переполнился сковывающей болью, продирающей, как мороз – до костей. Сознание начало вспыхивать секундами мрачных кадров.
Зубы. Агония. Череп. Излом. Скелет. Трупы. Крики. Артерии. Страх. Вены. Истерика. Дуло. Ель. Тайна…
Наваждение оборвалось так же резко, как нахлынуло. Я жадно вдохнул и вскочил, обдирая ботинками снег с коры этой проклятой горы. Не оборачиваясь, помчался в лес.
Я бежал сломя голову, пока в потемках леса не споткнулся о корягу и влетел в какой-то овраг. Лыжный ботинок остался в капкане ветвей на снегу. Падение звучно выбило воздух из лёгких и отдало в сломанную руку. Плита боли плашмя ударила по нервам. Из глаз брызнули слёзы. Я зажмурился и закусил ворот парки, мыча. Изогнув голову, открыл глаза. Взгляд воткнулся в какой-то туннель в мерзлой земле. Я отдышался и спешно пополз в него.
«Надеюсь, это не берлога или хотя бы пустая», – сквозь боль, с надеждой подумалось мне.
На трех точках опоры я аккуратно вползал в земляную нору. В зубах стискивал ворот парки, каждый раз, когда левая рука сминалась между землёй и грудью. Через пару минут уже стало не так тесно, и я смог встать на четвереньки. Или как это называется, когда стоишь на трех конечностях?
Я старался не дышать и всё внимание направить в слух. Зрение хоть и привыкло к темноте, но здесь не было даже полумрака, чтобы увидеть хоть какие-то полуочертания. Еле дыша, я прополз ещё несколько сантиметров. И тут мне в нос ударил спёртый запах шерсти. Я, умоляя всех богов, вытянул дрожащую руку вперёд. И упёрся в шерстяной бок медведя.
«Ну вот и всё…» – пронеслась мысль. Так обычно проносится автомобиль реанимации мимо стоящих в ряду машин.
В следующий миг я по-кошачьи подскочил на всех конечностях и в воздухе развернулся в сторону выхода. Прыжок был довольно резким и сильным. Отчего удар о потолок берлоги воткнул меня в землю. Ботинок скользнул по мерзлой земле и ударился в медвежий бок.
Все мои ничтожные запасы сил брошены, чтобы вылететь как пробка из берлоги. Я полз как хромой паук, упираясь в стенки тоннеля. Как змея, стараясь вытолкнуть себе всеми мышцами и конечностями: подбородком, носом, животом, спиной, коленями, бровями.
Боль фонила и трещала, как счётчик Гейгера в Чернобыльских подвалах. Я кричал, корябая горло. Когда я услышал позади себя рык из глубины норы, то закричал ещё сильнее. Я почувствовал, как у меня седеют волосы, и чешется голова под шапкой.
Сознание рисовало, как голодная разбуженная пасть хватает меня за ногу и утаскивает во тьму берлоги. И страшную мысль от ужасающей реальности отделяет один миг. И каждый миг из тех, сколько осталось ползти, может стать таковым.
От перенапряжения сознание начало слабеть. Я пребывал в полуобморочном состоянии. Наконец я выбрался наружу. Вцепился в край заснеженного туннеля, ломая ногти, упёрся сломанным локтем в землю, как рычагом, и вытянул себя из берлоги. Вскочил, на мгновение обернувшись. И увидел когтистую лапу, и следующую за ней, недовольную, взлохмаченную морду медведя.
Я снова бежал по лесу. Снося собой маленькие сухие сучья, и раздирая себя и одежду об крепкие хвойные стволы. Хромая одной ногой в шерстяном носке. Сил больше не осталось. Их нет. Они закончились. Мой бег уже представлял из себя не отталкивание ступней от поверхности, а вколачивание их в снежный пол.
За спиной я слышал гневный рев и тяжёлый галоп медведя. Инстинкт понимал, что нужно бежать, но тело отказывало. Все запасы организма истощились. В глазах потемнело. Я ослаб и с трудом дышу. Кажется, будто я уже смотрю на себя со стороны. Шатаясь и замедляя бег на ватных ногах, я рухнул на колени.
«Всё. Больше не могу. Это конец», – пульсировала мысль под приближающийся топот. – «Сейчас он вгрызётся в мою плоть, а у меня нет сил даже закричать. Так молча и умру».
Мощная медвежья лапа опустилась на левое плечо, чиркнув когтями по щеке. Я покачнулся и ждал, смирившись. Из глаз потекли слёзы отчаяния. С трудом я пытался отдышаться.
«Сейчас. Сейчас. Сейчас…», – в обречённом дуэте с сердцем стучала мысль.
Спиной я чувствовал невидимую пасть над моей шеей, словно занесённый топор палача. Секунда за секундой в ожидании казни тянулись и раздражали, как капающий кран в бессонную ночь.
На правое плечо навалилась вторая лапа. Краем взгляда я скользнул по ней. Это оказалась чья-то рука.
«Вот и они догнали», – подумал я, смирившись с ещё более жуткой кончиной. Я представил, как мое бездыханное тело, как куклу, разрывают на куски и делят между собой медведь и изуродованные фиолетовые мертвецы. Я хотел закусить ворот куртки в ожидании предстоящей боли. Но тот кусочек воротника уже был откушен.
– Вставай, Миш, а то колени простудишь, – заботливо сказал чей-то сухой голос.
Сердце с силой захлопнуло клапан, и сознание оставило меня.
* * *
На крохотной поляне в лесу горит костёр. Его пламя, пульсируя, расталкивает тьму холодного леса. Метель таскает за макушки могучие хвои. В лабиринтах леса бродят зловещие тени, позвякивая кандалами.
У костра сидит шаман, укрытый медвежьей шкурой и задумчиво курит трубку. Цепкий ветер треплет его длинные седые волосы и уносит дым в свои закрома.
Позади шамана мирно свернулся медведь, укутанный сном. Его шерсть покрывалась снегом, перекрашиваясь из бурого в серый.
Возле костра на хвойных лапах лежало тело. Снежные мухи кружились над ним. Грудная клетка ритмично поднималась и опускалась. Очередной порыв ветра поднял искры из костра и швырнул в бледное лицо.
* * *
Моё лицо укололо десятком крохотных горячих точек. Я резко вынырнул из небытия и обтерся рукавом. Опёрся на здоровую руку и осмотрелся. Взглядом прошёлся по шаману и медведю за ним. Увидел возле себя свои ботинки. Посмотрел на ноги в одном лыжном туфле и зябко поежился. Тело громко болело, будто его перемололи в кофемолке и заставили жить.
– Я всё ещё здесь? – спросил я шёпотом, хотя уже знал ответ.
Шаман кивнул, приоткрыв глаза. Я, превозмогая боль в мышцах, подтянул свои ботинки и начал переобуваться, растирая замерзшие ноги. То, что я чувствую как мне плохо, говорит о том, что я ещё жив. Я внезапно удивился и понял, что снова чувствую холод.
Ободранной рукой с грязью и кровью под ногтями, я достал фляжку и сделал пару глотков. Протянул шаману, тот покачал головой и отказался. Я прокашлял горло и хрипло спросил:
– Где я?
– Ты в памяти. В общей памяти людей, – убрав трубку отвечал шаман. Каким-то выцветшим, сухим голосом с нотками незнакомого мне акцента. – Чем меньше люди помнят, тем более блеклым здесь всё становится.
– А ты тоже воспоминание?
– Почти. Я жил здесь сотню лет назад. Мой дух остался здесь оберегать землю моих предков. А память моих потомков обо мне поддерживает мой дух, так скажем, в здравом уме. И то, каким ты меня видишь и слышишь, это лишь твоя интерпретация.
Я сделал паузу, переваривая его слова своей чугунной помятой головой. И продолжил:
– Кто эти люди на горе?
– Это фантомы тех, кто был зверски убит здесь и упокоен без ритуалов. Их души вмерзли в этот момент навсегда. Они помнят, что им нужно закончить восхождение. Но уже и не помнят зачем.
Шаман поднёс трубку к губам и начал раскуривать угасающие угольки. Мы посидели минуту в тишине метели и он продолжил объяснение:
– За перевалом их ждёт Харон. Но фантомам мешает то, что живые постоянно тормошат их прошлое, их память, их самих. Для живых – это загадка. А загадка коллективной памяти как заживающая рана, которую люди постоянно чешут, ковыряют и не дают ей зажить. Поэтому, эта группа всегда умирает здесь различными способами, кто какие помнит или придумал.
– Так тот гигантский кальмар с клешнями – это Харон?!
– О, ты с ним встретился?
– Он меня чуть не убил!
– Конечно. Живых он не переправляет.
Я ошарашенно смотрел на спокойное лицо шамана, испещрённое морщинками. И, кивнув за его спину, спросил:
– А медведь – это кто?
– Это духи предков.
Даже немного возмутившись такому ответу, я почесал голову через шапку, обдумывая следующие вопросы.
– Что за красная дымка была вокруг людей?
– Это ореол обречённости.
– А я могу этим фантомам помочь преодолеть перевал?
– Здесь ты им ничем не поможешь. Ты не в прошлом, ты в памяти о прошлом. Только вернувшись, ты можешь постараться помочь.
– А я могу вернуться?
– Конечно.
