Виктор Новин "Самурейцы. Книга 1. Геройские герои"

– Чагой-то шляетесь тутова по ночам? Хто такие будете?

– Баушка, не серчай, мы дитятки малые: сестрица Алёнушка и братец Иванушка, а с нами котик серенький, ущербненький.

При последних словах Сим, готовый пасть замертво прямо на месте, встрепенулся и нацелил когти в сторону тощего зада девушки. Иван приставил к носу кота кулак.

– Калитку отоприте да входите. Железки свои за порогом оставьте, мой тихун железо не привечает.

Путники вошли в домишко. Старуха сняла свой громоздкий остроконечный головной убор, бережно поставила его в углу и тут же стала ростом почти с Алёну. Всё убранство лачуги состояло из колченого стола, лавки, накрытой вытертой овчиной, пары расшатанных приседок* да громоздкого ларя с откидной крышкой. Старуха с трудом подняла крышку, достала из недр початую краюху хлеба, завёрнутую в пёструю тряпицу, и чугунок с холодной картошкой. Потом, слегка замешкавшись, с самого дна вытянула длинный пахучий свёрток. Сим тут же блаженно замурчал.

– Ишь ты, мигом учуял, блохастик.

Сим на «блохастика» совершенно не обиделся. Сейчас он бы не обиделся и на что-нибудь похлеще, лишь бы и ему кусочек достался. Мяса они не ели давно. Приличной дичи в Смурном лесу отродясь не водилось, а есть, что попало, было опасно. Впрочем, как и пить. Один шибко шустрый как-то раз напился без спросу, теперь каждое полнолуние рога о деревяшки чешет да копытцами сучит. Последний раз путники ели горячее три дня назад. Сплавившись на плоту по Хладени-матушке, Алёна, Иван и Сим вынуждены были начать свой путь через лес, – это была самая короткая дорога. Понятное дело, что «самая короткая» – не значит «самая безопасная». А совсем даже наоборот. Они выбрались из быстротечных вод Хладени, предоставив плоту совершать своё дальнейшее путешествие уже впустую. Прежде чем начать утомительное восхождение по крутому скалистому берегу, Иван с Симом уговорили Алёну потратить полдня на отдых и рыбалку. Прилично наловили рыбки, наварили ароматной ушицы, наелись от пуза. Несколько самых крупных рыбин навялили в дорогу. Алёна подтрунивала над приятелями, презрительно кривила алый ротик, приговаривая:

– Ловись, ловись, рыбка, большая да великая. Всё равно попадёшься маленькая да малюсенькая, крохотная да крохотусенькая. Бестолковые эти ваши хлопоты – рыбу удить. Вот охота – это да! Это дело стоящее.

Но Иван с Симом охоту не признавали. У Ивана от вида убитой дичи в глазах темно становилось. Да и мяса он почти не ел. Если только пироги с уткой изредка. Сим же не охотился ради общего пропитания по другой причине. После одного случая кот дал себе зарок на охоту не ходить. Втихоря для себя любимого Сим не погнушался бы сцапать кролика, земляную крысу или там шебуршунку какую-нибудь. Но тех мест, по которым они шли в последние дни, кот не знал, опасался и потому сидел на голодном пайке, как и Алёна с Иваном.

Старушка-сторожиха, беспрестанно зевая полубеззубым ртом, продолжала раскладывать нехитрую снедь:

– Хорошее сальце сейчас небось в самой Лимпе редкость. Всю солонину за зиму поели, скотину резать рано, а привоза из-за половодья ещё не было, – рассуждала хозяйка, отрезая от шмата тоненькие ломтики. Кусков хлеба на столе было разложено пять. И куски были богатые. На каждый хлебушек был положен кусочек сальца, а рядом выложено по три картофелины. Приличный пучок зелёного лука лежал общей горкой посерёдке.

– Ещё кто-то придёт? – спросил Ваня, указав на пятый кусок.

– Для тихуна*, – отрезала старуха.

Ели молча, также молча запили съеденное холодной колодезной водой. Вода отдавала железом.

Спать улеглись кто где: хозяйка на своей лавке, Алёна свернулась калачиком на ларе, Иван принёс со двора охапку сена, свалил его в углу и растянулся во весь рост. Сим лёг под столом. Его очень беспокоил оставшийся кусок хлеба с салом. Беспокоил настолько, что Сим не мог уснуть.

***

Ба-бах! Ша-рах! Мя-а-а-ау-у-у! У-у-у! Эти звуки раздались как раз в тот момент, когда Алёна в своём волшебном сне крепко ухватилась за роскошную шевелюру врагини Лазори. Ох, и похавозит сейчас Алёнушка от души зловредную жрицу в грязи ближайшего свинарника.

– А-а, Сим, ёлкин пень тебе в зад! Такой сон убил, поганец.

Пока Алёна высекала огонь, чтобы зажечь лучину, старушенция, кряхтя и охая, слезла со своего лежака и сцапала брыкающегося кота за шкирку. С трудом оторвав увесистую кошачью тушку от пола, хозяйка внимательно осмотрела морду и уши Сима.

– Ишь ты, почти не покоцанный, – удивлённо сказала она, похмыкала и добавила, – ты зачем, бродяга, у моего тихуна хлебушко слямзил?

Кот скосил свои синие глазищи на Ваню. Ваня усиленно делал вид, что знать не знает никакого кота. Сидел на охапке сена и внимательно разглядывал закопчённый потолок огородной избушки. Сим вжал голову в плечи и приготовился к взбучке. За воровство в Самуровом княжестве карали не так сурово, как в Симском царстве*, но наподдать могли от души.

– Бабушка, ты его не бей, он и так Самуром обиженный. Кинь его на двор, пусть на крылечке дрыхнет, – предложила Алёна.

На том и порешили. Сим дремал вполуха и вполглаза. И угораздило же его, сиротинушку, связаться с этим гадом. Тихун этот, или, как говорит Ваня, домовик, оказался шустрым малым. Но не шустрее Сима. Хлеб с салом кот всё ж таки слопал. Однако, это слабое утешение никак не компенсировало тех неудобств, что он сейчас испытывал. Лежать было жёстко, комары так и норовили пристроиться на носу и в ушах, да ещё обильная роса выпала. Роскошная Симова шуба тут же промокла. Кот грустно и лениво вылизывался, размышляя о несправедливом положении вещей. Вдруг чуткий кошачий слух уловил движение за спиной. Ага, его противник решил взять реванш. Когти из мягких подушечек выдвинулись сами собой.

Удивительно, но через какое-то время Алёнушка вернулась в свой сон и наконец-то запустила грязные мозолистые руки в космы ведьмы Лазори.

– Мя-а-а-у-у-у, у-у-у-у, мыр-р-р-у-у-у!

– Ну всё, блохастый, настал твой последний миг. Ваня, вставай, пошли Сима убивать.

Алёна с Ваней стояли в дверном проёме и удивлённо взирали на представшую перед ними картину. В маленьком дворике, щедро залитом лунным светом, разлёгся пёстрый мохнатый ком приличных размеров. Приглядевшись, можно было различить торчащие из кома восемь лап, четыре уха, два хвоста и одно глиняное горлышко.

– О-хо-хонюшки, – во всю мочь заголосила бабка, – это что ж на белом свете творится! Мой тихун за место того, чтобы хозяйское добро охранять, из дома тащит! Этого ворюгу моей бражкой поит. Я сама её, драгоценную, не пила, для старосты берегла, чем теперь от вражины откупаться буду-у-у!

– Алён, они чё, пьяные, что ли? – Ваня был ошарашен не меньше хозяйки.

– А то ты не слышишь. Как нормально разговаривать, так он немой, а как пьянские песни петь, так нате вам, пожалуйста.

В проникновенной песне двух хвостатых собутыльников отчего-то мерещилось бессменное «шумел камыш, деревья гнулись, и ночка тёмная была».

Ранним утром к воротам Праста подходили трое: девушка лет девятнадцати-двадцати, паренёк-подросток и хмурый крупный кот, плетущийся позади людей расхлябанной похмельной походкой.

– Вань, а ты знаешь, сколько вредных сивушных масел содержится в самогонке?

– Чем это они такие вредные? – зевая, поинтересовался парень.

– Как это чем?! – притворно удивилась Алёна, – они очень плохо влияют на потенцию!

Сзади послышались приглушённые кошачьи рыдания.

– Правда что ли? – испуганным шёпотом спросил Ваня.

Алёна хотела ответить очередной едкой шуточкой, но передумала. В открытых воротах Праста что-то происходило. Ага, конный отряд из трёх десятков хорошо вооружённых воинов выезжал из городка, держа путь в ту сторону, откуда пришли брат с сестрой.

– К обозу намылились, у-у, мародёры, – девушка презрительно сплюнула себе под ноги.

– Начинается! Мало тебе за твой язык в Лимпе бед было?

– Ладно-ладно, молчу. Да и нет там уже ничего ценного, всё туточки, – хитро прищурившись, Алёна довольно похлопала по Ваниному мешку.

– З-з-зачем т-т-ты… Нам с травой никак нельзя, знаешь ведь, что за хранение Тайных сборов без Княжеских грамот сразу того, – Ваня сглотнул и провёл ребром ладони по горлу.

– Заткнись. Нам без травы ни туды, ни сюды. У тебя монеты есть?

– Откуда?

– Сим, у тебя деньги есть?

– …

– Видишь, у нашего пьянчуги тоже лапки пустеньки. А без монет нам никто ничего не даст. Не даст нам мясца и рыбки, не даст нам краюшечку мягкого хлебушка да плошку густой сметанки, не даст нам новеньких сапожек для чьих-то копы…

– Не продолжай, я понял. Скажи хотя бы, много ты взяла?

– Это неправильный вопрос. Правильный вопрос: какую траву я взяла.

– Ну, и какую траву ты взяла?

– Самую редкую, а значит, самую нужную, а значит, самую дорогую.

– Нас повесят! – констатировал Ваня. – Только сперва утопят, как колдунов.

– Дурак, в этих местах колдунов не топят.

– Спасибо, что успокоила.

– Не за что. Их тут сжигают. Живьём, разумеется. Но перед этим пытают, а с колдовских котов шкуру сдирают. Тоже живьём. А если кот ещё и запойный, то…

– Мя-а-ау-у-р-р!

– Ах, ты царапаться, ах, ты кусаться!

– Началось! – Ваня уселся на придорожном камне, подпёр щёки руками и приготовился к привычному уже зрелищу.

Зарок на охоту не ходить

Пошли в тот раз на уток. В прошлую осень на Лебяжье озеро лишь ленивый не ходил охотиться. Уток там была тьма тьмущая. Перед дальним перелётом тысячи птиц нагуливали жирок и собирались в стаи. Одна стая улетала, на её место прилетало вдвое больше. Водная гладь большого озера сплошь была усеяна пернатыми пришельцами. Вся деревня от рассвета до полудня пропадала на берегах Камышового. Мужики били уток десятками. По всей деревне стоял ароматный дух жареной, копчёной и печёной дичи. Алёна в эти дни была у дальних родственников за сорок битов ходьбы, – лечила от лихоманной болотицы* трёхлетних девчонок-близняшек, и о нашествии уток не знала. Когда же вернулась домой, буквально с порога сорвалась на охоту. Закинула за плечо старый отцовский лук, сунула за голенище верный нож, проверила на балансировку все стрелы из колчана, две отложила – перья моль потрепала, и баланс стал никудышным, а с десяток ничего, ещё годились. И вылезла через заднее чердачное окошко на крышу. С крыши ловко, как кошка, прыгнула в лопухи палисадника, спружинила на полусогнутых, сделала перекат и дала маху через плетень.

– Ишь ты, словно тать в нощи, – зачуралась соседская бабка, копавшая репу, – всё у этой бесовки не как у людей. Скачет по полям, лесам да болотам, ровно и не девка вовсе, а парень. Голову платом не покрывает, штаны носит. Срам да и только. А уж тоща, жуть. Одни глазищи на мордахе. Так и горят синевой каменной*, зыркнет, как ножичком чиркнет.

Эх, бабуля-бабуля, знала бы ты, сердешная, чего ради Алёна с чердака сигает. На утиную охоту положено с верным псом ходить, который за добычей в огонь, в воду и в лисьи норы. Пёс Купа же был так дряхл, что упади на него спящего куча подстреленных уток, он и то их не приметил бы. Но какими-то остатками своего прошлого гениального чутья Купа чуял, когда его обожаемая хозяйка собирается на охоту. Стоило Алёне появиться во дворе с охотничьей амуницией, как он выползал из своей будки, ложился перед ней на спину, подставлял для ласки седое облезлое пузо и заискивающе поскуливал. Ясное дело, что брать на охоту Купу было никак нельзя, а Алёне так хотелось пирогов с утятиной, что она и пробиралась сейчас задворками к заветной тропе. Кралась она вдоль чужих огородов, оборачиваясь на родной дом, и думала, сможет ли обойтись без собаки:

– Подбить – подобью, а ежели они окажутся на глубокой воде, то утопнут. Ладно, с Самуровой помощью побью таких, что на мелководье пасутся.

Размышления её прервали странные звуки, доносящиеся со стороны капустных грядок. Это был Сим собственной персоной. Перед ним лежала разделанная кроличья тушка, аккуратно объеденная изнутри. Ах, эта нежная кроличья печёнка! Сим честно собирался отнести тушку Ивану, но сперва надо было освежевать добычу. Волшебную трапезу кота прервал знакомый насмешливый голос:

– А я то уж было подумала, что ты у нас на капусту да репу перешёл.

Сим отложил кролика, присел на задние лапы и принял боевую стойку.

– Расслабься, котяра. Мне твоя добыча ни к чему, за своей иду. Смотри-ка, грамотно разделал. Шкурку не подрал. Будто ножичком поработал. Неужто коготками?

Сим молча выжидал, готовясь к неприятностям. Алёна кликнула проходившего мимо соседского мальчишку, сунула ему в руки добычу, наказав отнести Ивану, и сказала:

– Слушай, Симыч, айда со мной на охоту. Вдвое больше уток добудем. Из тощих пироги напечём, а пожирнее, навроде тебя, завялим к зиме. Все потрошка тебе. Идёт?

Сим подумал чуток и согласно кивнул головой. Восемь подстреленных уток плавали на середине озера, каждая с Алёниной стрелой в зобу. Там было жуть как глубоко, а плавать сестрица не умела. Она стояла над мокрым котом и посулами и угрозами заставляла его сплавать за добычей. Сим бы и поплыл, но он уже пытался это сделать. Едва кот ринулся за ближайшей уткой, как на него с диким негодующим кряканьем накинулось с десяток возмущенных птиц, прятавшихся в камышах. Разъярённые утки клевали и щипали бедолагу во все доступные места: нос, уши, глаза и макушку. Больше всего зловредные птицы, как по мишени, били по рыжеватой отметине между ушами.

Дома девушка делилась с братом впечатлениями от несостоявшейся охоты:

– Я же раньше с Купой ходила. Он плывёт да знай себе тявкает по сторонам, его утки и не трогают – боятся. А этот всё молчком бултыхался, вот его и долбанули несколько раз.  – Тут она покосилась в сторону лежащего на печке Сима с перевязанной тряпками головой и уточнила. – Раз сто с гаком. Так ведь нет, чтобы тявкнуть пару раз для острастки. Сам же виноват, что теперь с шишками на рыжей макушке.

Сим страдал молча, но Иванушка не выдержал и ляпнул:

– Ладно, Симушка, тявкать ты не захотел, но мог хоть покрякать. Глядишь, утки за своего бы тебя приняли.

А так что ж получилось: утопли утки, а с ними и Алёнины стрелы. Сим больше с сестрицей на охоту не ходил, да она его и не звала.

Глава 2. Ремесло и искусство

Праст – городишко не большой, не шибко шумный. Ремёсел в Прасте много: гончары, стеклодувы, кузнецы, бондари, ткачи. Но паче прочих ремесленных людишек в Самуровом княжестве уважали прастовских кожемяк да скорняжек. Эх, и выделывали кожу крепкие мужички-скорнячки. Не кожа получалась, а чистый бархат. И цвета умели подбирать такие, что модницы и модники всей Гантеи* выкладывали немало монет за меры прастовской кожи и замши. Путь троицы так и так пролегал через Праст, но Иван подозревал, что его старшая сестра неспроста решила позамешкаться в ремесленном городишке – уж больно поистёрлись её верные сапоги. Вот только не было у них денег ни на сапоги, ни на лапотки, ни на кусок хлебушка. Есть хотелось так, что в трёх животах будто кикимора на сносях бурчала. Сестра, братец и кот стояли на пороге постоялого двора и вдыхали дурманящие аппетитные запахи, доносящиеся с кухни. Иван тяжко вздохнул, и, словно в ответ на его страдания, в животе Сима зашкворчало так сильно, что приблудная шелудивая шавка, что жалась у двери, заверещала в диком испуге и спряталась под телегу заезжих купцов.

– Чего это она? Мы ж собак не едим, – удивлённо пробормотала Алёна. На что Ваня тут же язвительно добавил:

– А ты залезь под телегу и приложись к её уху своим брюхом. Я такой вой оттуда слышу, будто бы у тебя там не одна собака, а цельная стая.

Алёна приготовилась дать братцу подзатыльник, но тут между ними внезапно встрял Сим. Вообще-то кот крайне редко позволял себе такие вольности, как выступать примиряющей стороной между Алёной и Иваном. Напротив, он очень даже любил такие моменты, когда родные ссорились, а тем более дрались. Это ж какая возможность под шумок добавить пару-тройку царапин на Алёнину физиономию. Ну-у, конечно иногда чисто случайно и безо всякого злого умысла Сим, промахнувшись, в запале драки мог и Ивану по носу заехать. Но сейчас драться было нельзя. Во-первых, на голодный желудок безобразничать неинтересно, а, во-вторых, кругом люди. Не у всех же нервы настолько крепкие, чтобы выдержать вид изодранных вкривь и вкось детей. Вона баба с вёдрами от колодца идёт. Попробуй-ка при ней драку затей. Она разбирать не будет, кто прав, кто виноват. Так коромыслом по загривкам настучит, что голубые птички потом вокруг глаз седмицу мелькать будут. И, в-третьих, Сим учуял что-то важное.

– Так! Ага! В том доме, ты уверен? – Ваня внимательно смотрел, как Сим исподтишка выделывает свои загадочные пассы. – Алён, слышь, чё он говорит-то. Вон в той стороне кто-то шибко больной есть. Нам бы посмо…

– Тихо! – Алёна прикрыла рот Ивана своей грязной ладошкой. И притянула брата к телеге. Все трое шмыгнули туда же, куда только что залезла собачонка. По узкой дощатой мостовой неспешно двигались две высоченные тощие фигуры в серых балахонах, подпоясанных пеньковой бечевой. Глубокие капюшоны полностью скрывали лица этих двоих. Кисти рук были запрятаны в рукава. На груди у каждого на грубой железной цепочке висел одинаковой амулет, – круг, величиной с золотую монету. Внутри круга был треугольник, нацеленный вершиной вниз. А  внутри треугольника матово поблёскивал жёлтый камень с вертикальным змеиным зрачком. Роста эти двое были абсолютно одинакового, и поэтому амулеты, мерно покачивающиеся в такт их шагам, казались жутким живыми глазами огромной змеи.   Немногие прохожие, завидев их, тут же спешили либо свернуть на другую улицу, либо заскакивали в распахнутые двери постоялых дворов и мастерских. Мостовая опустела вмиг. Даже шустрые вездесущие воробьи куда-то запропастились. Лишь одинокая пегая курочка, невесть откуда взявшаяся на пути серых ряс, беззаботно выклёвывала из щелей скудную еду.

Когда серая пара скрылась за поворотом, люди не сразу стали выглядывать из своих укрытий. Пепельников* княжьи подданные боялись не меньше, чем колдунов и ведьм. Или больше.

– Уф, пронесло! – облегчённо вымолвил Иван.

– С-с-серые мрази, ху-ж-же крыс-с-с! Н-Н-НЕНАВИЖУ! – Алёну трясло от злости. Даже губы подрагивали от ненависти к двум случайным прохожим в серых рясах.

– О-хо-хо, сестрица, нас же могут услышать, – запричитал Иванушка. – Когда же ты наконец-то поумнеешь?

– НИ-КО-ГДА! – просигналил Сим Ивану.

– Я вот тебе сейчас покажу «никогда», – показала она кулак спрятавшемуся за спину Ивана коту. Однако чувство голода пересилило желание мести, и девушка решительным шагом направилась в сторону, указанную котом.

***

Алёна зашла в незапертую избу, из сеней прошла в горницу. Оглянулась. В доме чувствовался достаток. На тёмных бревенчатых стенах висели богатые медвежьи и волчьи шкуры. Клыкастые морды и когтистые лапы убиенных лесных жителей сурово раскинулись во все стороны света. На притолке над входной дверью уютно уселось белое чучело птицы-филина. В Алёниных родных местах филины и совы всегда считались священными птицами, а уж белые и подавно. Но больно далеко они сейчас находились от дома, чтобы можно было судить о хозяевах по своим обычаям. В другой раз девушка постаралась бы и через порог не переступать там, где человек так безжалостно выставлял на обозрение чёрные творения рук своих. Ладно бы волки и медведи (отец Алёны и Ивана сам был знатным охотником и не раз в одиночку выходил на хозяина леса), но так ведь то – медведь. Мудрая сова или священный филин  – безобидные создания. Они не чета грозному властелину Самуровых лесов, опаснее которого разве что только рысичи* будут.

Иван и Алёна до хрипоты могли спорить о существовании Рысьего племени. Иван утверждал, что нет на земле того, кого никто никогда не видел. Алёна же пыталась переубедить его в обратном. Мол, вон Сим про страшных пустынных змеюк рассказывает, а видеть-то их тоже никто не видел. По крайней мере, из ныне живущих. На что Иван резонно замечал, что от пустынных змееголовов хотя бы кости остались. Алёна же не сдавалась и не менее авторитетно отвечала: «Кости у смертных тварей бывают, а рысичи бессмертны!». Сим в этих спорах не участвовал, но слушать Алёнины байки про Рысье племя любил.

Размышления Алёны были прерваны тонким протяжным стоном. Девушка вздрогнула, скинула заплечный мешок у печи и прошла в левый закут, отгороженный от горницы нарядной домотканиной с вышитыми весёлыми петухами по низу.

Картина, представшая перед её взором, была ужасающа. На низком топчанчике, устеленным роскошным куньим укрывалом, лежал бесформенный куль, замотанный в многочисленные тряпки. И по всему видать, куль этот умирал. Около несчастного дитяти на коленях стояли двое: огромный мужичина с лихим рыжим чубом и крупными конопушками на видневшейся из свободного ворота рубахи крепкой шее и хрупкая тонкокостная женщина с красивым надломленным лицом и растрёпанной косой. Мать и отец не видели незваную гостью. Их взоры были прикованы к лицу самого дорогого для них на всём белом свете существа. Существо слабо шевельнулось на своей жаркой постели и  опять издало тонкий жалобный скулёж. Сердце Алёны не выдержало, и она громким приказным тоном велела:

– Шли бы вы оба отсюдова. Чуть мальца не сгубили, – и тише добавила, – ёлкин пень вам в зад.

Когда Алёна вошла в дом, Иван приказал Симу затихариться в овине, а сам отправился к колодцу. Напившись холоднющей водицы и наполнив на всякий случай фляги, мальчик присел передохнуть в тенёчке раскидистой черёмухи, росшей у колодца. За несколько минут сидения под сладко пахнущими ветками он уже знал всё что надо.

В доме Арефы-кожемяки третью седмицу жила беда. Оленёк – единственный сын Арефы и жены его Малены кончался в этот миг в страшных муках. Только эту новость и обсуждали сейчас кумушки у колодца:

– Эхма, бабоньки, – горестно вздыхала полногрудая бабища в ярко-красном охабне с воротом, отороченном белкой, изрядно потрёпанной молью.– И за что этакая напасть на Арефов род? Ведь Малена-то, посчитай, четверых деточек друг за дружкою схоронила. И до года не доживали, кровинушки.

В ответ на её причитания чернобровая молодица, увешанная мелкожемчужными бусами в несколько рядов, и в платке, повязанном широченными концами надо лбом, громким шёпотом сообщала товаркам: