Я только начинаю осознавать масштабы этой тончайшей паутины из людей, постов и власти. Я сказала, что готова к такой задаче – я, семнадцатилетнее ничтожество с микроскопическим жизненным опытом! И теперь, в одночасье, обязана соответствовать, хотя понятия не имею, что делаю.
А если я не удержу в своих руках тысячи этих ниточек-отношений? Если я не стану притворяться, покажу, что у меня лишь отдаленное представление о том, как править континентом? Остальной мир уничтожит меня в мгновение ока.
Иногда мне уже не верится, что я выберусь живой из этой заварухи.
Уорнер
– Как Джеймс?
Я первый нарушаю молчание. Странное ощущение. Новое для меня.
Кент кивает в ответ, глядя на свои стиснутые пальцы. Мы на крыше, вокруг бетон и холод. Сюда я иногда выхожу побыть в одиночестве. Отсюда сектор видно как на ладони: океан вдали, гражданские, как игрушечные солдатики, ходят туда-сюда. Солнце медленно, лениво выглянуло наконец в середине дня.
– Хорошо, – отвечает Кент напряженным голосом. На нем только футболка, но обжигающий холод ему словно и не мешает. – Можно сказать, образцово. Он молодец, хорошо держится.
Я киваю. Кент поднимает глаза, и у него вырывается короткий нервный смех. Он отводит взгляд.
– Ну, не сумасшествие? – говорит он. – Может, мы оба рехнулись?
Мы умолкаем на минуту. Ветер свистит громче, чем раньше.
– Не знаю, – отвечаю я наконец.
Кент ударяет кулаком по колену и шумно сопит.
– Знаешь, я тебе этого не говорил, – начинает он, глядя куда-то мимо меня. – В ту ночь… Я хочу, чтобы ты знал – для меня многое значит то, что ты тогда сказал.
Я, прищурившись, смотрю вдаль.
Сложно извиняться за попытку кого-то убить, но я попробовал. Я сказал, что понимаю Кента – его боль, гнев, его поступки, – и добавил, что, несмотря на давление нашего папаши, он вырос гораздо лучшим человеком, чем я.
– Я говорил искренне, – отзываюсь я.
Кент постукивает по губам сжатым кулаком. Кашлянув, он хрипло говорит:
– Мне жаль. Все пошло наперекосяк, буквально все. Такой бардак…
– Да, – соглашаюсь я.
– И что нам теперь делать? – он наконец поворачивает ко мне голову, но я не готов посмотреть ему в глаза. – Как… исправлять? Мы сможем это исправить? Не слишком ли все далеко зашло?
Я провожу рукой по ежику на голове.
– Не знаю, – очень тихо отвечаю я. – Но мне бы хотелось.
– Да?
Я киваю. Кент, сидя рядом, кивает несколько раз.
– Я еще не готов сказать Джеймсу…
– Да? – удивляюсь я.
– Не из-за тебя, – быстро говорит он. – Я не о тебе волнуюсь. Просто, чтобы объяснить, придется лезть в дебри. Я не знаю, как сказать Джеймсу, что его отец был чудовищем… Я вообще считаю, ему не нужно об этом знать.
Я поворачиваюсь к Кенту:
– Джеймс не знает? Ничего?!
Кент качает головой.
– Он был совсем мал, когда умерла наша мама, и я всегда старался держать его подальше, когда рядом обретался отец. Я ему сказал, что родители погибли в авиакатастрофе.
– Впечатляет, – слышу я свой голос. – Весьма великодушно с твоей стороны.
Кент продолжает треснувшим голосом:
– Господи, ну почему я так расстроен его смертью? Почему мне не все равно?
– Та же проблема, – качаю я головой.
– Да?!
Киваю. Кент прячет лицо в ладони.
– Он все так испортил…
Кент дважды всхлипывает – две резкие попытки сдержать эмоции. И все равно я завидую его природной открытости. Вытащив носовой платок из внутреннего кармана куртки, протягиваю его Кенту.
– Спасибо, – с трудом говорит он.
Я снова киваю.
– А… что с твоими волосами?
Я настолько не ожидал этого вопроса, что едва не вздрогнул. Я думаю рассказать Кенту все от начала до конца, но мне не хочется, чтобы он спрашивал, зачем я вообще подпустил Кенджи к своим волосам, и тогда мне придется объяснять, что Джульетта очень просила подружиться с этим идиотом. По-моему, о ней нам пока говорить не стоит. Поэтому я коротко отвечаю:
– Маленькая неприятность.
Кент приподнимает брови и смеется:
– Понятно.
Я с удивлением смотрю на него.
– Все нормально, кстати, – говорит он.
– Ты о чем?
Кент уже сидит прямее, подставив лицо солнцу. Я впервые замечаю в нем черты моего отца – и мои.
– О вас с Джульеттой, – отвечает Кент.
Я застываю на месте.
Он смотрит на меня:
– Да правда же, все нормально.
– Не уверен, что мне было бы нормально, окажись я на твоем месте, – вырывается у меня.
Кент улыбается, но улыбка выходит печальной.
– Ближе к концу я вел себя с ней отвратительно, – признается он. – Ну и получил, что заслужил. Но дело не в ней… – он смотрит на меня краешком глаза. – Я уже давно был на грани. Я был несчастен и жил в огромном стрессе… – он пожимает плечами и отворачивается. – А открытие, что ты мой брат, едва меня не доконало.
Ошеломленно моргаю.
– Да, – смеется Кент, качая головой. – Теперь это кажется глупостью, но тогда… Я, видишь ли, считал тебя социопатом и боялся, что, узнав о нашем родстве, ты попытаешься меня прикончить.
Он нерешительно поглядывает на меня. Ждет. С некоторым запозданием я понимаю, опять-таки с удивлением, что Кент ждет от меня возражений.
Но я вполне понимаю его опасения.
– Ну, я же попытался один раз тебя убить.
Глаза Кента округляются:
– Вот об этом говорить еще рано. Это пока не смешно.
Отвожу взгляд.
– Я и не пытаюсь острить.
Чувствую на себе взгляд Кента – изучающий, пытливый. Наверное, гадает о скрытом смысле моих слов. Или прикидывает, что я за птица. Или то и другое сразу, не знаю. Мне трудно угадать, о чем он думает. Надо же, обладать уникальной способностью считывать чужие эмоции – но только не у Кента! Рядом с ним я чувствую себя не в своей тарелке – будто я вдруг ослеп.
Наконец он вздыхает.
Я словно случайно прошел какое-то испытание.
– Ладно, – говорит он как-то нерешительно. – Я был уверен, что рано или поздно ты меня достанешь, и думал только об одном: не станет меня – Джеймс тоже не выживет. Я ведь весь его мир, понимаешь? Убьешь меня – убьешь и его. – Он смотрит на свои руки. – Я перестал спать по ночам, не ел. Я сходил с ума. Я не мог справиться с собой, с ситуацией, а ты, можно сказать, жил с нами… А Джульетта… Я… – он вздыхает, громко и долго. Прерывисто. – Я повел себя как сволочь. Я все свалил на нее, винил ее во всем. За то, что ушла, когда она была единственной, в ком я был уверен. Это моя вина, мой личный «багаж». Мне еще многое предстоит обдумать… – говорит он наконец. – У меня, видишь ли, проблемы с теми, кто меня бросает.
Некоторое время я не знал, что сказать. Я никогда не считал, что Кент склонен к сложной мыслительной деятельности. Мой дар чувствовать чужие эмоции и его умение скрывать свои сверхъестественные способности сделали из нас странную парочку. Меня всегда подводили к мысли, что он бесчувственный, как деревяшка, а Кент, оказывается, куда более сведущ в чувствах, чем я думал. И красноречив.
Странно видеть человека с родственной тебе ДНК, который так свободно говорит и безбоязненно признается в своих страхах и недостатках. Это как смотреть на солнце: вскоре приходится отвести взгляд.
– Я понимаю, – только и могу выдавить я.
Кент кашляет и подытоживает:
– Ну вот, я это к тому, что Джульетта была права. Под конец мы уже отдалились друг от друга. Все это, – он водит рукой между нами, – заставило меня многое понять. Она была права. Я всегда так отчаянно чего-то хотел – любви, привязанности или чего-то еще, не знаю, – он качает головой. – Наверное, мне просто хотелось верить, что между нами есть то, чего не было. Обстановка тогда была иной… Да я и был другим человеком. Но теперь я уяснил, что для меня главное.
Я вопросительно смотрю на него.
– Моя семья, – говорит Кент, встретившись со мной взглядом. – Это все, что меня волнует.
Джульетта
Мы не спеша возвращаемся на базу.
Я не горю желанием искать Уорнера для непростого и наверняка напряженного разговора, поэтому не тороплюсь. Я пробираюсь через оставшиеся с войны развалины, выбираю тропы между серыми обломками бараков, когда ничейная территория и закопченные остатки того, что там находилось, остаются позади. Я всегда страшно жалею, когда прогулка подходит к концу: меня одолевает болезненная ностальгия по одинаковым домикам с белым штакетником, заколоченным теперь магазинам и заброшенным банкам на улицах этой загубленной земли. Вот бы вернуть сюда жизнь!
Глубоко дышу, радуясь ледяному чистому воздуху, обжигающему легкие. Ветер крутится рядом, тянет, толкает, танцует со мной, путает волосы, и я иду против ветра, забываюсь в нем, открываю рот, чтобы надышаться. Я уже готова заулыбаться, когда Кенджи сумрачно смотрит на меня, и я сжимаю губы, извиняясь взглядом.
Мое неискреннее извинение мало его устраивает. Я заставляю Кенджи спуститься со мной к океану – моя любимая часть прогулки. Кенджи, напротив, это просто ненавидит, и с ним вполне согласны его сапоги, один из которых застревает в липкой грязи, покрывающей когда-то чистый песок.
– Ну чего смотреть на эту лужу мочи!
– Неправда, – возражаю я. – Касл говорит, что воды там определенно больше, чем мочи.
Кенджи лишь сердито смотрит на меня.
Он ворчит себе под нос, жалуясь, что его сапоги промокли, когда мы возвращаемся на дорогу. Я беспечно не обращаю внимания на его бурчание, твердо решив насладиться последними спокойными минутами, потому что это единственное время, которое я могу потратить на себя. Я медлю, оглядываясь на потрескавшиеся тротуары и провалившиеся крыши, вспоминая – иногда успешно – время, когда все было не так безнадежно.
– Слушай, а ты скучаешь по прежней жизни? – спрашиваю я Кенджи. – По тому, как все было раньше?
Кенджи стоит на одной ноге, счищая грязь с кожаного сапога. Он поднимает на меня взгляд.
– Не знаю, что, по-твоему, ты там помнишь, Джей, но прежняя жизнь была ненамного лучше теперешней.
– Ты о чем? – уточняю я, прислонившись к шесту старого уличного знака.
– Нет, это ты о чем? – возражает он. – Как ты можешь тосковать по прошлому? Ты же ненавидела жить с родителями! Сама говорила – они были отвратительные люди!
– Были, – я отворачиваюсь. – И увидеть я успела немного. Но кое-какие приятные моменты – до того, как Оздоровление захватило власть, – я помню. Наверное, мне не хватает дорогих сердцу мелочей… – Я оглядываюсь на Кенджи и улыбаюсь. – Понимаешь?
Он приподнимает бровь.
– Ну, вот звука тележки мороженщика в разгар дня или почтальона, разносившего почту по домам. Вечерами я сидела у окна и смотрела, как люди возвращаются домой с работы… – Я опускаю взгляд, вспоминая. – Хорошее было время…
