Виктория Любимова "Друг"

Не шевелится. Так и быть – некогда мне тут разглагольствовать. Все равно в капюшоне и с шарфом на пол-лица, да при таком-то свете она не сумеет меня опознать. Лучше просто уколоть ее и…

– Хм… не припомню, чтобы оставлял дверь открытой. Подожди-ка здесь.

Шприц чуть не вываливается у меня из пальцев.

Бенуа. Какого черта…

Я подношу к губам указательный палец и пытаюсь изобразить для девчушки многозначительный взгляд. Не реагирует. Не важно. Выключаю фонарик и отступаю обратно за ящики. Попробую уйти за ними прежде, чем они встретятся, благо он топает по лестнице, как слон.

Около пятнадцати шагов до лестницы. Где-то загудел генератор, моргнул и включился свет, и я обнаруживаю, что спина у меня под одеждой взмокла. В щели между ящиками показался Бенуа – грузный тип за пятьдесят, шея дряблая, подбородков не пересчитать – все это я уже видел раз тридцать, пока наблюдал за ним. Вот чего бы я видеть точно не хотел – он одет в одни только трусы и сланцы, как будто правда только что выполз из кровати.

Что ж, возможно, это мой шанс – сонные люди обычно не блещут внимательностью, и я рано начал паниковать. Как можно мягче переступаю наполовину заполненные мешки с консервами и поглядываю в щели между ящиками. Он идет к медальону. Идет небыстро – это хорошо. Но если подойдет слишком близко – сразу все поймет.

Вдруг его шаги стихают. Останавливаюсь тоже.

Смотрит в сторону медальона. Потом в сторону девушки – стоит он, кажется, как раз напротив нее. Черт…

– Хм… видимо, память подводит. Вот не припомнишь, я сегодня тебя уже любил?

Только не сболтни. Ничего ему не говори.

– Даже если и да… – его голос стал каким-то слащавым. – Как насчет повтора?

Всхлип.

В горле у меня пересыхает.

Нет-нет, это не мое дело. Крепче сжимаю фонарик и шприц и припадаю затылком к стене.

– Знаешь, Марта скоро уедет, и мы сможем вернуться на кровать. А пока…как тебе больше нравится?

Холодные камни. Горячий затылок. Скользкие руки в перчатках.

– Или выбор опять за мной? Мне это порядком наскучило, знаешь ли.

Всхлип и какой-то звон. Как будто…

Цепь.

Боже… Стискиваю зубы и заставляю себя оторваться от стены. Нужно уйти, прежде чем я ввяжусь в большие проблемы нужно уйти.

– Ну хорошо.

Крик. Плач…

Я… я не знаю, как все это случилось. Я стою прямо за ним, шприц торчит у него в шее, одной рукой вдавливаю поршень, второй – зажимаю ему рот. Он пытается кричать, чувствую через перчатку, как он слюнявит мне ладонь. Усни. Усни уже, скотина…

Его тело наконец обмякает. Мне еле удается уложить его на пол без шума, сердце стучит, как барабан. Черт… вот черт.

Она… так и смотрит на меня. То на меня, то на эту голую жирную тушу у меня под ногами. Беру его под мышки и оттаскиваю за коробки. Сажусь перед ней на корточки и снимаю капюшон и маску.

– Эй… Ты как?

Юная, лет шестнадцать. Теперь, при свете ламп мне хорошо видно ее лицо – острое и худое, все в пыли и мокрое от слез, а губы искусаны до крови.

– Всё… всё хорошо. Я… не трону. – В горле сухо, и шепот выходит хриплый. Она вжимается в стену и до меня доходит, что этой хрипотой наши с Бенуа голоса очень похожи.

Пытаюсь откашляться.

– Я… друг.

Она продолжает глядеть на меня. Немного снизу вверх, и на ее шее и чуть прикрытой одежкой груди я замечаю синяки от засосов. Твою же…

Нет, не могу я ее здесь оставить. Соображай. Приходи в себя.

Цепь.

Она идет от стены к ее руке, но наручника не видно – закрыт рукавом. Придется убедить ее дать мне руку, и побыстрее. Там, на входе, кто-то остался.

– Давай… я уберу это. – Киваю на цепь. Она бросает на нее быстрый взгляд и опять смотрит на меня. Глаза большие-большие. – Но… мне нужна твоя рука.

Она опускает руку ладонью на пол и подвигает ко мне. Совсем немного.

– Хорошо… – Мои пальцы находят молнию на борсетке.

Цепь звякает, я вздрагиваю и поднимаю голову. Девчушка вжалась в угол между ящиками. Бедра плотно сжаты, ладони прижимают к ним порванное платье. Дрожит. Смотрит на мои пальцы возле пояса.

Нет. На ширинку моих брюк.

Чувствую, как зубы сжимаются все крепче, я не могу заставить себя разомкнуть их и объяснить…

– Нет… Н-нет. – Мотаю головой. Не отводя от нее взгляда, медленно расстегиваю борсетку. Нашариваю набор отмычек. – Видишь?

Она глядит своими огромными глазами на отмычки. Потом на меня. Опять на отмычки и на меня. Нерешительно протягивает руку.

Подбираюсь ближе и закатываю порванный рукав. Черт… Больше на кандалы похоже. Железка так впивается ей в руку, что запястье распухло, хотя ручка совсем тонкая – я мог бы легко обхватить ее двумя пальцами. Сварено грубо, как будто прямо на запястье, остается надеяться, что тут вообще есть какой-то замок.

Всё-таки есть. Нужные отмычки быстро оказываются у меня в руке, но я ковыряюсь в замке долго – дольше, чем с тем, что на витрине. Может, потому что руки немного дрожат. Наконец замок щелкает, но мне все равно приходится разжимать чертову железку самому.

Девчушка всхлипывает и морщится от боли, и я чувствую, как спина начинает потеть по новой.

– Потерпи… Потерпи немного…

Получилось. Отлепляю – иначе и не скажешь – железо от ее кожи и сразу закрываю запястье рукавом.

– Не смотри.

И она смотрит только на меня. Теперь уже только мне в глаза.

– Так… идти можешь? – Молчит. – Давай мне руки, попробуем встать.

Не самый лучший способ, но вряд ли она захочет, чтобы я дотрагивался до нее как-то еще. Она протягивает мне руки – так же, как и до этого, с опаской, – и я беру ее ладони в свои. Они совсем маленькие, хрупкие, и я боюсь нечаянно сжать их слишком сильно.

Она приподнимается с колен, и кажется, я даже чувствую, как напрягаются ее ноги. Вдруг она вскрикивает и падает, и опять жмется к стене. По ее лицу льются слезы, в чем дело, я же не… Тут я обращаю внимание на ее ноги ниже колена, и мне делается дурно.

Ожоги. Вся кожа красная и в волдырях.

Она скулит, тихо скулит, и я поднимаю взгляд к ее глазам.

– Т-ш-ш… Всё будет хорошо. Я тебя вытащу.

Да… Только вот как?.. Там, наверху, стоит охранник, и я совсем забыл про время: те двое с собакой, наверняка, вот-вот проснутся.

Гляжу на часы. На то, чтобы вспомнить время отсчета уходит несколько долгих секунд. Хорошо… Пятнадцать минут у нас есть.

– Слушай… – Чуть наклоняюсь к ней. – Сейчас вернусь, хорошо? Надо освободить нам путь.

Я поднимаюсь с пола, и она начинает всхлипывать, по всему подвалу разносится эхо, и мое сердце делает сальто. Тот тип наверху…

Бросаюсь к лестнице. Так… выключатель… Бенуа где-то здесь им щелкнул, когда включился свет. Где же, где же? Она все плачет, я стараюсь не думать об этом, но в голове звенят ее всхлипы, да еще и охранник уже идет по лестнице.

– Все в порядке, мсье?

Откашливаюсь. Дерьмовая идея, но куда уж хуже.

– Стой, где сказано, не слышишь, мы развлекаемся?

Остается молиться, что наши с Бенуа голоса достаточно похожи.

– Простите?

Кретин… вот же кретин! Но пальцы наконец-то находят выключатель; вырубаю свет и достаю из кармана рюкзака новый шприц. Снимаю колпачок, и, пока этот тип идет, зажмуриваюсь, а потом опять вглядываюсь в темноту – чтобы заставить глаза к ней привыкнуть.

По звуку шагов он совсем близко. Еще ступенек двадцать из пятидесяти. Спускается быстро, но я уже различаю очертания бочек и коробок на фоне стены.

– Мсье?.. Кто здесь?

Не шевелюсь. Слышу, как он останавливается. Вижу, как рука тянется к выключателю…

Игла крепкая, легко входит ему под лопатку даже через футболку. Тихо укладываю его на пол, в проходе – нет времени на уборку. Запихиваю шприц в борсетку и ищу рукой закрепленный на ремне фонарик. Его нет – забыл где-то возле девчушки. Снова включать свет рискованно, возвращаюсь к ней вслепую – едва не задевая углы коробок и спотыкаясь о мешки. Но она до сих пор плачет, и по голосу я легко нахожу ее. Теперь найти фонарик. Опускаюсь на колени и шарю ладонями по полу – пока рука не натыкается на него.

Щелкаю кнопкой, и на меня опять смотрят эти большие глаза. Моргают от слез.

– Я… я унесу тебя отсюда. Возьму на руки, ладно?

Семь минут. Семь минут, а впереди еще окно, сад и забор, и на все это нет времени. Делаю глубокий вдох. Только бы она не закричала…

И беру ее на руки. Не кричит. Даже не шевелится, только дрожит – особенно колени. Только сейчас осознаю, что это платьице прикрывает ей только грудь и живот, и моя рука как раз касается ее голого тела.

– Всё хорошо… Не бойся… – то ли шепчу, то ли бормочу. Стараюсь идти быстрее – насколько это возможно с кем-то на руках и почти в полной темноте. Благо, она легкая, и у меня еще получается удерживать в одной руке фонарик. Но когда переступаю через охранника и начинаю подниматься по лестнице, становится тяжелее. Ступенек не видно, я плохо запомнил их, и приходится нащупывать их ногами. Стены узкие. Боюсь задеть ее головой стену или того хуже – обожженными ногами. Но она, кажется, все понимает: теперь она прижимается ко мне. Дышит мне в щеку, и еще я чувствую, как иногда судорожно стучат ее зубы.

Лестница, кончается, боком выхожу из-за гобелена. Ну вот и почти всё… В коридоре мы одни. Перехватываю девчушку поудобнее и ощупью пытаюсь вставить фонарик в крепление на ремне. Он проскальзывает мимо, стукается об пол где-то под ногами. Не важно. Пять минут.

Локтем открываю окно – тихо не получается, я уверен: кто-то да слышал. Сажаю ее на подоконник ногами на улицу, сам перемахиваю через окно.

– Спускайся, – хрипло шепчу. – Сейчас помогу.

Уж постарайся. Постарайся, чтобы она не оцарапала ноги о стену.

Встаю на цыпочки и протягиваю к ней руки.

– Давай! Я поймаю.

Она послушно соскальзывает мне в руки, опять прижимаю ее к себе и почти бегом пускаюсь через сад.

Шиповник. Черт…

– Возьми меня за шею и спрячь лицо.

Одной рукой держу ее, другой – расстегиваю свою олимпийку. (Надо будет поблагодарить Шейлу за то, что гоняла меня за километр за водой с десятилитровыми ведрами). Олимпийка свешивается с руки, ловлю ее край и укрываю голую спину.

– Ну ладно… – Плечом раздвигаю ветки. Они цепляются за волосы, царапают лицо – щиплет свежие следы от шипов на щеке. Под ногами что-то трещит – кажется, так громко, а я даже не вижу куда ступаю. Что-то попадает под кроссовку, я падаю, но хватаюсь рукой за крепкую ветку, и в ладонь через перчатку впиваются шипы. Кажется, слышу скрип своих зубов. Терпи. Терпи. Вот уже видно рабицу забора, а там дальше лес и машина, и больше никто никогда не увидит ни тебя, ни ее, ни медальона.

Руки устают. Пытаюсь опять перехватить ее получше, и чувствую, как маленькие ручки крепче обвивают меня за шею. Притихла. Или я дышу так громко, что не слышу ее дыхания? Голова кружится, ноги оступаются все чаще. Опять хватаюсь за ветки и уже не чувствую боли, не обращаю внимание на их хруст. Минута. Где-то с той стороны двора слышатся голоса. Главное – успеть до того, как проснется псина.

Я спотыкаюсь и налетаю прямо на рабицу, но успеваю вцепиться в забор рукой. Теперь только перебраться на ту сторону. Но ей же не перелезть…

Кусачки… В рюкзаке должны быть кусачки.

– Береги ноги и держись, – шепчу ей почти на ухо. Пытаюсь сесть на колени, но получается упасть – чудом бесшумно и чудом – не уронив ее. Больше я ее не держу – стаскиваю с плеча рюкзак, расстегиваю и наощупь ищу кусачки. Сжимаю их ручки – крепче, чтобы не выпали от боли в ладони, – и перекусываю рабицу – звено за звеном, докуда дотягиваюсь, пока не получается оттянуть кусок сетки на себя.

– Ползи.

Она оборачивается к сетке – кажется, она даже не видела, что я делал. Не отпускает мою шею, а у меня нет времени на уговоры. Бросаю кусачки в рюкзак, свободной рукой разжимаю ее пальцы у себя на шее и подталкиваю к дырке. Она проползает в нее медленно, руки у нее под собственным весом подгибаются, но я не могу ничем больше помочь – только держать сетку, чтобы ее не ударило. Наконец, она оказывается на той стороне. Осторожно опускаю кусок рабицы, но перемахнуть через забор как в первый раз сил у меня уже нет. Хватаю кусачки и дорезаю сетку до конца. Едва я отодвигаю ее – во дворе слышится лай.

Рюкзак забрать нет времени. Пихаю кусачки в петлю на ремне, где раньше был фонарик, подхватываю девчушку на руки и – в лес, так быстро, как только могу. Она всхлипывает, крепче сжимает мою шею. И я бы хотел сказать ей что-то хорошее, только на это уйдут силы, а мне еще нужно за руль. По лицу хлещут ветки, в нос забивается паутина. Бегу почти вслепую – если б не запомнил, где впервые перебрался через розы – машину было б ни за что не найти. На секунду мне кажется, что я ошибся, место было не тем, и поэтому было так тяжело в шиповнике.

Но вот она машина… Нащупываю в борсетке переложенные ватой – чтобы не звенели – ключи, вставляю в замок, распахиваю дверцу и усаживаю девчушку на заднее сидение. Захлопываю дверь, стряхиваю с машины камуфляж из соломы и веток, и почти вваливаюсь за руль.

Вставляю ключ в зажигание. Ну вот и почти всё… Мотор гудит тихо – этот звук помогает успокоиться, и я позволяю себе немного посидеть, просто положив руки на руль. Отчетливо слышу стук своего сердца. Стучит, как бешенное. Все потому, что украл я намного больше, чем планировалось.

– Из воров в похитители, а?

Она не отвечает, да я и не жду. Включаю первую передачу и плавно отпускаю сцепление. Дрожь отступает – уж что-что, а водитель из меня будет получше, чем вор. Ехать приходится без фар, но машину я поставил так, что если поеду прямо – даже будь слепым не наткнусь на деревья. Знал бы отец, сколько ради этой операции мне пришлось выпилить леса тайком, даже учитывая, что дорога недалеко…

Где-то позади как сумасшедшая залаяла собака, и я крепче сжимаю руль. Готов поклясться, мне слышно, как переговариваются друг с другом ее хозяева и как звенит разрезанная рабица. Но вот уже разбитая дорога – я чуть не переехал ее и приходится сдать немного назад.

Поворачиваю, включаю фары и прибавляю скорости. Скоро выйдем на старое шоссе, можно будет гнать на всех ста пятидесяти, которые можно выжать из моего старенького «Лифана». Прямиком до Кюбьерета. Там добраться до Шейлы, попросить ее приютить ребенка. Вот так будет встреча…