– Видать, своими двумя колесить придется.
– Склон Сапмелас саалла, – поясняет Калеб, – это дикая неочищенная территория с периодическими вьюгами и углом наклона до сорока пяти градусов. Ты серьезно думаешь, что идти пешком – хорошая идея?
– Ё-моё. Эт че, так сложно?
– Это как пилотировать вертолет без вентиля, со сломанным двигателем, который вот-вот взорвется. Раз плюнуть.
– Простите, что вмешиваться, – неожиданно перебивает Силкэ, – но молодой человек правый. Если сидеть, сложа руку, мы замерзнуть. До начало рабочий сезона никто не подниматься на гора. Со всем уважением, гер Калеб, но мы должен сам подать сигнал бедствий.
– Благодарю за заботу, – склоняется в полупоклоне Калеб, – но у меня есть идея получше. Я спущусь на лыжах в Рильхе и приведу помощь, а вы – пересидите непогоду в хижине. Какая продолжительность спуска? – обращается он к местному, но тот лишь мямлит что-то про тридцать две звезды и высоту солнца. Притихшая до этого Ивейн неожиданно оживает.
– Нет! Это опасно! Ты не можешь ставить свою жизнь под угрозу ради нас!
Да никто, в общем-то, и не собирался. Тем более ради такой недалекой цели. Калеб Колдвотер имеет много достоинств, но самопожертвование не входит в их число. Рисковать собственным благом ради спасения утопающих – гиблое дело, особенно когда они того не стоят.
– У нас есть дилемма посерьезнее, – наконец совладает с дрожью в голосе Аллестер. – Акли заплатил паромщику, чтоб тот приплыл за нами во вторник, а значит, у нас есть ровно неделя, чтоб отыскать путь вниз. Если нас не будет на берегу, когда приплывет корабль…
– …мы застрянем здесь неизвестно на сколько, – заканчивает за него Кэт.
Джаззи, все это время с надеждой сжимающая айфон, словно от силы ее сжатия зависит сигнала сотовой связи, удивленно косится на подругу.
– Ауф, ты типа гонишь? Корабль же не киданет нас здесь? Они должны нас искать, дэм!
– Наверное, – поднимает указательный палец Калеб, – но есть одна малеееенькая сложность: к тому моменту, как они хватятся, некоторые из нас уже могут быть на полпути в Хельхейм[2 - Мир мертвых в германо-скандинавской мифологии.]. И да, под «маленькая» я имел в виду катастрофически-убийственная, стоящая жизни проблема.
– Разве городок внизу называется не Рильхе?
Калеб пропускает вопрос Ака мимо ушей, как, в общем-то, все, что так или иначе вылетает из его рта.
– Итак, кто за план с лыжным спуском?
Аллестер, Элиот, Кэт и Джаззи тянут ладонь кверху. Силкэ кивает головой. Ивейнджин неловко вскидывает плечами и лишь Акли скрещивает руки на груди, показательно отвернувшись. Ему не по душе сидеть на лаве запасных, пока Калеб перетягивает на себя покрывало лидерства, но его лыжи погребены под слоем снежных завалов, поэтому выбора у него не остается.
– Отлично. Я за экипировкой.
Калеб возвращается к хижине, затем подзывает к себе Элиота, чтоб тот помог вытащить снаряжение наружу. Увесистый чехол как будто потяжелел еще на несколько килограмм. По крайней мере, так показалось Калебу. Хотя, может сказывается холод, который проедает в мышцах дыры. Но сейчас не время давать осечку. Если у него получится, он уберется подальше от этих людей, которые по какой-то причине называют его другом, быстрее, чем на небе засияет луна. К счастью, лыжи смогли пережить бурю не хуже него самого. Хотя, скорее всего, это заслуга футляра из телячьей кожи, который он выиграл на соревнованиях в Мерибеле. Парень погружается в ботинки, опускает подошву на лыжи, фиксирует стяжку и уже готовится пуститься в путь, когда замечает маленький изъян на крепящей скобе. Небольшая, еле заметная шероховатость, которой здесь быть не должно. Он тянет крепление на себя, и то просто отваливается, словно держалось лишь на одной уверенности Калеба на победу. На краях крепежа видны следы, мелкие, неровные, как от пилочки для ногтей. Подобный предмет есть только у одного члена группы, но вряд ли Джаззи с ее трехсантиметровым маникюром принялась бы портить его снаряжение, даже несмотря на то, что произошло между ними в хижине. Нет, это дело рук человека более алчного и изворотливого, готового ради победы на все.
– Это ты сделал? – обращается он к Акли, толкая его в грудь. – Ты испортил лыжи, чтоб я не смог спуститься первым?
– Чего? Да как тебе в голову могло такое прийти?
Как для бизнесмена и наследника главы сети крупнейших в мире банковских холдингов, Акли Гудмен врет на уровне ребенка, хотя делает это также часто, как люди пьют кофе. Но это далеко не единственный его недостаток. За годы совместного обучения в Нью-Йоркской бизнес-школе Калеб насчитал у напарника по меньшей мере дюжину изъянов, каждый из которых по степени гнусности вытесняет предыдущий. Но именно подлость раздражает его больше всего.
– Ты псих! Ты хоть понимаешь, как это опасно? Я мог умереть, если б не заметил!
– Каб, – ладони Ака опускаются ему на плечи, – старина, я тебя уверяю. Я к этому не причастен. Наверняка, они повредились во время бури.
– Ну, конечно.
– Да не трогал я твои поганые палки!
– Ладно, проехали, – складывает он снаряжение обратно. – Что ж, придется спускаться в Рильхе на своих двоих. Надеюсь, вы к этому готовы.
Силкэ прижимает большой палец к губам, поднимая глаза к небу.
– Тильги ом аргум. Да помочь нам всем Акмелас.
– Бог не поможет в месте, которое подчиняется правилам ада, – отрезает Калеб, – как и другие мученики и святые. Чтоб выжить, нужен ум и снаряжение, а у большинства из нас нет ни того, ни другого. Мы обречены, друг мой. Все мы.
Группа затягивает лямки рюкзаков и нехотя двигается к спуску, не замечая зыбкую тень, согнутым деревом наблюдающую за ними со склона. Силуэт выпрямляет покатые плечи, заправляет за уши серебристые волосы, отбрасывая в сторону белоснежную накидку. Порывистый ветер обдувает обескровленное лицо прохладой, оседающей застывшими каплями в легких. Сирилланд возвышается на вершине горы, подобно заснеженному пику, ее естественному продолжению, ее лобной кости, срастающейся с холодным бледным телом.
– Так-так. Похоже, к нам пожаловали новые гости. Что думаешь, Тува? – его пальцы поглаживают белесый меховой воротник, который затягивается узлом на шее.
Владыка семи ветров невозмутимо наблюдает за движением восьми расплывчатых точек, ползущих по снегам, подобно муравьям на белой скатерти. Светловолосая девушка поднимает к лицу фотоаппарат, обсуждая что-то с короткостриженой брюнеткой. Бледнолицый парень вместе со своим смуглым товарищем борются за право быть впереди. Силач с короткой копной красновато-золотых волос осматривается вокруг, а рыжеволосая бестия неустанно вытягивает руку вверх, поднимая над головой оранжевую пластинку, которую, как Сирилланд выяснил несколько лет назад, называют «мобильным». Все держатся рядом, но в то же время отдельно друг от друга, словно установив невидимые границы между своими ценностями и окружающим миром. Повелитель представляет, как их мышцы потихоньку коченеют, а кровь превращается в жидкое подобие льда, отдаваясь болезненным жжением на коже. Толстой, чересчур мягкой, отвратительно теплой, чрезмерно загорелой, как для здешних мест коже.
Когда-то Сирилланд был готов отдать все, чтоб спасти жизни тех, кто неотвратимо умирает в снегах: пожертвовать телом, расплатиться душой, принести в жертву собственное благо, лишь бы залечить чужие раны, но эти дары не были приняты. Люди не оценили его жертвы. Они поймали его в ловушку, связав по рукам и ногам. Он пытался противостоять, сражаться за остатки былой жизни, но все, что ему в конечном итоге оставалось – это смотреть. Наблюдать, как бесследно исчезает в снегах фигура его брата в безуспешных поисках зверя. Как младшая сестра иссыхает от голода и хлада. Как последний вздох выходит из груди отца, когда он истекает кровью в сугробах, а огонь охватывает двери его дома, за которыми мать в отчаянии прижимает к себе дочерей. Люди, которым он доверял, которым верил и пытался помочь. Все это сделали они – люди.
Глядя, как жестокий рок вытягивает жизнь из родных, юноша взывал к милосердию Акмеласа, просил его сжалиться, проявить сочувствие, не к нему, провинившемуся за столь неблагочестивый поступок, а к его бедной семье, обреченной на столь ужасную смерть. Но тот так и не удостоил его ответа. Прошло много лет. Постепенно воспоминания Сирилланда поблекли и растаяли, слившись с заледенелыми пиками скал. Просидев более тысячи лет на вершине святилища его народа под руку со своим проклятием, он научился видеть разницу между собственным побуждением и чужим влиянием, осознав, что во всех его бедах виновен лишь Акмелас – Бог Справедливости, такой далекий от праведности и благородства. Он отнял у Сирилланда все, включая мечты, внутренности и бесценные фибры невинной души. Теперь он вечный узник, заключенный в ледяную ловушку, проклятый на извечное скитание по заснеженным землям Саарге в обличии худшего из существ, пока солнце не потухнет, а луна не утратит свой блеск.
Акмелас был идолом его народа, но упал в его глазах ниже Хельхейма. Из объекта поклонения он превратился в предмет ненависти, презрения, мести, мысли о которой грели стынущее тело Сирилланда. На протяжении веков он вынашивал план возмездия, сладкого и горького одновременно, справедливого, но жестокого, которого и заслуживал его обидчик. В его голове зародились триллионы мыслей, мириады идей, сотни тысяч замыслов и бесчисленное множество планов, которые стали смыслом его жизни, но все они изначально обречены на провал, пока он не вернет себе душу.
Теперь, глядя на силуэты тех, в ком еще бьется жизнь, Сирилланд не испытывает былого трепета и непреодолимого желания помочь, а лишь отчужденность и бесконечную печаль от разорванной на куски судьбы.
– Я полностью разделяю твое мнение, мой маленький друг, – он подставляет горностаю руку и опускает его на землю. – Еще несколько солдат, призванных послужить нашей благой цели. Давай же покажем им, для чего они рождены.
Владыка подносит ладонь к губам и дует, поднимая в воздух крупицы белой пыли. Закручиваясь в воздухе, они множатся, разрастаются, завиваясь в водовороте белоснежной вьюги. Ломающей ветви, сдвигающей камни, обдающей щеки невидимыми плетями. Заставляющей бороться за жизнь руками и ногами, молясь всем богам, оберегающим этот бренный мир. Вот только они им в этом не помогут, потому что на Саарге нет божеств. Есть только Калиго.
Глава 2. По тропам карибу
Сначала был свет, затем родилась тьма, альянс которых создал священного оленя – первое божественное творение, порождающее все живое. Вода, капающая из его глаз, дала исток всем рекам и озерам. Воздух, выходящий из его ноздрей, породил семь равноденствующих ветров, а тяжесть его тела заставляла расцветать и плодоносить грунт. Его великие могучие рога дали начало всем деревьям Вселенной, а стук копыт образовал твердую земную гладь, из которой цветочными семенами проросли люди. Долгие годы жители планеты оберегали оленя, которого величаво прозвали «Эйктюрниром» или «Дуборогим». Многие расы поклонялись ему, приносили дары наряду с Троицей Истинных Богов Севера, веря, что до тех пор, пока священное животное живо, вокруг будет царить тепло и гармония. Пока однажды один непокорный юноша не наплевал на многовековые традиции своего племени, обратив их владения в вечное пристанище мороза.
Бесконечные снега окутали райский остров Саарге, отрезав проклятую богами землю от окружающего мира. Теперь это уже не обитель священного зверя, не колыбель, в которой зародилось Мирозданье, а кусок извечного льда, покрывающий каждый метр нечестивого острова. Cмиренный сааллский народ поработили вьюги и стужи, которым не было видно конца. Рыба замерзала, не доплывая до берегов. Птицы вымирали от неестественно низких температур. Растения поникали, а вскоре и вовсе перестали пускать ростки. Невидимая сила выедала любые зачатки жизни, стремящие пробиться сквозь мерзлую корку. И имя этой силе – «Холод». Столь сильный, настолько лютый и до того голодный, что под его касанием малейший стебель превращался в «ничто». Он выжигал растущее, пресекал движущееся, пожирал мнимоумершее, пока не осталось ничего, а Хлад не заполучил новое имя, сберегшееся до наших времен: «Калиго».
– Я не догнал, – почесывает рыжую щетину Элиот. – Так че с оленем-то случилось? Как он откинулся?
– Откинулся? – повторяет Силкэ, словно впервые услышал подобный глагол.
– Как он сдох, от старости или от нудной участи в ваших сказочках? – подкалывает Акли, но когда никто не подхватывает его истерический смешок, моментально стихает.
Силкэ опускает голову, поправляя белесые волосы, сплетенные в тугую косу. Кэт показалось, что в глазах аборигена мелькнула грусть, хотя из-за снегопада сложно сказать что-либо наверняка.
– Его убить грех. Каждый саалл знать, что Эйктюрнир нужен оберегать, но однажды один «квельхунг» поднять на него лук. Это был жадный, глупый и жестокий поступок от такой же недостойный человек, погубивший свой народ, – он прочищает горло, словно от тяжести обрушившегося на его плечи позора ему стало сложно облекать мысли в слова. – После смерть священный олень начаться эпоха правления Холода. С его приходом кусок земля отколоться от большой берег и уйти в открытый море, образовав Саарге, но многие погибнуть в тот роковой время.
Ивейнджин переступает через камень, поравнявшись с остальными. Блондинка слышала множество предположений, развеивающих загадку столь стремительного формирования острова. Что под ним пролегают сильные морские течения или подводный вулкан, которого не видно на самой суше. Но ни одна из теорий не нашла научного подтверждения, хотя в последнее время Иви все чаще подозревает, что науке в этих краях делать нечего.
– Вы узнали, кто был этот «грешник»? – переводит для других непонятное слово Ивейн. – Вы его наказали?
– Троица Истинный Богов покарать его за содеянный. Он больше не есть человек. Это ледяной дьявол во плоть. Никогда не при каких обстоятельствам не недооценивать он. Что касаться нас, мы жить лишь с позволение Акмеласа, да простить он всех нас.
«Во плоти», – раздражительно закатывает глаза Калеб. Рассказ Силкэ нагнал на него смертную скуку. Он слишком взрослый и рассудительный, чтоб верить в сказки, а ничем другим подобный рассказ и не назовешь. Никто ведь в здравом уме не поверит в легенду о животворящем олене. По крайней мере, так он думал, пока не увидел Аллестера, жадно снимающего Силкэ со всех возможных ракурсов.
– Что ты делаешь? – не успевает Калеб задать вопрос, как объектив камеры утыкается ему в щеку.
– Я просто записываю. Древнее сказание, поведанное представителем вымирающей народности – исключительная редкость.
– А меня-то ты зачем снимаешь?
– Ох, прошу прощения, – поправляет съехавшие на нос очки журналист. – Я немного увлекся. Съемка – такое занимательное занятие.
– О, да. Снимать все подряд без разбора, наверное, очень интересно.
Не уловив запаха сарказма, Аллестер поспешно вытягивает из кармана блокнот и размахивает им перед Калебом.
– Я еще и записи веду. Не желаешь ознакомиться?
– Еще бы. Должно быть они очень увлекательные: «День первый: мы застряли на вершине горы. День второй: мы все еще на горе. День третий: я уже писал, что мы находимся на вершине?»
Акли давится смехом, хотя Калеб более чем уверен, что суть шутки он не уловил. Он часто так делает: улыбается, когда нужно плакать, соглашается, не услышав вопрос, кивает, когда не понял ни слова сказанного. Просто чтоб не смотреться полным идиотом. Хотя при этом он им еще больше выглядит.
Спуск по Сапмелас саалла оказался еще более безумной затеей, чем предполагалось. Уже на первом же холме Джаззи чуть не сломала ногу, а Ивейн с Аллестером наверняка бы свернули шеи, если б не успели вовремя ухватиться друг за друга. Не облегчают задачу и набитые вещами рюкзаки, которые группа позаимствовала в хижине. Конечно, лишний вес сильно тормозит, но без фонарика, походной фляжки и спальных мешков отправляться в такой путь было бы неразумно, особенно когда все это оказалось под рукой. Кэт даже удалось отыскать среди хлама альтиметр и две палатки, что в нынешних условиях приравнивалось к настоящему чуду. Консервы все же пришлось оставить в лачуге, не только из-за их сомнительного вида, но и из-за боязни отравления. К тому же, четырех банок едва ли хватило бы на группу из восьми человек.
Рабочая хижина осталась далеко позади. Лед все чаще перемежается редкими камнями, чернеющими, словно островки посреди белоснежной пустыни. Вскоре из-под заснеженных дюн показываются первые кустарники: голые, скрюченные, мертвые, как и вся природа на Саарге. Силкэ ни на шаг не отступает от чужаков, боясь оставлять их без присмотра. Здесь, во владениях Севера, солнце может сыграть с ними злую шутку, отразив лучи с другой стороны скалы, тем самым запутав человека, не знакомого с причудами здешних краев. Сааллы давно привыкли вычислять длину дня по небосводу, но приезжие пользуются для этого странными приспособлениями в виде дисков с нарисованными точками. Одни они прячут в карман, другие – носят на запястье, как ритуальные браслеты для праздника Дагар в честь Троицы Истинных Богов. В середине круга размещается небольшая стрела, которая якобы говорит, сколько времени осталось до прихода ночи. Она также указывает, в какой стороне восток, а в какой юг, но Силкэ всегда с осторожностью относился к подобным вещам. Только Верховному Божеству известно, куда закатится небесное светило и где поднимется, объявляя о приходе утра.
Чужаки всегда стремились показать свое превосходство над простым народом Рильхе, но их чародейные поделки сааллам нипочем, ведь они много веков живут по собственным традициям. Им не нужно знать, когда наступит тьма, а когда придет свет, в какую сторону отправляться на поиски хрусталя и сколько в дне того, что чужестранцы называют «часами». Все эти знания бесполезны, когда твоей рукой управляет Акмелас, помогая дождаться еще одного рассвета. Но детям Заморья не понять, каково это, ведь они живут без веры. Силкэ ощущает это, глядя на смуглого парня в светлых одеждах перед ним. Его взгляд пропитан неверием и безразличием, несмотря на яркие, живые, почти сказочные для этих мест оттенки зелени, наполнившие его глаза.
Словно ощутив, что он стал объектом чужих мыслей, Калеб косится на местного, обхватив себя руками. От озноба хочется выть волком, вот только это вряд ли поможет. Ноги одеревенели, пальцы отнялись, кожа превратилась в мрамор. Еще немного, и можно стучать, как по камню. И это лишь начало пути. Как сааллы умудряются здесь жить? Оставаться на этом заледенелом клочке земли дольше недели – все равно что быть засунутым голым в морозильную камеру. От такого мороза не спасет ни пара теплых одеял, ни чашка обжигающего чая, разве что тебя в нее засунут целиком. Это холод чистый, истинный, который творит ледники и сдвигает горы. Им, городским, не понять прелестей подобной жизни. Если они, конечно, есть, но, глядя на Силкэ, который обводит восторженным взглядом каждую заснеженную дюну, сказать, что он не любит родной край язык, не повернется. Местные настолько адаптировались к вечной стуже и бесконечным снегам, что буквально сливаются с окружающим их пейзажем: белесые волосы, бледно-голубая кожа, бескровные губы и глаза двух разных оттенков. Сама их внешность кричит о принадлежности к Северу, выражая одновременно любовь и повиновение.
В отличие от аборигена, склоняющегося перед мощью скандинавской природы, Акли пинает ногой всякий камень, который под нее попадается, не забывая при этом громко выругаться. Его лишенная малейшего намека на румянец кожа гармонично сливается с белоснежным ландшафтом, заставляя задуматься, а не из этих ли он краев родом? Вот только лучше не предполагать подобного, если не желаешь остаться без глаза. Конечно, бизнесмен и раньше не проявлял энтузиазма, но сейчас, кажется, еще больше озлобился. Вот только непонятно, на кого: остров или окружающих его людей? Очередной выступ выводит их прямиком к обрыву, по бокам от которого расходятся две тропы: справа плоская и прямая, слева – извилистая и узкая, огибающая скалу прямиком на границе с ущельем. Силкэ, не задумываясь, сворачивает налево.
– Эй, ты че удумал, поубивать нас всех? – вспыхивает Ак. – Другая дорога ж проще.
– Второй путь больше легкий вначале, но трудный в конце. Он вывести нас к берег, но не к Рильхе. Тогда нужно еще пройти день до поселение. Это долго и сложно. Плохой вариант.
– Да? А ковылять по краю пропасти, по-твоему, лучше, что ли? Лично я не собираюсь рисковать своей шкурой, чтоб сэкономить денек. Давайте, – машет он рукой, поворачивая в противоположную сторону, – сюда, за мной.
Блондин ступает вперед, но никто так и не двигается с места.
– Извини, приятель, – поправляет шарф Калеб, – но местный явно получше ориентируется в местности. К тому же, еще одни сутки пути по такому холоду мы не потянем.
Юноша двигается вслед за сааллом, а за ним и остальная часть группы, оставляя Ака позади. Он стискивает челюсть, сжимает кулаки, но все же нехотя бредет за ними. Оставаться одному в незнакомом месте, да еще и на вершине горы – не самый безопасный вариант. Ивейнджин подмечает, что чем дольше они спускаются, тем больше Гудмен-младший замыкается в себе и отдаляется от остальных, словно и вовсе желает быть подальше от них. Это ее слегка настораживает.
– Почему Акли так себя ведет? – поднимает она разговор с Кэт – Мы же не виноваты, что снежная буря уничтожила кабинку. А он делает вид, будто это все наша вина.
– Такой уж у него характер. Если нет виновного, Ак выберет его сам.
– Но это несправедливо!
Кэйтин равнодушно пожимает плечами, натягивая шарф. Его край и так уже покрывает смуглую кожу до самой переносицы, открывая лишь линию не менее темных глаз. Но от этого теплее не становится.
– Не понимаю, как ты можешь с этим мириться?
– Ты еще многого не осознаешь, дорогая. Это приходит со временем.
После ее слов у Ивейн остается неприятный осадок, от которого она еще долго не может избавиться. Подруга говорит так, словно Ивейнджин – ребенок, который ничего не понимает и не разбирается в жизни. Но сама Кэт при этом всего на год старше. Тогда к чему вся эта показная мудрость? Иногда ее высокомерие взлетает выше четырехтысячника, с которого им предстоит спуститься, и причина этого, как всегда, одна: Ак.
Когда они с Иви познакомились, Кэйтин была милейшей девушкой, но все это кануло к Лету, когда она встретила Акли Гудмена, к которому сразу же, по непонятной Ивейн причине, прониклась симпатией. Постепенно податливость и стремление соответствовать массе вытеснили приятные черты Кэт, изменив ее до неузнаваемости. Она настолько хотела влиться в коллектив избалованных деньгами и статусом студентов, что это желание граничило с риском потерять себя. Ивейнджин до сих пор не понимает, чем этот самовлюбленный, эгоцентричный, порой жестокий и падкий на лесть грубиян мог ее заинтересовать. Судя по всему, это останется для нее загадкой навсегда.
– Никогда не думала, что поход – такое тяжкое занятие, – выдыхает Кэйт, скидывая с плеча рюкзак. Она тянется к брелоку на лямке, на котором разместился крошечный альтиметр. – Четыре тысячи пять метров. Мы не прошли и километра, а я уже хочу умереть со скуки.
– Споки! Сейчас мы эту проблемку отфиксим, – щелчок фотокамеры, и Джаззи с айфоном выжигающего-глаза-оранжевого цвета уже спешит на помощь. – Ну-ка, помаши фолловерам рученькой!
Брюнетка натянуто улыбается и машет ладонью, хотя больше это напоминает жест защиты, а не приветствия.
– Приветик, коржики мои. В оффстриме ваша любимая булочка. Вы не представляете, как я по вам скучала!
Калеб раздраженно закатывает глаза. Все эти уменьшительно-ласкательные словечки, откровенно говоря, раздражают. Как и привычка всем тыкать свой телефон в лицо. И что это за мода присваивать людям названия кондитерских изделий? Такое ощущение, что она не о путешествиях ведет блог, а о выпечке.
– Мы находимся на верхушке горы загадочного островка Саарге, и вот что я вам скажу. Это просто имба! Не знаю, откуда у саальцев эта лав к двойным буквам, но они встречаются почти в каждом словечке. ОМГ! Почему это местечко такое таинственное? Об этом я чирикну вам чуть позже!
«Монофтонги», – мысленно поправляет Калеб. – «Две одинаковые гласные буквы, идущие подряд, называются монофтонгами, а народ – сааллами». И хотя Джаззи понятия не имеет, как правильно сочетать и выговаривать слова, ее фанатов это, судя по всему, не смущает.
– На сей раз я со своими тиммейтами, о которых вам обязательно прощебечу лейтер. А вот и они! Ну же, кексики, гоу сюда! – ее рука разворачивает смартфон, снимая отдыхающую на рюкзаках группу. Аллестер неловко улыбается, поправляя очки, в то время как Элиот с Акли обмениваются умоляющими взглядом. Нагнувшись, Иви проскальзывает мимо, чтоб не попасть в камеру, и Калеба это не удивляет. С таким видом лучше вообще не светиться перед объективом. Не то чтоб она совсем уж страшная, но полное отсутствие макияжа, густые брови и вечно растрепанные волосы цвета придорожной пыли, словно в двадцать первом веке она до сих пор не подозревает о существовании средств для укладки, придают ее внешности некую неопрятность. А это единственное, чего Калеб терпеть не может.
– Итак, пупсики, что мы имеем? Фолловеры не раз спрашивали меня, как мне удается находить такие кульные споты. Это все сенкс ту развитой интуиции, которая ведет меня в те направления, в которые большинство человечков и не глянет.
– Вернее, меня ведет, детка, – выныривает из-за ее плеча Ак, – ведь это я нашел это место и устроил поездку.
Из губ Кэт срывается сдавленный смешок. Ее всегда поражало, как Акли удается перетянуть одеяло на свою сторону, даже когда его заслуг нет совсем. Ведь, по сути, мысль отправиться на малонаселенный осколок Скандинавского полуострова подала ему она, но это, как всегда, не в счет. Впрочем, Джаззи тоже скромности не занимать.
– Мэйби, Ак мне немного хелпнул, – надувает пухлые губки блогерша, – но этот трип для вас я спланировала собственнолично. Вскоре я выложу видос для влога о своих приключениях посреди Севера. Следите за моими сторис, пироженки, чтоб не упустить пробивной рилс! Биз всем! Лайков и мьюшек!
Акли становится мрачнее тучи.
– Это была моя идея о поездке.
– Плиииз! – отмахивается наманикюренной ручкой рыжеволосая. – Ты только глянь на эту дыру. Гордиться здесь нечем, бро. Без обид, но я не лезу в твои интервью, вот и ты не суй свой белесый носик в мой влог. Оки?
Калеб наблюдает, как Ак провожает Джаззи сверлящим взглядом и качает головой. «Дерутся как собаки за кость. Всегда в центре внимания, прямо как Триа», – думает он и тут же одергивает себя. – «Не нужно вспоминать то, чего уже не вернуть. Пользы это не принесет, а вот старые раны разворошить может запросто. А ведь они и так едва затянулись».
